Выбор князя Владимира 4. Гримасы летописной истории

крупицам собирали остатки языческой мифологии, скандинавские монахи переписывали “Эдду”, почему же у нас церковь с ожесточением относилась к прошлому – всё растоптать, выжечь, ничего не оставить? Да и сейчас вылезет какой-нибудь христианский иерарх на телеэкран и начинает: “Мерррзость! Мерррзость!” Что не устраивает церковников, всё мерзость. Чужаками они были, чужаками и остались – стоит лишь вспомнить хамскую выходку Гундяева. Славяне ему не нравятся, а за чей счёт он живёт и хорошо живёт? Потому церковники и стараются изо всех сил демонизировать предшественников, дабы и впредь сидеть не шее у народа. Ведь и летописание было в их руках, так стоит ли ждать от церкви объективности?
    Сведений о человеческих жертвоприношениях у наших предков во времена Киевской Руси немного, но они есть. Другое дело – насколько они достоверны? Нельзя же бездумно верить любому заявлению, тогда мы покинем реальность и попадём в область фантазий. Лучше призвать на помощь логику и остаться на твёрдой почве. Начнём с иностранных авторов. Вот что сообщал о Руси персидский автор начала X в. Ибн Русте в своём сочинении “Ал-Алак ан-нафиса” (“Дорогие ценности”):

    “Есть у них знахари, из которых иные повелевают царем, как будто бы они их (русов) начальники. Случается, что они приказывают принести жертву творцу их тем, чем они пожелают: женщинами, мужчинами, лошадьми. И если знахари приказывают, то не исполнить их приказания никак не возможно. Взяв человека или животное, знахарь накидывает ему на шею петлю, вешает жертву на бревно и ждет, пока она не задохнется, и говорит, что это жертва богу”
    (А.П. Новосельцев “Восточные источники о восточных славянах и руси VI-IX вв.” // “Древнерусское государство и его международное значение”, с. 398, М., 1965)

    Сообщение коротко пересказал другой персидский историк Гардизи (XI в.) в своём труде “Зайн аль-ахбар” (“Украшение известий”):

    “Есть у них знахари, власть которых распространяется и на их царей. И если знахарь возьмет мужчину или женщину, накинет им на шею веревку и повесит, пока те не погибнут, и говорит “это указ царя”, – то никто не говорит ему ни слова и не выражает недовольства”
                    (Там же, с. 400)

    Это одно и то же известие, только ещё раз повторённое. Но откуда Ибн Русте взял эти утверждения? Сам-то он не был очевидцем, на других очевидцев не ссылался и даже не указывал источник своих сведений. Так, кто-то что-то сказал, и мы почему-то должны досужие россказни принять за чистую монету? Без проверки, без подтверждения. Да мало ли, что люди могут ляпнуть, мы не обязаны всему слепо верить. Вокруг хватало и недоброжелателей, и открытых врагов, так они наболтают. Но даже если мы доверчиво признаем сообщение подлинным, то к какому времени его отнести? Всевластия жрецов Киевская Русь не знала, там главенствовали князья. Договоры с Византией подписывали знать и купцы, а жрецов нет даже в конце списка. Нет, потому что их не допускали к управлению страной, оставили им одни религиозные обряды. Да будь у жрецов такая власть, как в рассказе Ибн Русте, так разве позволили бы они вводить христианство на Руси? Ситуация, описанная в рассказе, была возможна только в догосударственный период жизни общества, к Киевской Руси она отношения не имеет. И это совершенно точно. Вот Ибн Фадлан (X в.) действительно был очевидцем описанных им событий:

    “И если умирает главарь, то говорит его семья его девушкам и его отрокам: “Кто из вас умрет вместе с ним?” Говорит кто-либо из них: “Я”. И если он сказал это, то это уже обязательно, так что ему уже нельзя обратиться вспять. И если бы он захотел этого, то этого не допустили бы. И большинство из тех, кто поступает (так), (это) девушки”
                    (“Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу”, с. 81, М.-Л., 1939)

    Наблюдал арабский путешественник не жертвоприношение, а погребальный обряд. Умер знатный человек и одна из его служанок захотела повысить свой статус. Правда, для этого ей пришлось умереть. Но на смерть она пошла добровольно, просто потому, что для язычников вечное посмертное существование считалось продолжением земной жизни (там же, с. 80-83).
    Сообщение Ибн Фадлана, кстати, полностью опровергает утверждения других мусульманских авторов: Ибн Русте, “Худуд ал-Алам”, Гардизи (А.П. Новосельцев “Восточные источники о восточных славянах и руси VI-IX вв.” // “Древнерусское государство и его международное значение”, с. 398-400, М., 1965), что у русов жёны будто бы должны были заживо умирать в могиле вместе с мужьями. Обычай хоронить вместе с умершим одного из супругов упоминается только в былине “Михайло Потык” (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, т. I, №52, с. 360-394, С.- Петербург, 1894), но как иноземный и для Руси абсолютно неприемлемый. К тому же, там хоронили мужа вместе с умершей женой. Точно такая же история содержится в сказке о четвёртом путешествии Синдбада (“Синдбад-мореход. Избранные сказки, рассказы и повести из “Тысячи и одной ночи”, с. 64-68, М., 1986), сюжетное сходство обоих вариантов определённо указывает на общий фольклорный источник. Причём, источник очень древний, сохранивший пережитки матриархата. Арабский историк и путешественник аль-Масуди (X в.) внимательно изучал историю и географию Восточной Европы, заверив читателей: “… я не пропускал ни одного из виденных мною купцов, сколько-нибудь понимающих”. В результате, он выяснил, что такой погребальный обряд существовал вовсе не у русов, а у болгар, которых он называл бурджанами:

    “Если у Бурджан умирает кто-нибудь, то они собирают всех его слуг и его свиту (Gefolge), говорят им известные мудрые изречения (thun ihnen gewisse Weisheitsspruche kund), сжигают их за тем с мертвецом и говорят: “Мы сжигаем их в этом свете, посему они не будут сожжены на том свете”. Они имеют также большой храм; когда кто-нибудь умирает, то они его заключают в этом храме вместе с его женой и слугами, которые остаются там, пока не умрут. <…> Еще у них обычаи, что при наследовании они богаче наделяют женщин чем мужчин”
                    (Гаркави А.Я. “Сказания мусульманских писателей о славянах и русских”, с. 127, С.-Петербург, 1870)

    Правда, у Ибн Русте и в “Худуд ал-Алам” рассказано и о другом славянском обычае, когда одна из жён умершего, если очень уж его любила, то добровольно вешалась, а потом её вместе с мужем сжигали (А.П. Новосельцев “Восточные источники о восточных славянах и руси VI-IX вв.” // “Древнерусское государство и его международное значение”, с. 388-389, М., 1965). Аль-Масуди считал погребальный обряд славян и русов по происхождению индийским:

    “Когда умирает мужчина, то сожигается с ним жена его живою; если же умирает женщина, то муж не сожигается; а если умирает у них холостой, то его женят по смерти. Женщины их желают своего сожжения для того, чтоб войти с ними (мужьями) в рай. Это есть одно из деяний Гинда, как мы упомянули выше; только у Гинда обычай этот таков, что жена тогда только сожигается с мужем, когда она сама на это соглашается”
                    (Гаркави А.Я. “Сказания мусульманских писателей о славянах и русских”, с. 129, С.-Петербург, 1870)

    Независимо от них, о таком же обычае среди антов бегло упомянуто у византийского автора конца VI века Псевдо-Маврикия (“Стратегикон Маврикия”, ВБ, кн. XI.4, с. 190, С.-Петербург, 2004). Но этот обычай давний, догосударственный, да и сама жена, без принуждения решала – жить ей или умереть. В сообщении Ибн Фадлана зафиксировано угасание обычая, потому что на этот раз умершего сопровождала всего лишь служанка, да и то потому, что сама так пожелала. Княгиня Ольга преспокойно продолжала жить после смерти мужа, Сфандра, жена Улеба тоже осталась в живых (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 46, Рязань, 2001). Так что мусульманские сведения о Руси давно и безнадёжно устарели.
    Перейдём к сочинению византийского автора X века Льва Диакона. Рассказывая о войне императора Иоанна Цимисхия со Святославом, этот льстивый царедворец не гнушался самыми вздорными байками. Перед нами его очередной перл:

    “И вот, когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили [несколько] грудных младенцев и петухов, топя их в водах Истра”
                    (Лев Диакон “История”, кн. IX, с. 78, М., 1988)

    Польский художник Г. Семирадский, конечно, не упустил случая в очередной раз ткнуть в русское варварство и написал картину “Тризна дружинников Святослава после боя под Доростолом в 971 г.”, где свирепые русские воины вырывают из рук рыдающих матерей несчастных младенцев. Ну да, только полякам и учить нас гуманизму. Подумал бы хоть – откуда тут вообще могли взяться маленькие дети? Не привезли же их русские дружинники с собой? И в ромейском войске малышей не имелось. Остаются болгары, но они были союзниками, которых Святослав защищал от византийского завоевания. Союзников не бьют. Вот петухов на Руси действительно приносили в жертву (Константин Багрянородный “Об управлении империей”, с. 49, М., 1991), но Льву Диакону этого показалось мало. Байка про утопленных грудничков – злобный и лживый анекдот, не более того.
    И кто всё это мог увидеть, ведь ромеи, как водится, прятались у себя в лагере и дрожали от страха? Опять враньё. Лев Диакон попытался выкрутиться, уверяя, что описанные им события удалось рассмотреть благодаря весьма кстати случившемуся полнолунию. Новый конфуз – не было тогда полнолуния. В комментариях к сочинению учёного ромея сказано:

    “Дело в том, что в 971 г. в ночь с 20 на 21 июля было почти новолуние и видеть что-либо издали не представлялось возможным”
                    (Там же, ком. 22, с. 209)

    Источник вдохновения ясен – страшилки, которые нафантазировали перепуганные “герои”. А Лев Диакон записывал услышанное, пугая уже своих читателей. Русы действительно могли принести в жертву пленных ромеев, но в отместку за гибель своего вождя Икмора, бесчестно, ударом со спины убитого императорским телохранителем Анемасом. С этим Анемасом они быстро расправились на следующий же день. Единичный факт не даёт повода для обобщений. И в любом случае то, что произошло под Доростолом, не идёт ни в какое сравнение с ромейским садизмом по отношению к пленным. Когда византийский император Василий II 29 июля 1014 года разгромил болгар, то приказал ослепить сразу 15 тысяч пленных (Ф.И. Успенский “История Византии. Период Македонской династии (867-1057)”, т. III, с. 422, М.,1997), а в 1043 году, при Константине Мономахе, византийцы ослепили русских пленников (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 151, Рязань, 2001). Таково христианское милосердие.
    Вспоминая про “множество пленных”, Лев Диакон невольно подтверждает, что вовсе не ромеи оказались победителями в недавнем сражении, за победителями остаётся поле боя. Что касается пленных женщин, то тут все вопросы к Иоанну Цимисхию – из кого он набирал своё войско? Хотя, в военном деле император, наверняка, разбирался получше завравшегося книжника.
    Куда большее значение для ниспровергателей