убивать, ты уже не захочешь – сил не будет.
Блоха! Ха-ха! Ха-ха! – веселится Аркадий Юрьевич. Настоящий юродивый.
Зубки ей выдерем. И тебе попутно, урок будет. – Китаёза неотёсанный!
Не ты последний у нас. Так и подкуём тебя!
И не смотри ты на меня так жгуче – больно тебе. И это прекрасно, что больно. Боль облагораживает человека. - Терпи дорогой! Только она сделала из обезьяны человека. Я никому этого не говорю, но я работаю над этим. Диссертацию пишу. И допишу её!
Лицо Недоносова сияло. И это было лицо счастливого человека, энтузиаста!
Только боль: она лечит дураков. Хотя, и умным, она тоже, души исцеляет.
Тебе первому это сказал, потому что ты вряд ли выйдешь отсюда. Ты будешь мясом! Только живым! К сожалению - пока, живым! Ведь ты, потоинециональный убийца.
Сколько ты протянешь ещё? – Но наверно не долго. Не очень долго. Всё от меня зависит.
Это Аркадий Юрьевич, со своей философией. Он здесь главный, в этом заведении. И если подойти к этому делу с юмором. А Лёша, ещё не потерял чувство юмора – иначе боль не победить. То он и есть - предводитель всех дураков. Этот, Недоносов.
Цены ему нет! - Дурень ещё тот! И гонит, он по-чёрному.
Но в законе он, и при дипломе. Вот тебе и врач.
Скорее он палач! И диссертацию пишет о больных, которых сам убивает.
Палач! - Но кому-то это надо? И кто-то за ним стоит. - И всё шито-крыто!
Досадно Алексею. Но иначе здесь нельзя; пропадёшь, если сломишься. Но нельзя, пропадать, столько дел не сделанных. И Настя одна осталась. И Саша Пахоменко. – Родные мои!
Мысли путаются, но не прекращаются. Они теснятся в воспалённом мозгу, и от них не избавиться новому пациенту, этого весёлого заведения.
Ещё шутит его душа, - значит живой он пока. И на свободу ему надо. - Скорее-скорее!
Слышится голос, и не ведомо чей, будто торопит его.
Только глаза Лёша, прикрыл, чтобы от боли избавиться, а уже пятку его, кто-то щекотит. А тут, ни рукой шевельнуть, ни ногой. Так он хорошо, упакован, в брикетик. Умеет Иванов вязать, этого у него не отнимешь. Специалист узкой специализации!
Кто же этот умник, что балуется? Уж, не Аркадий ли Юрьевич, так забавляется. Ведь и такое, не исключено. Главный врач! А чем, он лучше других? – Ничем!
Да это же Архитектор. Пока Иванов отсыпается на его коечке. Решил Ёська, соседа, на счёт политики прощупать. Может единомышленник найдётся. Ведь, вдвоём легче подкоп рыть. Вот и вызывает его на разговор. А как же иначе – конспирация!
Чертежи, уже в стадии завершения находятся, и нужен надёжный товарищ. И тут, хоть объявление вешай. Вроде такого: Геть, голытьба, до Америки. А дальше, он ещё не придумал. Да и первую строчку, он где-то, слямзил. Сам знает это. – Читал что-то похожее, или слышал. Но звучат слава, за душу трогают. И всё равно, никто и никуда не побежит. Страх сильнее их. Нет надёжных соратников.
Тяжело здесь, умному человеку. Ох, тяжело ему! – Один, один, один! Кругом один! Среди этой швали. – Беда ему!
Вся надежда на китайца. Только молчит он всё время, что рыба об лёд – немтырь какой-то! Может, и языка нет совсем. - Но и это ничего, крепче молчать будет. Пусть молчит. Лишь бы понял меня. Это главное!
Покурим? – говорит ему китаец, на чистом русском языке. И Архитектор сначала онемел от неожиданности, но потом нашёлся: - Покурим!
Руки развяжи, - просит Ёську китаец. – Так, очень, неудобно разговаривать.
Взглянул тот в глаза ему, и что-то с Ёськой случилось. Он почувствовал себя цыплёнком, на раскалённой сковороде.
Ужас! Он уже пропадает! Бедный Иосиф. Он уже, маленький, что букашечка. И весь растворяется в пространстве и скоро исчезнет там навсегда. - Беда! Страху-то сколько? Как же выдержать этот взгляд удава.
Мамочка моя? - плачет его душа, и крика её не слышно. Хотя вопит она на всю вселенную. А руки сами, освобождают китайца от ремней. Воля гипнотизёра давит его, как удав, кролика.
В глаза смотри.
Я твой друг! - Не бойся меня. И никого здесь, не бойся. Ты солдат! Я твой командир. Зовут меня Лёша. И ты не можешь ослушаться меня. Понял меня? – Солдат!?
Так точно! - отвечает новоиспечённый солдат, которого и на пушечный выстрел не подпускали к армии. Но кому не хотелось служить там, в то хорошее, советское время. Это была его мечта. Равняйсь, смирно, вольно вперёд за Родину – Ура!
И Архитектор счастлив неимоверно – такое доверие ему оказали. И невольно вырвалось его радостное – Ура!
Тут и Иванов проснулся. Что за галдёж устроили, клизьмы трёхведерные. И поднимает он своё рыло от подушки. А-а-а?
Ёська в испуге отшатнулся от санитара. Страшно ему стало.
Бей ему в пятак! – командует своему бойцу Лёша.
Тот, всё же замешкался. Страх был сильнее его. Ведь, душевнобольных, гипноз не очень-то берёт.
А хочешь, ему врезать, Иосиф? В рыло?– спрашивает его командир. – Хочешь?
Очень хочу! - И даже во сне мечтаю об этом – подзадоривает себя больной.- Но боюсь, я! - Боюсь! Не могу я.
Он растерян, и пот с него градом катит. А одна капелька, чудом, зацепилась, на его замечательном носу - румпеле. И дрожит там, от напряжения.
Бей! Раз сильно хочется. А то сам себя уважать не будешь. Бей, раз душа просит, она ведь нежная, как мама! – успокаивает его Лёша.
И и ах! – получил удар, в рыло Иванов. И ничего не понял тот, спросонья.
Глаза его выпучились, как у осьминога. – Меня? – Бить!
Второй удар, лёг более удачно, на вспученную хрюкалку Иванова. С лёгкой, Ёськиной ладушки. Хлопком, – На, гад!
Даже от политики, отказываюсь. – На!
Пусть убийцей буду! Простым уголовником, но тебе издевательства, не прощу. – На! Сволочь!
Иванов съёжился на кровати, поджав под себя ноги, и прикрыв голову руками. А - а – а, а- а- а, раздаются его вопли.
А мне можно ударить? - спрашивает Лёшу, Боря.
Вид у него, совсем, как у ребёнка, хотя ему уже за сорок. Пижама его расстегнута, а брюки болтаются. Одна штанина намного выше другой. А впалая грудь, застыла на каком-то непонятном уровне: ни вдох, ни выдох. – На шёпоте!
Но взгляд его осмысленный. Натерпелся он бедный: и унижений, и оскорблений тут. И ударов вдоволь, натерпелся. И от Иванова, и от других санитаров.
Клочок седых волос его, торчит очень даже, воинственно. Как у индейца, перо, при боевой раскраске.
И Боря, как воин, тоже встал на тропу войны. Ведь, враг у них общий - Иванов! И тем более он уже повержён этот хряк. Вот он лежит: весь ничтожный, хоть ноги об него вытирай! Тряпка, он. Не страшно теперь Борису.
Он и тут, со своей ложкой. Без неё он никуда. Даже в туалет без неё не ходит. Это для него весь смысл его жизни. Можно сказать, его святой амулет, в этой, жизненной пустыне. Куда выведет?
И вот этой святыней. Он санитару, с размаху, по носу. Как кота щёлкнул. – На!
Воет Иванов, благим матом. Убивают! А - а - а! Но подняться с кровати не может. Лёша одним пальцем, нажал болевую точку на теле санитара. И сейчас он тоже мясо.
Тут и Ахмедка, из-под кровати вылез. Из своего убежища. Настрадался он там, от Иванова.
На шампур хочешь, ишак вонючий. Кто тебя есть будет? Собака, и та кушать не будет. Собака всё понимает! Что ты никчемный человек! Шакал!
В руках Ахмедки действительно был шампур. Уму не постижимо, где он его прятал, своё сокровище. И вообще, где достал, это холодное оружие. Но это его большая личная тайна, и её он никому не выдаст. Даже под пыткой. Никому!
Сходу, он врезал санитару, шампуром, по его курдюку, заплывшему жиром. На барашка!
Воет Иванов, что сирена скорой помощи, от боли. Его бьют больные, все кто желает, отвести душу. На! На! На - разносятся глухие удары. Бей его!
В палату залетают два санитара, чтобы навести там порядок. Вид у них, очень решительный. И больные, тут же спасовали. Сработал приобретённый в больнице инстинкт – прятаться. Но всё случилось быстрее, чем они успели это сделать.
Ах, вы, клизмы трёхведёрные!
Лёша поднялся им на встречу. И первый санитар, точно наткнулся на стену. Хрясть! И неведомая сила опрокинула его, как спичечный коробок навзничь, на спину. Точно током шарахнула, по ногам.
Второй санитар, как бы, был ещё недосягаем китайцу. Но через миг, он попадает в эту зону поражения. И тоже грохнулся, рядом со своим напарником. И оба они находятся в трансе. Хоть и есть, какое-то сознание, но воли, ноль!
Больные переключаются на них. Им, как свежий воздух. Как глоточек его. Может даже больше того. Нужно восстановить справедливость. Обрести, своё душевное равновесие.
Тут, и из других палат подтянулись больные, все кто жаждал праздника отмщения, за все свои мытарства. Даже Профессор при всём своём нескрываемом интеллекте, не удержался от соблазна пнуть ногой одного из санитаров. На!
Очки его при этом слетели и упали на пол, но не разбились, а только отлетели в сторону, и смотрели оттуда удивлённо на своего хозяина. А тот, как никогда, сейчас воспрял духом. Грудь его расправилась и стала более выпуклой, вроде налилась силой. Пушистая, когда-то великолепная его шевелюра, вся белая от седины разметалась в стороны. А глаза? - Они сияли, как у ребёнка от счастья.
Не поверите, я снова стал человеком. Это не правда, что экзекуции противонравственны и чужды воле нормального человека. В данной ситуации они просто необходимы для жизни. Человек становится творцом своей жизни. Он становится силён, он выше всякого скотского разума. На! Ещё! Пусть душа моя успокоится.
Одна из медсестёр, доложила о происходящем в больнице Недоносову.
Бунт! Всех убивают! Кто сбежал, тот и жив.
Армагеддон! Спасайтесь, кто может!
Сумасшедшая! Подумал главный врач удивлённо. Быть такого не может, какой тут бунт? Пьяная что ли?
И он решительно двинулся на шум, как гроза: всё, набирая обороты. В палату он ворвался, как ураган, как демон.
Лежать! Всем лежать! По своим палатам – вон!
Больные задвигались, зароптали. И, как-то невольно, они все спрятались за Лешу. Только он их защитит от гнева врача, больше некому. И сразу, все превратились в зверушек, подвластных чужой воле. Страх овладел больными. Ведь они, всего-навсего, больные?
Стоят они, напротив друг друга. Два матёрых зверя, Аркадий Юрьевич, и Алексей. Один себя считает великим врачом, и вершителем людских судеб. Другой всегда считал себя слугой Отечества, и служил народу, не жалея своей жизни. Но на другом фронте, мало нам понятном, и невидимом.
А ведь, и этот палач, Аркадий Юрьевич – тоже народ, думает Алёша.
Очень, всё странно, в этой жизни сплелось.
Он чёрный, до мозга костей, этот экспериментатор. Он, Ирод! И всех он погубит, здесь. Этот, безвинный народ, ни о чём, не жалеючи!
Поднял руку китаец, и замер Недоносов, словно на полуслове споткнулся. Пошевелил свои руки, лёгкими пассами Алексей. И все внутренности врача тоже зашевелились в утробе Недоносова, реагируя на каждое Лёшино движение.
Хочешь, я тебе операцию без наркоза сделаю. И все твои органы прямо сейчас из тебя выну, и перед твоими очами разложу. Хочешь? Ведь, ты врач? Посмотришь, как это делается. Тут инструмента не надо, только руки хорошие.
Железными клещами, неведомая сила подтянула внутренности Аркадия Юрьевича к изнанке, и напрягла их. Ещё момент и вывернет их.
Ужас овладел Недоносовым. Ему казалось, что ещё миг и всё будет кончено. Вся его требуха, вырвется наружу, как пробка из-под шампанского. И его расфасует китаец, на запчасти: кому, что надо.
Ужас, что внутри его таился, того и гляди, сейчас вырвется наружу.
А кому, и не надо. И такое может быть, бешено проносятся у него в
