Постановка Вс. Мейерхольдом пьесы В. Маяковского «Мистерия-буфф» к первой годовщине Октябрьской революции

 
Постановка  Вс. Мейерхольдом пьесы В. Маяковского «Мистерия-буфф» к первой годовщине Октябрьской революции
 
Долой ваше искусство! Долой ваш строй! Долой вашу религию!
В. Маяковский
 
На тумбе для афиш, между сводками с фронтов Гражданской войны, декретами Совета народных комиссаров и суровыми постановлениями Петроградской ЧК был криво приклеен серо-жёлтый лист грубой бумаги. На нём крупными буквами было написано: «Театр музыкальной драмы. 7-8 ноября. Мы, поэты, художники, режиссёры и актёры, празднуем день годовщины Октябрьской революции революционным спектаклем. Нами будет дана: «Мистерия-буфф», героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи, сделанное В. Маяковским. Все желающие играть в этой пьесе благоволят явиться в помещение Тенишевского училища. Там им будет произведён отбор, розданы роли».
– Что за чёрт! – сказал худой, давно не бритый юноша в рваной солдатской шинели. – «Все желающие…».  Как просто – пришёл и получил роль!
– Теперь всё просто, Коля, – отозвался его товарищ в дворницком картузе, такой же небритый, но приземистый, одетый в сильно поношенное пальто с чужого плеча. – Бытие перевернулось, императивы потеряли своё значение. Вчерашний сапожник может стать министром, слесарь – полководцем, а уж артистом – кто угодно. Я знаю одного гробовщика, который нашёл свое призвание на сцене и ему пророчат великое будущее. Революция, как таран, разбила все социальные и культурные перегородки: стен нынче нет, – ходи, кто где хочет.
– Эх, Ваня! – Коля надвинул ему картуз на глаза. – Философ ты кабинетный, кантианец! А бытие сейчас надо изучать именно на улице, где нет никаких перегородок. Так что не брюзжи, а скажи лучше: не пойти ли нам в Тенишевское училище аписаться в артисты? Может, краюшку хлеба дадут?
– Сомневаюсь, – поправляя картуз, сказал Ваня. – Если всем, кто в артисты пойдёт, будут хлеб давать, от артистов отбоя не будет. Наверняка приглашают на общественных началах; самое большое – кипятку нальют с морковным чаем.
– Тоже неплохо, по крайней мере, согреемся, – рассмеялся Коля. – С тех пор, как меня раздели какие-то тихие люди в ночи, вежливо приставив пистолет к моей груди, я ужасно мёрзну. Эта рваная шинелька и худые ботинки нисколько не спасают от холода,  – да и ты в своём шикарном наряде не похож на тёпло одетого человека: готов поспорить, что твоё пальто было пошито одновременно с отменой крепостного права, а греть перестало уже в русско-японскую войну. Удивительно, какой материал был раньше, какие были портные! Ни одно нынешнее пальто не проживёт полвека.
– Пальто анахроническое, – согласился Ваня. – Когда-то было отличным, но изжило себя, потому и отдали его почти даром. Всё, что себя изжило, уходит задёшево – такова диалектика жизни… Зато картуз хорош: я его выменял у дворника за бутылку настоящей водки!
– Завидую тебе и дворнику: каждый получил, что хотел, – завистливо вздохнул Коля. – А я о шапке и не мечтаю: знаешь, сколько спекулянты за шапку просят? И ведь даже ЧК не боятся, – жажда наживы сильнее страха смерти. Ну, что, пошли в Тенишевское?
– Нам бы вернуться в Вятку, – сказал Ваня. – Чего мы здесь ждём? Какая теперь учёба? Домой надо ехать.
– Ни за что! – возмутился Коля. – Здесь творится история, здесь рождается новый мир. Неужели ты, любящий копаться в мироздании, покинешь эту великолепную лабораторию жизни?
– Я считаю, что философ не должен шататься по улицам.  Да, для меня примером является Кант, который в тиши кабинета постигал тайны бытия,  – возразил Ваня. – Впрочем, Ницше тоже не бродил среди людей, создавая свою «философию жизни».
– Ну, а мне чрезвычайно интересно шататься по улицам и бродить среди людей. Сколько тут потрясающих сюжетов, сколько оригинальных типажей! Если я когда-нибудь напишу роман, то он будет о людях с улицы, – весело заявил Коля. – Однако если я сейчас замёрзну насмерть, вряд ли это кого-нибудь вдохновит на создание хотя бы маленькой элегии – сюжетец довольно-таки скучный… Идём в Тенишевское, и никаких возражений!
***
– Где тут в артисты записывают? – спросил Коля, когда они вошли в здание Тенишевского училища на Моховой улице. – Хотим участвовать в революционной пьесе «Мистерия-буфф».
Человек в покосившемся пенсне, который бежал куда-то с баулом в руке, остановился и посмотрел на них, как на сумасшедших.
– Какая пьеса? Какие артисты? Ничего у нас нет, ничего! – он нервно поправил свое пенсне и собрался бежать дальше, но Коля схватил его за рукав.
– Нет, извините, в афише ясно написано: «Мистерия-буфф», в Тенишевском училище. Может быть, в зале?..
– Может быть, может быть, у нас всё может быть, – забормотал человек в пенсне. – Пустите, мне больно! – взвизгнул он, вырвался от Коли и моментально исчез за дверью.
– Вот те на! – растерянно сказал Коля. – Куда же нам идти?
– А я говорил: зря всё это, – едва ли не с удовольствием возразил Ваня. – Видишь, что получилось.
– «Казимир Северинович, Казимир Северинович»! Что «Казимир Северинович»? Я уже тридцать девять лет Казимир Северинович! – раздался чей-то с лестницы. – Как можно было оставить это? А вы знаете, что этим уже хотели печку топить?
– Но Казимир Северинович…
– Дайте мне, я сам отнесу!
Вверху стукнуло и грохнуло, по лестнице полетели раскрашенные куски фанеры и картона и какие-то странные деревянные конструкции.
– Ах, ты господи, боже мой! – в сердцах вскричали наверху. – Не надо мне помогать, ступайте прочь, я сам справлюсь!
Вслед за этим с лестницы спустился широкоплечий человек в испачканной краской блузе и стал собирать рассыпавшиеся вещи. На его скулах выступили красные пятна, на лоб то и дело падали волосы и он раздражённо откидывал их назад – было понятно, что лучше к нему сейчас не обращаться, но Коля всё-таки решился:
– Простите, мы ищем, где дают роли в пьесе «Мистерия-буфф» поэта Владимира Маяковского. Вы не могли бы нам помочь?
Из-под густых бровей на Колю глянули умные, глубоко посаженные глаза.
– Роли хотите получить? Из убеждений или по соображениям материального характера?
– Из убеждений, – вместо Коли ответил Ваня.
– И так, и эдак, – честно сознался Коля.
Человек в блузе густо расхохотался.
– Что же, убеждения тоже надо чем-то питать!.. Но вы опоздали, запись закончена, – впрочем, не отчаивайтесь: из тех кто записался, половина потом не приходит, так что вы получите роли. Берите всё это и пошли со мной, – поможете отнести в Театр музыкальной драмы.
– А это что? А вы кто? – спросили Коля и Ваня.
– Это фрагменты декораций к «Мистерии», а я, так сказать, главный художник постановки. Малевич моя фамилия.
– Это вы «Чёрный квадрат» написали? – удивился Коля.
– Ох мне этот «Чёрный квадрат»! – сморщился Малевич. – Сколько я картин написал, – без ложной скромности скажу: отличных картин, – но при моём имени все вспоминают один лишь «Чёрный квадрат». Лучше бы я его совсем не писал, ей-богу!
– А какой смысл в нём заложен? – поинтересовался Ваня, решив не упустить подходящий момент для этого вопроса. – У нас на философском факультете была дискуссия о вашем «Чёрном квадрате»: одни считают, что эта величайшая картина, квинтэссенция бытия и не-бытия, другие говорят, что ваш «Чёрный квадрат» – эпатаж общественного мнения и деградация искусства.
Малевич бросил насмешливый взгляд на Ваню:
– Вы полагаете, что суть искусства можно выразить словами? Извольте: супрематический метод, который я использую, состоит в том, чтобы посмотреть на землю извне. Поэтому в супрематизме, как в космическом пространстве, исчезает представление о «верхе» и «низе», «левом» и «правом», и возникает самостоятельный мир, соотнесённый как равный с универсальной мировой гармонией. Такое же метафизическое очищение происходит и с цветом, – он теряет предметную ассоциативность, окрашивает локальные плоскости и получает самодовлеющее выражение.
– Да, у нас на факультете тоже об этом говорили: вы ищете номены – внутреннюю составляющую предметов – и раскладываете мир на эти составляющие, – подхватил Ваня. – То есть ваш метод атомарный – в каком-то смысле это поиск первооснов; вы ищете альфу и омегу мироздания, то из чего возник мир, и во что он, в конечном счёте, превратится. Однако квадрат никогда не был в числе первооснов мира, это искусственное построение, – миру присуща кривизна, его символ скорее круг. Таким образом, не чёрный квадрат, а чёрный круг должен быть символом мироздания.
– «Черный круг» я тоже писал, но он почему-то не стал так популярен, – с улыбкой заметил Малевич. – Квадрат, говорите, искусственное построение? Так я и создаю искусственные построения; мой «Чёрный квадрат» – символ искусственного человеческого построения во всех смыслах этого слова.
– Тем не менее… – хотел возразить Ваня, но Коля взвалил на него куски фанеры и сказал:
– Пошли уже, философ! До Театральной площади путь не близок… Казимир Северинович, а деревянные конструкции кладите мне на плечи, я их понесу.
***
Театр музыкальной драмы создавался на деньги петербургских фабрикантов и банкиров и до революции был известен не только своими новаторскими оперными постановками, но также тем, что в них были задействованы дочери и сёстры этих фабрикантов и банкиров, желавшие выступить на настоящей театральной сцене. Публика смеялась и шикала при виде этих самодеятельных талантов, так что театру пришлось принять правило, строжайше запрещающее любые проявления бурных чувств в зале – как освистывание, так и аплодисменты. Последние, впрочем, пришлось разрешить, поскольку банкирские дочери и сёстры обижались, когда им не хлопали, – их братья и отцы даже специально нанимали людей, которые за деньги ходили на определённые представления и устраивали овации. Не довольствуясь получением ролей для своих родственниц, богатые пайщики театра, не чуждые искусства, порой ставили в нём свои оперы, которые заканчивались обычно полным провалом, – но публика прощала эти недостатки театру во имя действительно талантливых исполнителей и оригинальных трактовок оперных пьес.  
После революции труппа театра распалась, а сам он был передан в ведение Народного комиссариата просвещения. В этом комиссариате шла ожесточённая борьба между представителями двух непримиримых идеологических лагерей: одни считали, что искусство социалистического государства должно строиться на базе лучших достижений классической культуры, другие категорически призывали к полному отказу от неё, к созданию во всех отношениях нового искусства, наполненного революционным содержанием, заключённого в невиданные прежде формы. Первый лагерь был многочисленным и включал в себя немало значимых лиц; второй был активнее и решительнее, – к тому же, к нему примыкал народный комиссар просвещения товарищ Луначарский, который хотя и был воспитан в духе классической культуры и обладал огромными познаниями о ней, но был в восторге от авангарда. Благодаря Луначарскому бывший Театр музыкальной драмы превратился в главный штаб революционного авангардизма, и не случайно именно здесь авангардистский революционный режиссёр Всеволод Мейерхольд ставил авангардистскую революционную пьесу