Выбор князя Владимира 4. Гримасы летописной истории

сторону, ни те на эту. И подъехал князь печенежский к реке, вызвал Владимира и сказал ему: “Выпусти ты своего мужа, а я своего – пусть борются. Если твой муж бросит моего на землю, то не будем воевать три года; если же наш муж бросит твоего оземь, то будем разорять вас три года”. И разошлись. Владимир же, вернувшись в стан свой, послал глашатая по лагерю со словами: “Нет ли такого мужа, который схватился бы с печенегом?”. И не сыскался нигде. На следующее утро приехали печенеги и привели своего мужа, а у наших не оказалось. И стал тужить Владимир, посылая по всему войску своему, и пришел к князю один старый муж, и сказал ему: “Князь! Есть у меня один сын меньшой дома; я вышел с четырьмя, а он дома остался. С самого детства никто его не бросил еще оземь. Однажды я бранил его, а он мял кожу, так он рассердился на меня и разодрал кожу руками”. Услышав об этом, князь обрадовался, и послали за ним, и привели его к князю, и поведал ему князь все. Тот отвечал: “Князь! Не знаю, могу ли я с ним схватиться, но испытайте меня: нет ли большого и сильного быка?”. И нашли быка, большого и сильного, и приказал он разъярить быка; возложили на него раскаленное железо и пустили быка. И побежал бык мимо его, и схватил быка рукою за бок и вырвал кожу с мясом, сколько захватила его рука. И сказал ему Владимир: “Можешь с ним бороться”. На следующее утро пришли печенеги и стали вызывать: “Где ваш муж? Вот наш готов!”. Владимир повелел в ту же ночь облечься в доспехи, и сошлись обе стороны. Печенеги выпустили своего мужа: был же он очень велик и страшен. И выступил муж Владимира, и увидел его печенег и посмеялся, ибо был он среднего роста. И размерили место между обоими войсками, и пустили их друг против друга. И схватились, и начали крепко жать друг друга, и удавил муж печенежина руками до смерти. И бросил его оземь. И кликнули наши, и побежали печенеги, и гнались за нами русские, избивая их, и прогнали. Владимир же обрадовался и заложил город у брода того и назвал его Переяславлем, ибо перенял славу отрок тот. И сделал его Владимир великим мужем, и отца его тоже. И возвратился Владимир в Киев с победою и со славою великой”
                    (“Повесть временных лет”, ЛП, с. 192, С.Петербург, 1996)

    Сразу же бросается в глаза почти полное совпадение летописного сказания с библейским рассказом о поединке Давида и Голиафа. В библейском варианте филистимляне выступили против израильского царя Саула. Два войска тоже стояли друг напротив друга и не нападали. Точно так же из филистимлянского стана выступил единоборец огромного роста – Голиаф. И он тоже начал вызывать супротивника: “Если он может сразиться со мной и убьет меня, то мы будем вашими рабами; если же я одолею его и убью его, то вы будете нашими рабами и будете служить нам”. Но, как и в летописи, супротивника великану не находилось. Старшие братья Давида отправились на войну, сам же он, как и летописный кожемяка, остался дома (правда, не мял кожи, а пас овец). Дальше уже появляются несоответствия между двумя текстами. Когда Давид прибыл к войску, то предложил свои услуги царю Саулу не сразу, а польстившись на богатое вознаграждение: “… если бы кто убил его, одарил бы того царь великим богатством, и дочь свою выдал бы за него, и дом отца его сделал бы свободным в Израиле”. Русского кожемяку князь тоже наградил, но тот не выпрашивал подачку и не думал о ней. Перед поединком в обоих текстах великан смеялся над соперником. Зато сам поединок описан по-разному: в летописи – борьба за счёт грубой силы, а в библейском рассказе Давид метнул в противника камень из пращи. А затем следует дословное совпадение текстов: израильтяне закричали и набросились на бегущих филистимлян, убивая их (“Первая книга царств”, гл. 17 // “Библия”, с. 332-335, С.-Петербург, 1900). Есть версия, что Голиафа победил вовсе не Давид, а Елханан: “Было и другое сражение в Гобе; тогда убил Елханан, сын Ягаре-Оргима Вифлеемского, Голиафа Гефянина, у которого древко копья было как навой у ткачей” (там же, “Вторая книга царств”, гл. 21, с. 380). Царям свойственно присваивать чужие подвиги.
    Влияние библейской мифологии на русский фольклор отрицать невозможно – оно, безусловно, имело место, видоизменяя русские предания, да и летописец вольно или невольно подстраивался под привычные ему схемы. Но поединок двух борцов составлял самостоятельный сюжет в русском фольклоре. Таким же самостоятельным сюжетом был и библейский эпизод с метанием камня. Он присутствует в ирландской мифологии, где бог Луг поразил великана Балора, внука Нета, метнув камень из пращи (“Битва при Маг Туиред” // “Похищение Быка из Куальнге”, с. 374-375, М., 1985). Вариант в каждом случае выбирался соответственно местной традиции. На Руси традиция не допускала метания камней, а право выяснить волю богов полагалось доверить лучшим борцам. Якобы в борьбе одолел Мстислав касожского князя Редедю (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 143, Рязань, 2001), в русской былине Рахта Рагнозерский поборол (и тоже насмерть) иноземного борца “неверныи” (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, т. I, №11, с. 137-141, С.-Петербург, 1894). И тот же сюжет можно проследить в греческом мифе о поединке Геракла и Антея (А.В. Мишулин “Миф об Антее у древних авторов (Очерк из античной мифологии)” // “Вестник древней истории”, 1938, № 1, с. 93-100). Очевидно, популярный сюжет, пока бытовал в народных преданиях, приноравливался рассказчиками к историческим событиям и уже в таком виде был записан в летописях.
    Поединок с быком – распространённый мифологический сюжет. Вавилонский герой Гильгамеш убил небесного быка (Д.Г. Редер “Мифы и легенды Древнего Двуречья”, с. 89-90, М., 1965), критского быка, победил сначала Геракл, а затем и Тесей (Н.А. Кун “Мифы Древней Греции”, с. 187-188, М., 2000), в иранской мифологии Первобык был убит Ахриманом (И.В. Рак “Мифы Древнего Ирана”, с. 57, Екатеринбург, 2006). И в летописное сказание попал какой-то переделанный языческий миф, например, о противоборстве Перуна и Велеса.
    То, что остаётся от сказания, за вычетом двух вставленных сюжетов, действительно совпадает с библейским рассказом. Но о прямом заимствовании и речи быть не может. Потому что такой же рассказ, да в добавок, ближе к летописному варианту, нежели к библейскому, воспроизведён в кабардинской сказке “Лашин”. Там говорится, что однажды на Кабарду напали враги и, расположившись на берегу реки Баксан, предложили решить спор поединком силачей: “Пусть поборются два силача – ваш и наш. Если победит наш силач, кабардинцы должны будут платить хану такую дань, какую он назначит. А если победит ваш силач, хан с войском уйдёт к себе” (“Кабардинские народные сказки”, с. 9, М., 1969). Полное соответствие летописному сказанию. Отличие сказки в том, что главный её герой – женщина по имени Лашин. Она и оказалась сильнее всех в своём племени. Женщины-воительницы происходят из античной традиции, что сильно удревняет сказку, полностью исключая возможность библейского заимствования. Эпизод с быком превратился в расправу с коровой, которую рассерженная Лашин перебросила через плетень. И этот вариант с коровой, похоже, был известен на Руси. Алёша Попович как-то заявил:

                    “Была коровишша старая,
                    Насилу по двору таскалася
                    ……………………………..
                    Взял за хвост, под гору махнул”
                    (“Добрыня Никитич и Алеша Попович”, ЛП, с. 205, М., 1974)

    Имена героев похожи – Алёша, Лашин, и действия их сходны. Все-таки, кабардинская сказка в родстве с летописным сказанием. В этом убеждает её связь с рекой Баксан. Такая река действительно существует в Кабарде, и местные предания поведали про жившего там антского (то есть славянского) князя Баксана, убитого готами (Ш.Б. Ногмов “История адыхейского народа, составленная по преданиям кабардинцев”, с. 80-81, Нальчик, 1994). Если родство летописного сказания и кабардинской сказки отодвигают сюжет к временам антов, то библейское влияние видится и вовсе минимальным. В сказке обнаруживается и ещё одно интересное совладение:

    “В этот же вечер кабардинцы услышали в стане хана страшный рёв.
    — Кто это ревёт? — спрашивали они друг друга.
    Оказалось, что так страшно ревёт не зверь, а ханский силач — богатырь громадного роста и с безобразным лицом.
    Он был прикован цепью к столбу, и кормили его только сырым мясом”
                    (“Кабардинские народные сказки”, с. 10, М., 1969)

    Рассказ о великане, которого используют в бою, но, при этом, держат на привязи, помещён в поэме Низами (Низами Гянджеви “Собрание сочинений в пяти томах”, т. V “Искендер-наме”, с. 394-395, М., 1986) и в “Саге о Тидреке Бернском” (А.Н. Веселовский “Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском (Веронском)” // ИОРЯС, т. XI, кн. III, с. 138, С.-Петербург, 1906). И эти варианты связаны с Русью, потому что в обоих случаях великан служил правителю русов. А в кабардинской сказке отложились местные представления о Руси.
    В предания разных народов проник один и тот же бродячий сюжет. И сюжет этот был известен на Руси задолго до Владимира. Он использован при создании легенды о построении Переяславля. Но город Переяславль основан вовсе не Владимиром, он отмечен в летописи как существующий ещё при князе Олеге (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 30, Рязань, 2001). Возможно, что поначалу врагами были не печенеги, а хазары. Древнейший вариант сказания о поединке с иноземным силачом записан в Египте, а повествуется в нём о приключениях египетского вельможи Синухета, волею судьбы оказавшегося на службе у правителя страны Ретену(Сирии):

    “Пришел силач страны Ретену и оскорбил меня в моем шатре. Это был смельчак, не имевший равного себе; он подчинил себе всю страну. Он задумал сразиться со мною. Он рассчитывал ограбить меня и намеревался угнать мои стада, подстрекаемый своим племенем.
    Этот правитель совещался со мной, и я сказал:
    — Я не знаю его, я вовсе не его сообщник, чтобы иметь свободный доступ в его стан. — Разве я взломал его ворота, перелез через его ограду? Это все по злобе, так как он видит, что я выполняю твои распоряжения. Ведь я как бык, затесавшийся в чужое стадо: бык из стада нападает на него, и длиннорогий вол бросается на него.
    Разве человек низкого положения бывает любим в роли начальника? Лучник не вступает в союз с жителем Дельты! — Что в состоянии укрепить папирус на скале?
    Бык рвется в бой? Так захочет ли другой, воинственный бык обратить тыл из страха помериться с ним (силами)?
    Если его сердце склоняется к тому, чтобы сразиться, пусть выскажет, что у него на сердце! Разве бог не ведает, что ему суждено?
    В течение ночи я натянул тетиву на свой лук, приготовил свои стрелы, я сделал так, что мой кинжал стал свободно ходить (в ножнах), — я привел в готовность свое оружие.
    Когда рассвело, страна Ретену уже явилась; она собрала свои племена, она созвала половину своих стран — она задумала эту битву.
    Он пошел на меня, а я стоял на месте. (Затем и) я приблизился к нему. Все сердца горели из-за меня, женщины, мужчины тревожно галдели; все сердца болели за меня — они говорили:
    — Есть ли другой силач, который мог бы сразиться с ним?
    Затем его щит, его