какое-нибудь лекарство на собственное усмотрение. За все то время, что я был приписан к клинике Геерта - а это примерно десятилетний срок, - я посетил его всего раз пять или шесть, вряд ли больше. Пару раз лишь затем, чтобы получить от него рецепт на лекарство, и еще несколько раз, когда у меня по неизвестной причине сильно, почти до глухоты, закладывало ухо.
Геерт всякий раз старательно и с серьезным видом промывал мне заложенное ухо с помощью специального инструмента, похожего на небольшую клизму, и я должен честно признать, что подобные простые процедуры, где не требуется особо напрягать ум, у него получались. Удалив серную пробку и возвратив мне слух, он всякий раз пытался убедить меня в том, что уж теперь я точно здоров. Но я ему, конечно же, нисколько не верил, потому что считал, что ухо у меня наверняка серьезно простужено, воспалено и требует настоящего осмотра и лечения, а не банальной промывки теплой водой из-под крана.
- Если тебе так не нравится Геeрт,- спросила как-то Наташа,- почему ты не сменишь его на более приличного врача?- К тому времени она еще слишком недолго пожила в Дании, мало что видела, еще меньше знала, и потому многие чудеса, происходящие в королевстве, приходилось объяснять ей в подробностях, почти на пальцах.
Мысленно заглядывая в прошлое, я сразу понимаю, что не было у меня особо больших шансов избежать Геeрта. Я выбрал его из полученного от коммуны списка местных врачей, когда въезжал в свою новую квартиру. Список был невелик, содержал чуть больше двадцати фамилий, и о каждом враче были представлены лишь очень скупые сведения: их полные имена, возраст и адреса практики. Выбрать себе приличного врача, пользуясь настолько скромными данными, было, по сути, равносильно тому, чтобы выиграть в лотерею, заполнив лотерейный лист с завязанными глазами.
Ну так я, разумеется, ничего и не выиграл.
Хотелось бы все же знать о своем новом враче немного больше, иметь возможность если и не поговорить с ним, то хотя бы взглянуть на него, пусть мельком, пусть даже издалека. В случае с Геeртом, один лишь короткий, брошенный на него взгляд, мог бы рассказать о нем больше, нежели добрая сотня слов. Но подобной возможности коммуна не предоставляла. По большому счету, меня мало интересовало, будет мой семейный врач женщиной или мужчиной; будет он коренным датчанином или всего лишь скромным представителем какой-нибудь редкой национальности. Сразу отмечу, что по последнему пункту не было у меня никакого выбора, поскольку фамилии в списке были сплошь датскими.
Добрые души из числа знакомых советовали выбирать не особо молодого врача, потому что врачебный опыт все же что-то да значит, но и не совсем уж старика, который непременно будет озабочен лишь собственными болячками и плевать на чужие. Геерту в то время было чуть больше сорока, так что под заданное описание он вполне подходил, к тому же до его врачебной практики, как я уже упоминал, мне было меньше пяти минут ходу.
Так вот я сам выбрал себе собственного врача-убийцу.
Уже в самую первую нашу встречу меня порядком смутил неопрятный вид Геeрта. Он встретил меня в несвежем халате, плохо и не везде проглаженном, с желтыми, поврежденными неумелой глажкой пуговицами, по небрежности или из лености застегнутыми через одну, и оттопыренными, полностью бесформенными карманами - из-за его привычки вечно прятать в них свои руки. Я и сам могу быть неряшливым и обычно не обращаю внимания на подобные детали, но еще до встречи с Геeртом в моей голове сложился образ приличного датского врача, и представший передо мной человек в этот образ никак не вписывался.
Многое в нем насторожило меня уже с первых минут общения. Мне сразу показалось, что ведет он себя, на мой взгляд, крайне странно, и совсем не так, как положено себя вести взрослым людям; бросилось в глаза, что он постоянно и совершенно без всякой причины нервничает, суетится без нужды, то и дело краснеет, вовсе не по-мужски скромничает, отводит глаза в сторону и в целом выглядит точно мальчишка, которого родители случайно застали в туалете за постыдным занятием. Не исключаю, что подобное с ним действительно могло когда-то произойти, оставив на его лице полузастывшую застенчиво-виноватую улыбку, без которой его трудно было представить.
С этой виноватой улыбкой, полной тайного смысла и скрытых значений, он выходил в коридор своей крошечной клиники, миную престарелую полуживую секретаршу, чтобы лично от себя поприветствовать очередного пациента. Свою роль радушного и доброжелательного врача он, на мой взгляд, сильно переигрывал, когда долго и с чувством тряс больному руку. После обязательных приветствий, он заводил больного в кабинет и усаживал на единственный стул рядом с собой, с внимательным видом выслушивал жалобы на здоровье и регистрировал услышанное в журнале. То есть, поступал именно так, как и положено поступать любому приличному врачу. С той лишь разницей, что если у по-настоящему приличных врачей прием только и начинался опросом, то у Геeрта он им, как правило, заканчивался.
В большинстве случаев ему удавалось без труда, особо не размышляя и не совершая должного осмотра, убедить больного в том, что тот здоров или же, в худшем случае, страдает лишь легким недомоганием, от которого обязательно помогут универсальные таблетки Панодила. На прощание он вызывал на лице уже хорошо знакомую улыбку, и снова, как и совсем недавно, при встрече, долго и с чувством пожимал уходящему больному руку.
- Будь я человеком с болезнями,- признался я как-то Наташе,- без всяких колебаний поменял бы Геeрта на кого угодно другого. Зная тем более, что народ бежит от него, точно от какой-нибудь чумы. Ну а пока я не такой уж и частый у него гость. Да и чтобы сменить его на более приличного врача, нужно заплатить коммуне, и где гарантия, что новый врач окажется чем-то лучше?
Клиника Геерта поражала скромностью, размещаясь в самой обычной, типовой квартире из трех небольших комнат, нимало не приспособленных для использования в медицинских целях. Находясь в клинике, мне всякий раз мечталось поскорее ее покинуть, поскольку в голове навязчиво крутилась одна и та же мысль, настаивающая на том, что я ошибся адресом и по случайности забрел куда не следует; ведь не может, да и не имеет права серьезное медицинское заведение, место паломничества больных, выглядеть так, скажем, очень уж простенько (хотя я и понимал, что в очередной раз столкнулся с проявлением датского минимализма).
Квартира, которую занимал Геерт, рассчитывалась изначально на скромную семью из двух-трех человек, и уж никак не на бесконечный поток пациентов; по этой-то причине везде и во всем здесь присутствовала вынужденная стесненность. Сам я проживал совсем неподалеку, точно в такой же скромных габаритов квартире, только четырехкомнатной и намного более светлой, расположенной к тому же на втором этаже вместо первого. А потому все, что я наблюдал у Геерта, было знакомо мне до мелочей: короткий и узкий коридор, который вел в гостиную заметно поменьше моей - она служила больным посетителям комнатой ожидания; примыкающая к гостиной крохотная регистратура-камора размером с мою рабочую комнату; кабинет, где Геeрт принимал своих больных - он был размерами с мою спаленку.
Наташе, на ее счастье, довелось побывать у Геeрта лишь однажды, причем даже не в качестве пациентки, и произошло это в тот самый неприветливый понедельник, когда она пришла , чтобы рассказать о моей болезни. Все, что она увидела в клинике, неприятно ее поразило, заставило не раз поморщиться и даже повергло в некоторый шок. Она шла на прием к моему врачу, ничего не зная о нем наперед, предполагая встретиться в его клинике с чистотой и порядком - естественными атрибутами подобныx заведений, а вместо того, неожиданно для себя, столкнулась с вековечной пылью, грязью, паутиной и прочими явлениями, недопустимыми для медицинского учреждения, пусть даже и такого скромного масштаба.
Она провела в гостиной Геерта, переделанной им под комнату ожидания, около четверти часа, и за это время ей удалось хорошенько осмотреться. У нее почему-то сразу сложилось впечатление, что комната заставлялась мебелью наспех, совершенно хаотично и без всякого разумного плана, и что происходило это очень давно - по меньшей мере, сто лет назад. Мебель и в самом деле была очень старой, выцветшей и годами неухоженной; от нее еще издалека тянуло подвальной сыростью и сладковатой грибковой плесенью. Помимо мебели, было в комнате множество и других вещей, медленно, на глазах , умирающих по причине преклонного возраста, и каждая из них обладала своим неповторимым тяжелым запахом.
Вернувшись от Геерта, Наташа поделилась со мной всем, что у него увидела. И хотя я не услышал ничего нового для себя, зато лишний раз утвердился в том, что вижу все как есть, ничего не придумывая, правильно. Не раз во время рассказа она замолкала, точно ей требовалось обдумать нечто важное; так случилось несколько раз, пока она вдруг не заметила со всей серьезностью, что даже из несчастной клиникки Геерта смогла бы что-нибудь сотворить: не конфетку, конечно, но все же что-нибудь достаточно приличное, куда будет не стыдно пригласить пациентов (это в ней заговорил нереализованный дизайнер по интерьеру). Для начала, сказала она, необходимо избавиться от всего, что не имеет прямого отношения к медицине, повыбрасывать без всякой жалости ненужную рухлядь, и уже хотя бы после этого в клинике Геeрта появится мало-мальский порядок. Гостиная, добавила она, уж точно будет смотреться намного просторнее и не будет больше напоминать собой сарайчик или кладовочку, где хранятся отслужившие свое и ни на что уже больше не пригодные вещи.
В комнате ожидания Геерт отвел своим пациентам ровно столько места, сколько посчитал нужным: пожертвовал им половину комнаты или, может, чуть больше. На гостевой половине ему удалось совершить невозможное - разместить вместе поистине несовместимое: три громоздких стула, обитые парчой, совершенно непохожие, собранные из разных коллекций; угловой, очень низкий диван, рассчитанный, скорее всего, на детей, но на который присаживались все подряд, и я в том числе. К дивану тесно примыкал журнальный стол на коротких ножках, тоже, по-видимому, детский; на него Геерт выставил вместительную и прочную коробку из-под женских сапог, на треть заполненную игрушками - элементами конструктора Лего, по большей части, некоторые из которых были залапаны маленькими ручонками до полнейшей черноты.
Как-то томясь в клинике в ожидании, что Геерт меня примет, я от нечего делать наблюдал за трех-четырехлетним датским мальчишкой, больным простудой. Он, как и я, скучал, и забавлялся лишь тем, что набивал себе рот этими кирпичиками Лего; посасывал их с большим наслаждением, представляя, вероятно, что во рту у него леденцы, затем сплевывал их обратно в коробку.
Присутствующий рядом родитель, отец, - с виду наипростейший человек, каких в нашем районе каждый второй - с умилением поглядывал на своего сына, радуясь тому, что тот доволен; да и люди вокруг посматривали на ребенка без осуждения - отношение к гигиене да и вообще к здоровью здесь все-таки попроще. Те из детей, кого
