Постановка Вс. Мейерхольдом пьесы В. Маяковского «Мистерия-буфф» к первой годовщине Октябрьской революции

товарищи, прежде всего вы должны понять, что  наша пьеса – на тему дня, – обратился он к поднявшимся на сцену добровольным актёрам. – Собственно, театральное представление не знает ни «вчера», ни «завтра». Театр есть искусство сегодняшнего дня, вот этого часа, вот этой минуты, секунды! Поэтому содержание «Мистерии» современное, сегодняшнее, сиюминутное, – так, Владимир Владимирович?
– Верно, – кивнул Маяковский. – «Мистерия-буфф» – это дорога. Дорога революции. Никто не предскажет с точностью, какие еще горы придется взрывать нам, идущим этой дорогой. Сегодня сверлит ухо слово «Ллойд-Джордж», а завтра имя его забудут и сами англичане. Сегодня к коммуне рвётся воля миллионов, а через полсотни лет, может быть, в атаку далеких планет ринутся воздушные корабли коммуны. А мы покажем то, что происходит сейчас, но в форме балагана, ярмарочного представления или мистерии, – как это называли раньше.
– То есть это будет праздник, веселье; по большому счёту, воспитание чувств и должно совершаться посредством праздника, как сказал один умный человек, – подхватил Мейерхольд. – Вам надо будет играть бодро, весело, оптимистично, и даже отрицательные персонажи пусть будут смешны, а не ужасны. «Последний акт каждой исторической драмы есть комедия. Человечество весело расстается со своим прошлым», – говорил Маркс.
– Сюжет пьесы – всемирный потоп, – продолжал Маяковский. – От него спасаются на ковчеге семь пар так называемых «чистых» людей, среди которых есть американец и немец, поп и российский спекулянт, Ллойд-Джордж и Клемансо, – и семь пар «нечистых»: кузнец, шахтёр, плотник, батрак и другие. Помимо этого есть интеллигенция и соглашатель, Вельзевул и Саваоф, святые, черти и ангелы, а также неодушевлённые предметы…. Вот вы, к примеру, кто? – спросил он стоящего перед ним плотного мужчину в котелке. – Какую роль вы получили?
– Я – эскимос-рыбак, – тонким голосом ответил человек в котелке. – Ах, нет, простите, я эскимос-охотник! – поправился он, заглянув в свои листки.
– Замечательно, эскимос у нас имеется. А вы кто? А вы?.. – обратился Маяковский к остальным актёрам.
– Я Мафусаил… А я – архангел Гавриил… Я молот… А я – пила… У нас небольшие роли, – прибавили двое последних.
– Ничего, – небольших ролей не бывает, – успокоил их Маяковский. – Каждая роль большая, если её правильно сыграть.
– Эти маленькие роли – самые важные, – вмешался Мейерхольд, – и подходить к ним надо со всей ответственностью. Если вы играете пилу, так и покажите, что вы – пила; если молот, то убедите всех, что вы действительно – молот. Ваше тело – орудие, с помощью которого вы можете изобразить что угодно; надо лишь правильно отработать движения. Но этим мы займёмся завтра, когда будет побольше народа, а сейчас пошли дальше!
– А мы как же? – вполголоса, но слышно проговорил Ваня. – Мы роли так и не получили…
– Слушайте, Всеволод Эмильевич, а может быть, нам настоящую мастерскую прямо в зале устроить? – спросил Малевич. – Со всем набором инструментов.
– Идея хорошая, но времени нет, не успеваем! – отказался Мейерхольд. – Дальше, дальше!
– Семь пар «чистых» и семь пар «нечистых», спасаясь на ковчеге от потопа, попадают в ад, – рассказывал Маяковский. – Там «чистые» остаются на прокорм чертям, а «нечистых» адом не испугаешь: видали и не такое!.. Вырвавшись из ада, они отправляются прямиком на небо, но здесь тоска смертная. Рай – не для людей, он – для бестелесных душ. А человеку в раю плохо и скучно, – это сущая дыра. И зачем нам этот замшелый Бог, кому он нужен со своими проклятьями и молниями? Кого теперь молниями удивишь, – мы их у него отнимем и пустим на элекрификацию!
Артисты на сцене засмеялись, а Малевич спросил Мейерхольда:
– Как вам моя «небесная лестница»? – он кивнул на декорации. – Можно по ней в небо подняться?
– Отлично! Вы молодец, Казимир Северинович! – живо отозвался Мейерхольд. – Ваша «небесная лестница» может стать и дорогой в ад, и ковчегом в зависимости от поворота сюжета, – и это замечательно!
– Пройдя через ад и рай, «нечистые» попадаю на землю, где после всемирного потопа остались одни обломки, – продолжал Маяковский. – Но «нечистые» не отчаиваются, они дружно берутся за работу, – и вот она, земля обетованная! Ворота распахиваются, и раскрывается город. Но какой город! Громоздятся в небо распахнутые махины прозрачных фабрик и квартир. Обвитые радугами, стоят поезда, трамваи, автомобили, а посредине – сад звёзд и лун, увенчанный сияющей кроной солнца!
Если это дело наших рук, говорят «нечистые», то какая дверь перед нами не отворится? Мы – зодчие земель, планет декораторы, мы реки миров расплещем в мёде, земные улицы звёздами вымостим! Сегодня это лишь бутафорские двери, а завтра былью сменится театральный сор. Мы это знаем. Мы в это верим!
– Через разрушение – к новому миру, через страдания – к земле обетованной, – так и будет, так и будет! – воскликнул Мейерхольд. – И мы обязаны это показать, в этом наша задача!
– Да здравствует революция! – не выдержав, закричал Коля; человек в котелке тоже закричал: – Ура! – и подбросил свой котелок в воздух.
– В самом конце пьесы на сцену поднимаются все зрители и вместе с актёрами поют «Интернационал» в моей трактовке: «Не ждали мы спасенья свыше. Ни бог, ни чёрт не встал за нас. Оружье сжав, в сраженье вышел и вырвал власть рабочий класс… Этот гимн наш победный, вся вселенная, пой! С Интернационалом воспрянул род людской», – закончил Маяковский своим тяжёлым басом.
– Великолепно, замечательно, прекрасно! – у Мейерхольда от волнения выступили слёзы на глазах. – Товарищи, давайте, и мы споём «Интернационал»! Хотя бы припев! Ну-ка, хором! «Это есть наш последний…» – сипло начал он, но закашлялся и замахал руками, показывая, чтобы продолжали без него.
– …И решительный бой, – подхватили все на сцене, и Ваня запел вместе с ними:
– С Интернационалом воспрянет род людской!..