Смотрящий на звезды

оборачивается против Оскара Уайльда. В зале суда не было свободных мест. Уайльд защищал чистоту своих отношений с Дугласом и отрицал их плотский характер. Своими ответами на некоторые вопросы он вызывал у публики взрывы смеха, но сам стал понимать, что после недолгого триумфа он может слишком низко упасть.

Например, обвинитель задавал Уайльду вопрос: «Не может ли привязанность и любовь художника к Дориану Грею натолкнуть обыкновенного человека на мысль, что художник испытывает к нему влечение определённого рода?» А Уайльд отвечал: «Мысли обыкновенных людей мне неизвестны». «Бывало ли так, что вы сами безумно восхищались молодым человеком?» — продолжал обвинитель. Уайльд отвечал: «Безумно — никогда. Я предпочитаю любовь — это более высокое чувство». Или, например, пытаясь выявить намёки на «противоестественные» отношения в его работах, обвинитель зачитал пассаж из одного уайльдовского рассказа и поинтересовался: «Это, я полагаю, тоже написали вы?» Уайльд специально дождался гробового молчания и тишайшим голосом ответил: «Нет-нет, мистер Карсон. Эти строки принадлежат Шекспиру». Карсон побагровел. Он извлёк из своих бумаг ещё один стихотворный фрагмент. «Это, вероятно, тоже Шекспир, мистер Уайльд?»  «В вашем чтении от него мало что осталось, мистер Карсон»,— сказал Оскар. Зрители захохотали, и судья пригрозил, что прикажет очистить зал.

На одном из судебных заседаний Уайльдом была произнесена речь, которая вызвала восторг у слушавшей процесс публики. Когда обвинитель попросил разъяснить, что бы означала фраза «любовь, что таит своё имя», высказанная Альфредом Дугласом в его сонете, с огненной силой Уайльд сказал следующее:

«Любовь, что таит своё имя» — это в нашем столетии такая же величественная привязанность старшего мужчины к младшему, какую Ионафан испытывал к Давиду, какую Платон положил в основу своей философии, какую мы находим в сонетах Микеланджело и Шекспира. Это все та же глубокая духовная страсть, отличающаяся чистотой и совершенством. Ею продиктованы, ею наполнены как великие произведения, подобные сонетам Шекспира и Микеланджело, так и мои два письма, которые были вам прочитаны. В нашем столетии эту любовь понимают превратно, настолько превратно, что воистину она теперь вынуждена таить своё имя. Именно она, эта любовь, привела меня туда, где я нахожусь сейчас. Она светла, она прекрасна, благородством своим она превосходит все иные формы человеческой привязанности. В ней нет ничего противоестественного. Она интеллектуальна, и раз за разом она вспыхивает между старшим и младшим мужчинами, из которых старший обладает развитым умом, а младший переполнен радостью, ожиданием и волшебством лежащей впереди жизни. Так и должно быть, но мир этого не понимает. Мир издевается над этой привязанностью и порой ставит за неё человека к позорному столбу.»

Этот ответ, однако, при всей силе страсти и изысканности не возымел на судей никакого действия и только укрепил судей в догадке о содомитском поведении Уайльда. Заседание закончилось тем, что присяжные не смогли вынести вердикт. Адвокат писателя, наконец, смог получить от судьи разрешение на то, чтобы Уайльда отпустили до решения суда под залог. Какой-то священник, не знакомый на тот момент с Уайльдом, но недовольный судом и травлей писателя в газетах, внёс большую часть из назначенной суммы. Уайльд был освобожден и, избегая внимания, поселился в доме своих знакомых.

Окончательное судебное состоялось 25 мая 1895 года. Уайльд был признан виновным в «грубой непристойности» с лицами мужского пола, в соответствии и приговорён к двум годам каторжных работ. Судья завершил заседание словами: «Это самое дурное дело, в каком я участвовал». Ответ Уайльда «А я?» утонул в криках «Позор!» в зале суда.

Свой срок писатель отбывал сначала в тюрьмах, предназначенных для совершивших особо тяжкие преступления и рецидивистов, а затем, 20 ноября 1895 года был переведен в тюрьму в Реддинге, где находился полтора года. 


…В тот сырой и дождливый день на вокзале в Реддинге собралась толпа зевак. Писатель в ручных кандалах и полосатой арестантской робе стоял под дождем и плакал. Возможно, впервые в своей взрослой жизни. Он был обесчещен и раздавлен.

Друзья отвернулись от него, книги были сожжены, мать, к которой он был привязан больше всего на свете – умерла, жена эмигрировала, сменив детям фамилию. Теперь они были уже не Уайльды, а Холланды. Нищета, страдание и боль теперь стали вечными спутниками этого некогда блестящего человека.

Уайльд пишет горькую исповедь в форме письма Альфреду Дугласу, которую называет «De Profundis» (лат. «Из глубины»).

Альфред Дуглас же, к которому он был так сильно привязан, ни разу не приехал к нему и ни разу ему не написал.

Уальда освободили в мае 1897 года. Из тюрьмы он вышел совершенным бедняком с потухшими глазами. Несколько самых близких и преданных ему друзей помогли ему с деньгами. Сломленный, измученный Уайльд переехал во Францию  и сменил имя на Себастьяна Мельмота.

Во Франции он написал две статьи «Письма о тюремной  жизни» с предложениями по улучшению условий жизни заключённых. Особенно яростно он отстаивал права детей, томящихся в камерах наравне с взрослыми. Впервые писатель-эстет выступил как обличитель. И в 1898 году Палата общин приняла «Акт о тюрьмах», в котором отразились многие предложения Уайльда. 

И  там же во Франции бывший прожигатель жизни, блестящий денди и острослов Оскар Уайльд пишет самое пронзительное свое произведение -знаменитую поэму - «Баллада Реддингской тюрьмы»,  подписанную им псевдонимом С.3.3. — таков был тюремный номер Оскара (камера № 3, 3 этаж, блок C).

         Это была не поэма, это был крик о страдании несчастных и обездоленных людей. И мольба о справедливости и милосердии. В основе сюжета лежат реальные события: казнь одного из заключенных — офицера Вулриджа, приговоренного к смерти за убийство своей жены из ревности. Ему было 30 лет, когда приговор был приведен в исполнение. Гибель этого молодого, полного сил человека произвела глубокое впечатление на заключенного Уайльда, привыкшего видеть и поклоняться только прекрасному.

Но каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал
Один жестокостью. Другой-
Отравою похвал.
Трус - поцелуем. Тот, кто смел –
Кинжалом наповал.
 
Эти строки из «Баллады» в переводе Н.Воронель целиком и полностью можно отнести к самому Уайльду. Он любил искусство, благоговел перед ним, и жил в нем. И любовь к искусственному в конечном итоге погубило его прежнего. Из Реддингской тюрьмы вышел совершенно другой Уайльд – чувствующий, отзывчивый  и очень страдающий человек. С сердца его будто содрали кожу.

За год до этого он высокомерно удивлялся людям, сочувствующим беднякам. Сочувствовать по его мнению следовало только красоте, причем красоте созданной человеческими руками, а не естественной. Теперь же Увйльд писал:

«Бедняки мудры. Они сострадательнее, ласковее, они чувствуют глубже,  чем мы. Когда я выйду из тюрьмы, то, если в домах богатых я не получу ничего - мне подадут бедные.»

Незадолго до смерти он сказал о себе так: «Я не переживу XIX столетия. Англичане не вынесут моего дальнейшего присутствия».

Оскар Уайльд скончался в изгнании во Франции 30 ноября 1900 года от острого менингита. Смерть его была мучительной. За несколько дней до её прихода он потерял дар речи и мог общаться только жестами. 

«В обществе, как оно устроено теперь, нет места для меня. Но природа найдет для меня ущелье в горах, где смогу я укрыться, она осыплет ночь звездами, чтобы, не падая, мог я блуждать во мраке и ветром завеет следы моих ног, чтобы никто не мог преследовать меня. В великих водах очистит меня природа и исцелит горькими травами.»

Он был похоронен в Париже на кладбище Баньо, откуда позже, через 10 лет, его могилу перенесли на знаменитое кладбище Пер-Лашез. На могиле установлен крылатый каменный сфинкс (в честь произведения «Сфинкс»). С течением времени могила писателя покрылась поцелуями, поскольку бытует с некоторых пор поверье: поцеловавший сфинкса найдет любовь и никогда её не потеряет. Позже стали высказываться опасения, что помада может разрушить памятник. 30 ноября 2011 года — к 111-летию со дня смерти Оскара Уайльда — сфинкса было решено обнести защитным стеклянным ограждением.

Писатель, так тщательно возводивший стену между собой людьми в течение жизни, словно обрел ее и после смерти. Еще один парадокс судьбы.
А впрочем разве могло быть по иному у этого мастера блестящих парадоксов?..

И все же последняя его мысль не парадоксальна, а  пронзительна-горька. Это слова человека, познавшего боль и страдание и принявшего, наконец, красоту простых вещей.  Эти слова  высечены на памятнике. Последний катрен из последнего его произведения «Баллада Реддингской тюрьмы:

И чaшa скорби и тоски
Полнa слезaми тех,
Кто изгнaн обществом людей,
Кто знaл позор и грех