Жизнь вурдалака. Рассказ

    После  первой  своей  вылазки  три  дня  Федор  из  могилы  не  показывался.  Правильней,  конечно,  будет  сказать  -  три  ночи,  так  как  днем  он  обычно  впадал  в  то  сонно-расслабленное  состояние,  когда  ни  рукой,  ни  ногой  нельзя  пошевелить.  Зато  ночью  Осьмухин,  что  называется,  места  себе  не  находил.  Все  та  же  страшная  неумолимая  сила,  власть  которой  он  уже  испытал  на  себе  однажды,  упорно  влекла  его  наружу.  Федька  противился  ей  как  только  мог.  До  боли  закусив  губу,  в  сотый  раз  твердил  себе,  что  больше  никогда-никогда  не  повторится  с  ним  подобное…
     На  четвертую  ночь  не  вытерпел  все  ж-таки,  снова  наверх  полез.  «Ничего, -  уговаривал  себя  Осьмухин. -  Немножко  прогуляюсь,  а  потом  обратно.  Не  все  же  время  в  земле  лежать».
     Покинув  свою  берлогу,  первым  делом  стал  Федор  глазами  туда-сюда  зыркать,  Афонычеву  могилу  отыскивать,  а  может,  и  самого  его  даже  надеялся  встретить  -  в  новом  обличье.  Вспомнил  он,  как  та  же  бабка  рассказывала  ему,  что  некоторые  люди,  после  того  как  кровь  у  них  выпьют,  тоже,  вроде,  вурдалаками  становятся.
     Однако  все  его  надежды  напрасными  оказались.  Ни  Афоныча,  ни  могилки  его  он  так  и  не  нашел.  Плюнул  Федька  с  досады  и  пошел  прочь  от  кладбища.
     Только  спустился  с  холма  -  голоса  негромкие  услыхал.  Пригляделся  Осьмухин:  впереди  у  дороги  двое.  Парень  и  девушка.  Стоят,  лалакают  о  чем-то  между  собой.
     Стараясь  ступать  как  можно  тише,  Федька  подобрался  к  ним  поближе.  Парень  показался  ему  знакомым.  Из  местных,  надо  полагать.  А  вот  девушку  Осьмухин  видел  впервые.  Кто  она?   Может,   из   поселка  строителей,  что  километрах  в  пяти  от  «Таежного»?  Или  просто  туристка  (их  сейчас  много  по  тайге  шастает)?
     Молодые  громко  о  чем-то  спорили.  Федька  прислушался.
     -  Ну  все,  дальше  меня  не  провожай, -  говорила  девушка. -  Дальше  я  уж  как-нибудь  сама.
     -  Вот  еще  выдумала! -  возражал  парень. -  Сказал,  доведу  -  значит,  доведу!
     -  Ко-ля,  не  спорь!  Как  я  сказала,  так  и  будет!
     -  Да  ты  посмотри,  темень  какая  кругом!  Неужто  не  боишься?  А  если  случится  что?
     -  Ну  что  со  мной  может  случиться?  Сколько  раз  уже  так  возвращалась.  А  вот  если  тебя  мой  предок  подловит,  это,  я  думаю,  пострашнее  будет.
     Видимо,  последний  довод  убедил  парня.  Через  минуту  он  заговорил,  но  уже  не  так  уверенно:
     -  Ты  все-таки  смотри,  Верка,  поосторожней.  На  днях  -  слыхала,  поди  -  с  одним  нашим  мужиком  оказия  вышла…
     -  Нет,  не  слыхала.  А  что  случилось-то?
     Федька,  слушавший  до  этого  не  очень  внимательно,  вздрогнул  настороженно,  невольно  подавшись  вперед.
      -  Так  кто  ж  его  знает!.. -  Коля  важно  выдержал  паузу.  -  Нашли  утром  на  околице  с  горлом  прокушенным.
      -  Ой,  господи!  Не  иначе  -  тигр.
      -  Может,  и  тигр.  Хотя  вряд  ли.  Они  обычно  близко  к  жилью  не  подходят.  Лично  я  думаю  -  собака.  Небось  раздразнил  ее  спьяну,  а  она,  не  будь  дура,  и  цапни  его.
      -  Что  ж,  вполне  возможно… -  Верка  как  будто  задумалась  о  чем-то,  но  тут  же,  словно  устыдившись  своих  мыслей,  решительно  тряхнула  головой. -  Только  я,  Колюня,  собак  дразнить  не  собираюсь.  Так  что  можешь  не  волноваться.  Пошла  я.  Пока!
     Махнув  парню  рукой  на  прощанье,  девушка  стала  быстро  подниматься  вверх  по  тропинке.  Ее  спутник  еще  некоторое  время  потоптался  на  месте,  почесывая  в  затылке  и  переминаясь  с  ноги  на  ногу,  но  потом  все  же  повернул  к  поселку.
     Федька  только  этого  и  ждал.  Низко  пригнувшись  к  земле,  как  собака,  учуявшая  след,  устремился  он  вдогонку  за  девушкой.  Почему  именно  за  ней  (ему  ведь  теперь  все  равно  было,  что  мужик,  что  баба),  Осьмухин  и  сам  толком  не  знал.  Может,  добыча  ему  более  легкой  показалась.  А  может,  вспомнил,  как  когда-то  давно,  еще  в  прежней  своей  жизни,  он  вот  так  же  ночью  одну  девчонку  преследовал.  Правда,  в  то  время  ему  от  нее  совсем  другого  надо  было…
     Девчонка  та,  помнится,  с  ним  в  одной  школе  училась.  Красивая  была  до  обалдения.  Высокая,  стройная,   глаза   -   как   две   луны.   Федька  втюрился  в  нее  с  первого  взгляда,  ходил  по  пятам  как  помешанный.  А  она  на  него  даже  внимания  не  обращала.
     Наверно,  от  безнадежности  своего  положения  и  решился  тогда  Осьмухин  на  дерзкий  поступок.  Выбрал  время,  когда  она  после  клубных  танцулек  одна  домой  возвращалась,  налетел,  как  коршун,  грубо  облапил,  притиснув  к  дереву  в  глухом  месте.  Он  уж  и  платье  на  ней  расстегивать  начал  -  но  тут  ненароком  в  глаза  ей  взглянул,  и  столько  в  них  было  ненависти,  столько  презрения,  что  вся  Федькина  решимость  вдруг  разом  куда-то  подевалась,  даже  следа  по  себе  не  оставила.  Смешался  Осьмухин,  ненароком  ослабил  хватку.  Девчонка,  конечно,  времени  попусту  терять  не  стала:  вырвалась  из  его  рук  и  -  деру.  Но,  убегая,  все  же  оглянулась  через  плечо  -  бросить  последнее,  обидное:  «Ну  и  подонок  же  ты!»
     Больше  Федька  с  нею  никогда  не  виделся  (говорили,  что  она  после  школы  в  город  подалась),  но  случай  этот  почему-то  надолго  ему  запомнился  и  теперь  снова  пришел  на  память,  затронув  какие-то  болевые  струны  в  душе.
     Нет,  уж  в  этот  раз  с  ним  подобного  не  случится,  в  этот  раз  прокола  не  будет.  Федька  знал  это  твердо.  Бесшумно  перебегал  он  от  куста  к  кусту,  врастал  телом  в  деревья,  ни  на  секунду  не  выпуская  из  виду  ту,  кого  наметил  новой  своей  жертвой.  Так  увлекся  преследованием,  что  не  разглядел  пенька  под  ногами  -  споткнулся,  охнув  от  неожиданности,  покатился  клубком  по  траве.
     Услышав  подозрительный  шум  за  спиной,  девушка  остановилась  как  вкопанная.
     -  Ой,  кто  здесь?
     Поняв,  что  больше  нет  смысла  скрываться,  встал  Федька  во  весь  рост,  не  таясь,  шагнул  из  темноты  на  освещенную  луной  тропинку.
     Девчонка,  увидев  его,  слегка  подалась  назад,  черты  лица  ее  -  в общем-то,  довольно  приятные  -  как-то  странно  сморщились.  Непонятно  было,  то  ли  она  пытается  лучше  разглядеть  Федора,  то  ли,  наоборот,  жмурит  глаза,  чтобы  его  не  видеть.
     -  Эй,  кто  ты?  Чего  надо?  -  в  голосе  Верки  слышалась  дрожь.  Осьмухин  заметил,  что  она  с  трудом  сдерживается,  подавляя  крик.
     Ни  слова  не  говоря,  Федька  подходил  все  ближе.  Нарочно  медленно  шел  -  знал:  все  равно  теперь  никуда  она  от  него  не  денется.
     -  Что  молчишь-то?  Язык,  что  ль,  проглотил?  -  Верка  еще  пыталась  хорохориться,  но,  по  всему  видно,  страх  уже  сжимал  ее  внутренности  липкой  холодной  лапой.  Вдруг,  издав  какой-то  всхлипывающий  горловой  звук,  она  стремглав  бросилась  прочь.
     Осьмухин  догнал  девушку  в  два  прыжка,  повалил  на  землю,  рывком  перевернув  на  спину,  чтоб  сподручней  было  до  горла  добираться.  Верка  извивалась  в  его  руках,  как  бешеная,  но  Федька   действовал   быстрей   и  уверенней:  навалившись  всем  телом,  раз  и  другой  ударил  наотмашь  по  лицу.  Сразу  ослабела,  как-то  вся  обмякла,  только  в  глазах  -  застывший  ужас.  И  еще  что-то,  до  боли  знакомое.  Ненависть?  Или  презрение?
     Федьке  некогда  было  над  этим  задумываться.  Им  сейчас  совсем  другие  желания  управляли.  Ухватив  страшной  своей  ручищей  ворот  ее  платья,  он  с  треском  потянул  его  на  себя.  Глазам  открылись  нежные  девичьи  груди,  матово-белые  в  лунном  свете,  с  острыми  темно-сиреневыми  сосками.  Федька  на  них  едва  взглянул,  потянувшись  губами  к  еле  заметной  прозрачной  жилке  на  шее.  Прокусил,  приладился  поудобней,  снова  с  блаженством  ощутив,  как  густое,  горячее  медленно  заструилось  по  небу,  смачивая  изнемогающее  от  жажды  горло…
     Молодая  женская  кровь  намного  слаще  Афонычевой  Федьке  показалась.  Долго  не  отлипал  он  от  ранки  -  все  не  мог  напиться.  Только  когда  уж  посинела  вся,  оставил  Осьмухин  свою  жертву,  встал  на  нетвердых  ногах,  ладонью  утираясь,  и  тут  снова,  как  бы  невзначай,  отыскал  взглядом  ее  широко  распахнутые  глаза.  Девушка  и  мертвая,  похоже,  продолжала  смотреть  на  него  все  с  тем  же  ненавистно-презрительным  выражением  на  лице.  И  показалось  вдруг  Федору,  что  бескровные  ее  губы  слабо  шевельнулись,  и  знакомый  голос  прошептал  отчетливо  то  незабываемое,  обидное:  «Ну  и  подонок  же  ты!»
     Вздрогнул  Осьмухин  от  неожиданности,  бросился  напролом  через  тайгу  -  прочь,  подальше  от  этого  места.  А  в  ушах  -  неотступно  -  все  тот  же  голос  те  же  самые  слова  повторяет,  и  никуда  уже  ему  от  них  не  деться.
     Прислонился  Федька  к  дереву  и  как-то  по-особому,  без  слез,  с  подвываниями,  заплакал  жалобно,  одно  только  повторяя  в  безутешном  своем  горе:  «Ох,  что  же  я  наделал?  Что  же  я  такое  наделал?»



     И  понял  -  окончательно  понял  -  Осьмухин  в  ту  ночь,  что  то,  что  сидит  у  него  внутри,  гораздо  сильнее  его,  что,  как  бы  ни  старался,  ничего  он  с  собой  поделать  не  сможет,  что  нужно  либо  смириться,  либо…
     Но  был  ли  хоть  какой-нибудь  выход  из  этого  положения?  Разве  только  с  собой  покончить?  Так  ведь  невозможно.  Он  же  вурдалак,  мертвец.  А  может  ли  мертвец  умереть  дважды?
     И  тут  вспомнил  Федька,  как  все  та  же  пресловутая  соседка  рассказывала  ему  в  детстве,  что  есть,  оказывается,  один  старый  народный  способ  против  вурдалаков,  и  заключается  он  в  следующем:  выстругать  кол  из  осины  (непременно  из  осины,  а  не  из  какого-либо  другого  дерева)  и  за  полночь,  подкараулив,  когда  мертвец  вылезет  из  могилы,    подкрасться    незаметно    сзади    и,    трижды    перекрестившись,  поглубже  вогнать  этот  кол  ему  в  спину  -  только  тогда  кровопивец  умрет  и  умрет  уже  навсегда.
     Осьмухин  даже  взмок  от  страха  (выходит,  врали,  что  мертвые,  дескать,   не  потеют),  когда  про  это  подумал.  Все  его  существо  разом  воспротивилось  самой  возможности  такой  жуткой  смерти.  И         действительно,  разве  он,  Федька,  виноват,  что  стал  таким,  разве  есть  его  вина  в  том,  что  он  людей  убивает?  Ведь  это  все  как  бы  помимо  его  воли  происходит  -  так  справедливо  ли  подвергать  его  за  это  такому  изуверскому  наказанию?  Нет,  уж  лучше  он  будет  жить  так,  как  жил.  Что  тут  можно  поделать,  если  самой  судьбой  ему  такая  доля  предназначена?



     Так  и  порешил  Федька.  И  пошло  все  своим  чередом.  Вновь  потекли  его  дни  -  в  каком-то  сонном  оцепенении  -  и  ночи,  наполненные  лихорадочным  возбуждением,  проводимые  обычно  в  поисках  очередной  жертвы,  затем  в  ее  преследовании  и  умерщвлении.  Последнее  стало  для  Федьки  уже  не  просто  привычкой,  а  жизненной  необходимостью,  основой  основ  нынешнего  его  бытия.  При  этом  Осьмухин  понимал,  что  допусти  он  хотя  бы  малейшую  промашку,  и  его  относительно  спокойному  существованию  раз  и  навсегда  придет  конец.  С  одной  стороны  ему  это  даже  нравилось  -  придавало  остроту  ощущениям.  Но  с  другой  стороны…  Нередко  в  своих  страшных  снах  -  а  сны  ему  снились  по-прежнему  регулярно  -  он  видел,  как  толпа  разъяренных  поселян,  вооруженных  увесистыми  колами,  лихорадочно  раскапывает  его  могилу  и,  вытащив  -  беспомощного,  дрожащего  -  на  свет  божий,  безжалостно