Глава 15. Перемены

В концертном зале воцарилось неловкое молчание. Своим «опять» я,  казалось, небрежно подчеркнула излишнюю стеснительность Рояля и задела  его. Наверное, он не хотел признаваться самому себе в том, что  действительно слишком робок, и искал весомые аргументы в чужих мнениях. А  я взяла и разрушила его последнюю надежду…
 
Плюс ко всему, мой  клавишный друг переживал из-за того случая многолетней давности. Он  переживал, это было видно. А сейчас его охватила ещё и досада: он  потерял вторую попытку заговорить с той, уже повзрослевшей девушкой…  Какая же я нечуткая, а! Ляпнула, не подумав…
 
– Ну ничего, вы  ещё обязательно увидитесь, – ласково сказала я, поглаживая Рояль по  корпусу. – И ты точно решишься. Вон, со мной же ты заговорил, не  побоялся.
 
– Может быть, – смущённо и одновременно грустно  ответил Инструмент. – Надеюсь, меня не выбросят отсюда раньше, чем это  произойдёт…
 
– Конечно не выбросят! – мне казалось, что я  утешаю подругу, упустившую шанс познакомиться с понравившимся ей молодым  человеком. – Она придёт! Очень скоро придёт!
 
– Правда? – недоверчиво переспросил Рояль.
 
– Правда! Я обещаю…
 
 Зачем я сказала последние слова? Сама не знаю. Мой клавишный друг ведь  теперь ещё сильнее будет переживать. Одно дело – сокрушаться о том, чего  уже не исправить, а другое – ждать возможности всё изменить, веря, что  она обязательно появится. Досада постепенно ушла бы, а вот надежда, как  известно, умирает последней… Да, Наталья, за языком тебе точно нужно  следить.
 
– А между прочим, уже поздно, – сказал вдруг инструмент.
 
– Всего восемь часов… Ты хочешь, чтобы я ушла?
 
– Нет… – Инструмент сделал паузу. – Я хочу, чтобы ты всё-таки начала разбирать симфонию.
 
– Я уже начала, – попыталась успокоить его я. – Мы с Марией Александровной немало разобрали.
 
– Ну, значит, нужно продолжить, а не начать.
 
– Ты всё-таки хочешь, чтобы я ушла…
 
– Может быть, и хочу. Я отвык от людей, пока ты болела.
 
– Я обидела тебя?
 
На секунду Рояль замолчал.
 
– Нет, – ответил он после паузы.
 
– Прости меня.
 
– Прощаю.
 
– Не обиделся, значит? – порой Рояль удивлял меня своей простотой и открытостью.
 
– Уже нет. Но тебе всё равно нужно заниматься.
 
– А на тебе можно?
 
 Вместо ответа Инструмент «размялся», прожав все клавиши поочерёдно. Я  услышала приятный нежный «перелив» и поняла, что Рояль не против того,  чтобы я на нём поиграла.
 
Я достала ноты, не спеша поставила их  на пюпитр, открыв на нужной странице. Сперва повторила разобранное,  потом принялась «ковырять» неизведанное… Мне нравилась атмосфера,  царившая в зале. Воздух внутри него пропитало громовое форте, и тишина  пауз всё равно хранила несколько зловещее «соль-соль-соль-ми бемоль». В  те мгновения, когда я переставала играть, я продолжала слышать эту  музыку, чувствовать её присутствие. Мне казалось, что судьба на самом  деле вот-вот постучится в дверь, отбив знакомый ритм основной темы пятой  симфонии. Но потом я осеклась: моей судьбе стучаться незачем, она и так  рядом со мной – позволяет стучать по своим клавишам, зная, что «бью» я  любя…
 
Я закончила заниматься уже по-настоящему поздно. Я  готова была поспорить, что дома мама встретит меня со словами: «Ну как  можно так к себе относиться? Ты только что вышла в консерваторию после  болезни. Стоит ли напоминать, что слегла ты после такой же задержки?».  Но это совсем не было мне важно. Намного больше для меня значила наша  встреча с Роялем, наш разговор после недели с хвостиком молчания. Ради  того, чтобы поговорить с Инструментом, я готова была ночевать в  концертном зале, только бы ему не было грустно и одиноко.
 
Я не  могла охарактеризовать эту привязанность. Она не была похожа ни на  родственную любовь, ни на дружескую (хотя, с дружбой сходства всё же  имелись), ни на отношения между влюблёнными. Я даже не знала, как  правильно назвать такое явление. Просто представьте, что у вас есть  хобби (хотя, зачем представлять, оно и так, наверняка, у вас есть), и вы  очень одержимы своим любимым делом. И вы скучаете, долго не возвращаясь  к нему, ждёте «встречи» с ним. А потом оказывается, что оно, ваше  любимое дело, тоже ждёт возможности увидеться с вами. Тогда вы начинаете  думать не только о том, как бы выкроить минуту свободного времени, но и  о том, как поживает ваше хобби, не скучает ли и не грустит  в ваше  отсутствие…
 
Звучит это, конечно, как минимум, странно, потому  что, по логике вещей, невозможно. Никому даже и в голову не придёт, что,  например, холст может обидеться на художника за то, что у того три дня  нет вдохновения. И конечно же, никто и мысли не допустит о том, что  микрофон тоскует по вокалисту, у которого внезапно и серьёзно заболело  горло. Поэтому ни один человек не знает той привязанности, какую открыла  для себя я…
 
Я нежно провела рукой по корпусу Рояля и аккуратно опустила крышку.
 
– До завтра, – почти шёпотом произнесла я.
 
 Он не ответил, но почему-то это не насторожило меня. Я только  улыбнулась и тихо, на цыпочках, направилась к двери. Я боялась сделать  какое-то резкое движение. Я боялась потревожить Рояль, который,  казалось, мирно заснул под моим, выражающим ту странную привязанность  взглядом.
 
Я тихо вышла из зала и направилась к выходу из  консерватории. Подходя к лестнице, ведущей на первый этаж, я услышала  звуки тихо играющего пианино. Лилась спокойная, плавная мелодия,  доносящаяся из какого-то кабинета на втором этаже. Как несложно  догадаться, спуститься вниз я уже не смогла. Мне было интересно, кто,  так же, как я, остался в консерватории допоздна и (куда без этого?) что  за произведение он играл.
 
Я пошла на звук, крадучись и  прислушиваясь. Я останавливалась у каждой двери и, наконец, нашла  кабинет, где ещё «бодрствовало» фортепиано. Как только я подошла к  двери, мне почему-то стало ужасно неловко. Решительность куда-то  улетучилась, но… Но моё любопытство как было, так и осталось  непобедимым. Я открыла дверь, даже не предполагая, кого могу за ней  увидеть. Преподавателя, директора, студента, вахтёра, просто инструмент,  играющий сам по себе… Я была готова ко всему и была уверена, что не  удивлюсь, кто бы ни сидел за инструментом, но… Но я увидела Юру. Юру  Минина, отрешённо бегающего пальцами по клавиатуре пианино. Казалось бы,  чему удивляться? Но почему-то такого поворота я не ожидала.
 
– Юра? – тихо спросила я, чтобы не напугать погруженного в музыку друга.
 
– А? – Минин вздрогнул. – Наташа? Откуда ты здесь?..
 
 Юрка выглядел каким-то взволнованным, будто его уличили в чём-то. На  мгновение мне даже стало неудобно. Но потом я, кажется, поняла, почему  именно смутился Минин. Я первый раз видела его занимающимся. Он  талантливо сохранял в моих (да и не только моих) глазах репутацию  «волшебника» – всегда прекрасно подготовленного, но пренебрегающего  занятиями вне консерватории и не в учебное время. Глядя на него, любой  обретал уверенность в себе. А сейчас… А сейчас стало на одного человека  меньше в толпе не знающих о том, каких трудов стоит кажущаяся лёгкость.
 
 Я не удивилась бы, если бы узнала, что Юра каждый день занимается  допоздна, тратя каждую свободную от встреч с друзьями минутку, ведь он  действительно виртуоз… Но он хотел, чтобы все удивлялись, видя неизменно  хороший результат. Если кто-то узнает, что идеальная игра –  предсказуемая развязка длинной истории под названием «труд», то  волшебство исчезнет… он хотел поражать, воодушевлять и… И казаться  сильным. Хотя, почему казаться?
 
Слабый ни за что не смог бы  так, как он. Но Юре недостаточно было «банальной» силы, ему нужно было  больше… Он хотел быть кудесником и доказывать, что чудо существует,  пусть оно и сделано чаще всего своими руками…
 
– Почему ты до сих пор не ушла домой? – переспросил друг, когда задумчивая пауза затянулась.
 
– Я… Да так, симфонию разбирала. А ты?
 
– Просто… «Побренчать» захотелось. Обычно я не занимаюсь, а сегодня решил поиграть чуть-чуть.
 
 – Понятно, – я сделала вид, что поверила: хочет, чтобы я думала, что он  не отрабатывает ничего после занятий – пусть. – А чьё это произведение?
 
– Ой, не знаю… Дарья Андреевна сказала, какого-то молодого композитора. Я даже и не слышал о нём раньше.
 
– Хороший, видимо, композитор, – улыбнулась я. – Мне очень нравится его произведение. А ты не запомнил случайно фамилию?
 
– Не-ет, – отмахнулся Юра. – Какой-то то ли Ивин, то ли Зинин… Не помню. Тебе зачем?
 
– Хотела поискать его произведения, поиграть, может быть, что-то… Ну ладно, если вспомнишь – скажи.
 
 Юра замолчал, судорожно соображая, как сменить тему. Он, как всегда в  минуты вдохновения, был не лишком общителен, поэтому смог  сориентироваться не сразу. В конце концов, Минин воспользовался самым  банальным, но, пожалуй, самым верным способом переключить внимание  собеседника.
 
– Ну что, поздно уже, – вздохнул он. – Пойдём домой, наверное…
 
– Пойдём.
 
 С этого момента мы не сказали друг другу ни слова, только попрощались,  когда пришло время. Каждый из нас о чём-то думал. Не знаю, что было в  голове у Минина, но я «переваривала» сегодняшний день. Я вернулась в  консерваторию, и у меня не было ощущения, что я не брала «перерыв». Я  чувствовала, что что-то пропустила. Всё стало немного другим. Отношения  Коли и Юры по какой-то причине изменились не в лучшую сторону, Минин  стал каким-то загадочным и задумчивым… Рояль всё чаще начал думать о  грустном… А ведь прошла всего неделя… Единственной, кто был  «застрахован» от перемен, оказалась Ольга. Лучшая подруга осталась такой  же, какой была. И я по-прежнему могла позвонить ей в любое время дня и  ночи, если мне очень нужно было с кем-то поговорить.
 
– А-алло… – заразительно зевнула в трубку Ольга.
 
– Привет, – робко сказала я, поняв, что разбудила подругу.
 
– Угу, – судя по звукам, Акимова уселась на кровати. – Что случилось?
 
 Прямоте Ольги можно было только позавидовать. Она не любила, когда  ходят вокруг да около. Что-то нужно? Скажи чётко, разложи всё по  полочкам и можно даже «инструментовать» – распределить роли: «Мне нужно  сделать вот это. Помоги пожалуйста, с этим и вон с тем, а с этим я сама  справлюсь».
 
– Да так… – я замялась. – Оль, всё какое-то другое…
 
– Ты про Юрку с Колькой, что ли?
 
– И про них в том числе. Как-то странно они ведут себя.
 
 – Да, я тоже заметила. Я тебе по секрету скажу, ты не проболтайся. В  тебя Юрка немножко втрескался, и меня спрашивал, можно ли тебя навещать,  что в гостинец тебе принести и т.д. А Коля так презрительно за всем  этим со стороны наблюдал, и теперь вон Минина старается «уколоть» при  любом удобном случае.
 
– Это ещё более странно… – пробормотала я (в подобных ситуациях словарный запас почему-то резко уменьшался). – С чего бы это?
 
 – Вот и подумай, с чего, – голос Ольги стал загадочным. Я даже  представила её взгляд в тот момент – колкий и в какой-то степени  заговорщицкий, но при этом с оттенком усмешки. – Ты опять в  консерватории задержалась?
 
– Ага… Симфонию начала разбирать.
 
 – Не сидится тебе дома, Наташ. У тебя фортепиано – мечта любого  пианиста, но ты зачем-то просиживаешь допоздна за, мягко