"Время Лиха"

не гуляет – уже счастье. А ежли и семью кормит – так просто ангел рядом. Наши бабы готовы кормить, поить, обстирывать мужа, рожать ему детей, сколь получится, тянуть всё хозяйство, значит, домашнее: скотину, огороды. А с мужика довольно и того, чтоб не пил много, не бил больно и не гулял часто. По пословице: хоть муж не гож, да чужого не трожь.
   - А американки что?
   - Дело не в американских. Россия – она как её женщины. Мы ж не требуем, чтоб власть о нас заботилась, способствовала процветанию, значит, материальному, защищала и прочее. Лишь бы не мешала жить, не трогала…
   Дед закашлялся, но, словно боясь, что слушатель уйдёт, поторопился договорить, несмотря на першение в горле и выступившие на глазах слёзы.
   - Вот полгода над нами…не экспериментировали, а мы уже…и жиреть начали. А она, власть-то, бац…и напомнила о себе. Мол, не расслабляйтесь… Говорите, плохо живётся, не-эт…нет, может быть ещё хуже, и зараз я вам докажу…
   - А народ молчит…
   - Молчит, как та баба, что с дуру поверила мужику, замуж выскочила и теперь побои терпит, плачет себе потихоньку да лицо битое от детей 
64
скрывает…
   - Получается, наш народ неудачно вышел замуж? – усмехнулся Иван, которого позабавила теория старика. – Может, на развод подадим, а?
   - Дождутся и развода, бл… Некому тогда будет их кормить да обстирывать… Американки-то брачный контракт поначалу расписывают, а опосля уже в ЗАГС… Да-а… А с долларом, Иван, теперь не надейся. Курс нашей национальной валюты был заведомо неправильный, все экономисты предупреждали. Вопрос в другом. Почему: раз тебе – и ку-ку, весь рубль, значит, разом обвалился, не постепенно?.. Не догадываешься?.. А кто-то на сей операции хороший куш отхватил. Особливо кто скупил подешевле этих долларов цельные мешки, а теперь таким, как ты, продаст втридорога.
   - В четыре.
   - А?
   - В четыре раза, дед. Жена получала восемьсот, а теперь двести рублей. Как уборщица.
   - Вот чего. А сколько ж тогда уборщица? Кто там сейчас в школе моет? Валеркина Ольга, да? Моего кума дочка. Получается, полгода даром работала.
   - Больше.
   - А ты, Иван, извини меня, сам виноват. Нельзя этот мусор держать в таких количествах.
   - Какой?
   - Рубли!.. Положим, грех сто пятьдесят миллионов населения объегоривать ради интереса одной морды, но ведь власть знает: никто сбережения в рублях не держит… А таким, как я, на них – тьфу, пусть хоть удавимся. Нам с Егоровной хоть по какой цене доллары не купить.
   - Продукты покупаете? Сейчас всё подорожает. А у меня пацаны на зиму без обуви, без шапок. У Даши сапог нет… Одежду себе штопает…
   - Я тебе, сосед, конечно, сочувствую. Но ты тоже должен мыслить стратегически. Вот в овечках и коровах ты разумеешь, а в государственных проблемах, значит, ни шиша.
65
   - Так просвети, Игнатьич, дурака… который всё лето впустую горбатился.
   - Лучше, Иван, расскажу я тебе опять сказку. Сказка – она как? Даже ребёнка уму-разуму научит. Это не какое-нибудь внушение…
   - Даша говорит: «Литература – это философия в образах».
   - Чего-чего?.. Философия, говоришь? Вот и послушай мою небылицу, коли так… Небылицу в лицах. Я Егоровне-то своей рассказал, а она окрысилась: сказки, мол, про добрых царевичей, а ты про всякую шушеру сочиняешь. Ишь старая! Царевича ей подавай. Много ты их видала в жизни…
   - Ты замкнула сарай? – спросил Иван жену, которая выходила с подойником. – Я поболтаю немного с соседом.
   - Не сидите долго. Вечерами уже прохладно. И на ужин я сварю молочную кашу, так чтоб не остыла…
   - Хорошо.
    Иван, пользуясь темнотой, по-мальчишески перемахнул через заборчик, тоже сел на крыльцо, а дед Степан, заполучив слушателя, достал сигарету и проговорил, прищуриваясь:
   - Сядем рядком, поговорим ладком?..  Ну, вот. Постарел царь-батюшка, видит, что пора ему готовить царство-государство к передаче наследнику. Нет уж той силы, что прежде, той цепкости и мудрости. Иной раз примет какого-нибудь посла, побеседовать бы, чтоб укрепить добрые отношения с соседским государством, ан нет, как назло, забыл фамилию тамошнего короля. Обидно. А то возьмёт лейку и хочет полить капусту, что  в огороде при царской кухне. Придворные посмеиваются, дети упрекают, у жены-царицы слёзы наворачиваются… А хвори! Столько вдруг доктора отыскали их в одряхлевшем царском теле, что не успеваешь и лечить все. Нет, пора на пенсию. Пусть молодой наследник правит, а ему, царю, обеспечит покой и благополучие на последние годочки жизни. Вот осмотрелся их величество: как изменилось всё, пока он спокойно старел да от дел потихоньку отходил! Был он фигурой громадного масштаба, а кругом всё мелкая рыбёшка сновала. А теперь… Воеводы да министры, кому сытные места достались, разбогатели, силу набрали, вокруг каждого из них теперь полчища своей преданной мелюзги суетятся. Так и готовы на другую стаю наброситься да под себя подмять… А купцы – уже и не купцы вовсе. Про зипуны забыли, 
66  
бороды посбривали. У них и рудники, и заводы лучшие, и банки богатые не хуже европейских. У царя-батюшки ажно мурашки по телу пробежали… А господа промышленные и газетёнки себе понакупили, над ним, государем, писаришки купленные шутить себе позволяют, карикатуры разные малюют. И что всего хуже – государственные люди с купчишками разбогатевшими стакнулись. Те им деньги и поддержку всяческую, а чиновная братия до самых-самых советников царёвых включительно своим приятелям то заказ выгодный, то бумагу такую, что хоть пол-России забирай и делай, что хошь. И никто теперь с государем не считается; слабым, больным, а которые и нищим прозывают. Расстроился царь. Этак уйди на пенсион, затюкают его и помереть спокойно не дадут. Зовёт он своего нового первого министра, из молодых, чистенького да гладенького, за границей слов всяких умных нахватавшегося, да не знающего, куда те слова на Руси-матушке пристроить.Так мол и так, нужно мне наследника утвердить да на покой отбыть, а всех, силу через деньгу получивших, ослабить по возможности. Новенький министр пылинку с заграничного своего сюртучка стряхнул, затылок почесал и в момент выдал царю-батюшке совет. «Никакие ЭТИ не богатые, -объясняет. – Настоящий капитал по сту лет копится. А наши кредитов да займов в европах понабрали и жируют. Думают: может, больше разбогатеем или ещё как-нибудь. Опять же русский авось в запасе. А иные и выше смотрят: на эти кредитики всё в царстве-государстве себе сгребём, тогда ещё ширше развернёмся. А вот тут мы их и поймаем. Объяви завтра, что за рубль российский раз в пять меньше валюты иностранной надоть платить. Кредиты заграничные тогда станут не золотыми, а бриллиантовыми. Богачи наши, чтоб покушаться на власть, и забыть забудут, лишь бы без последних штанов не остаться. Воеводы да министры перед вашим величеством на задних лапках вновь заходят. А что товару иностранного не сможем тогда купить – то не беда. Свой брат мануфактурщик хоть что хошь сработает, Европе не уступит». – «Так ведь, - кумекает царь, - всякий немец у нас королём себя будет чувствовать. Там жалование маленькое получит, а у нас, на рубли обменяв, и заводик прикупить сможет». – «Не больно-то они к нам ездят, иностранцы – возражает первый министр. – А покупать у нас, хоть и гнутую подкову, и вовсе опасно: мало, что надуют купцы, так опосля, куш сорвав, по судам затягают». – «Молодец! – говорит царь. – Послушал я, как вы, молодые, легко рассуждаете, про народ и не вспоминаете, так мне поскорее помереть захотелось. Напишешь указ, и от твоего имени завтра на всех площадях прокричат. А казначею скажи, чтоб целковиков у него к вечеру не 
67
было, пускай по менялам пройдётся да под каким предлогом и спустит всё за валюту». –«Слушаюсь! – щёлкнул каблуком первый министр. – Я и сам про казначея подумал, пока ваше величество изволило слушать мои недостойные царских ушей рекомендации. А что от моего имени наш рублик обдешевится, так не извольте беспокоиться, я и сам хотел предложить вашему величеству, чтоб всё это от меня шло». – «Зачем тебе? – подивился царь-государь, а про себя подумал: «Дурак али хитрец? Я его на всё государство опозорю, а он ещё и рад». – «Для известности, - скромно поясняет новый первый министр. – Весу покудова ещё не имею, а тут, хотя и детей станут мною пугать, а всё ж запомнят…»
   - Не всё понятно, Степан Игнатьич, в твоих ужастиках, - сказал Иван соседу-сказочнику, когда тот замолчал, - но, может, ты и прав насчёт выборов.
   - А то! У нас всё деется из-за власти: кому усилиться, кого ослабить…
   Перед сном Иван, обретя-таки к ночи душевное равновесие, хоть и смешанное, как в коктейле, с горечью от больших материальных потерь, высказал, наконец, жене своё мнение, которого она так ждала.
   - Попробуйте… Но если затянется или что-нибудь со здоровьем – я тебя из школы  заберу.
    Даша оживилась:
   - Умирать я и сама из-за этой мрази не собираюсь. Мы сначала, так сказать, разрекламируем свою голодовку, чтоб к её началу это решение уже везде прогремело. Завтра обсудим, и, если все согласны, то начнём писать в разные инстанции и в прессу…
   - Теперь, после грабежа, наверное, вам вернут долги по зарплате.
   - Да пусть хоть такие вернут. Если б мы тогда, в марте, трудовой спор начали, то, возможно, отдали бы всё до этого обвала. Но половина побоялась, да и директор нас тогда не поддержал…
   - А сейчас поддерживает?
   - Сейчас опять струсил. Был за забастовку, а сегодня поддержал 
68
районовский погром. Я так вообще как под обстрелом стояла. Наши говорят: была белая, как мертвец. Да Родион Николаевич уже ничего в нашей школе не значит. Татьяна Родионовна вперёд лезет, и многие стараются иметь с нею хорошие отношения. Наверняка, со следующего года станет завучем, когда Степановна уйдёт на пенсию.
   - А вас не спросят?
   - Да ну… Наше мнение районо не интересует, лишь бы им человек подходил. Высшее образование у неё есть.
   - Демократия…
   Дарья, словно обрадовавшись согласию мужа на её участие в голодовке, уснула спокойно и быстро, но Иван, отравленный ядом горьких мыслей, забылся только в третьем часу, когда уже пару раз откричались свои и соседские петухи.
                                       Глава 5
   - Никак, сосед, собрался куда? Не в лес ли? – поинтересовалась Егоровна после взаимных пожеланий здравствовать.
   - В город.
   - То-то. В лес севодни не ходи.
  - Почему?
   - Не ходи. Ерофей Лешегонсеводни. Леший бесится. Всю ночь безобразничал: зверей гонял, деревья ломал. И днём ещё не угомонится. Последний раз чудит до весны, - серьёзно и озабоченно пояснила старуха.
   - Ладно, в лес не пойду, - улыбнулся Иван, не ожидавший, что любившая приметы соседка ещё и в лешего верит.
   Сегодня он действительно отправлялся в город, в районную прокуратуру, где, как понял со скупых слов участкового, осела его жалоба на съевших овцу бандитов. До самого Покрова Иван не мог управиться с делами, что остались от лета, и лишь в праздник, удовлетворившись, что погреб полон, сарай для скотины хорошо утеплён, а огороды убраны, вспаханы и готовы укрыться снегом, позволил себе расслабиться и немного побездельничать. И 
69
тогда же, узнав, что райцентр вот-вот оборвёт автобусную связь с Озёрками, решил ехать по своему делу.
   Дорога от деревни круто спускалась вниз,