мое счастье лифт на этот раз работал. Мне даже показалось, что он был совсем недавно помыт, потому что в нем сильно пахло хлором и другой едкой химией, и никто еще пока в нем ничего не успел сделать. Все это виделось мне хорошим знаком.
Я бывал у Никласа, по меньшей мере, не одну сотню раз и узнал бы его квартиру даже с закрытыми глазами, нашел бы ее даже на ощупь. А вот на этот раз квартира сама узнала меня: я еще даже не успел прикоснуться к кнопке звонка, как дверь передо мной уже широко распахнулась. В этом наверняка не было никакого волшебства: подозреваю, что Никлас попросту поджидал меня за дверью и подсматривал за мной в глазок. Всего лишь подозреваю, потому что также верю в чудеса и и случайности.
Всегда, еще со школьных времен, Никлас поражал меня своей беспечностью. Я бы на его месте не одну тысячу раз проверил, кто звонит мне в дверь, переспросил: "зачем, почему и откуда", а в конце концов так бы и не открыл. И вовсе не из трусости или от малодушия, а больше из житейской осторожности и рассудительности; тогда как эти и другие подобные качества были совершенно несвойственны Никласу. Для него я был одним из тех чрезмерно осторожных людей, кто много раз подумает, прежде чем решится на тот или другой серьезный поступок, в то время как сам он мог в настроении совершить все, что угодно, а подумать об этом как-нибудь потом.
Я попытался вспомнить, когда в последний раз видел Никласа, и память услужливо подсказала мне, что это произошло примерно с месяц назад. Мы повстречались случайно где-то на улице, в спешке и мельком перекинулись парой слов. Подумали, что неплохо бы встретиться по-настоящему: спокойно посидеть, поговорить, вспомнить прошлое и хорошенько над ним посмеятьsя. Он и сейчас предложил мне посидеть у него, но я сказал, что в такси меня ждет подружка, и что я пообещал ей скоро вернуться, и что я уверен в том, что старый грязный таксист непременно начнет ее лапать, если я задержусь.
- Я так понимаю,- сказал Никлас,- что деньги у тебя на этот раз есть.
А когда я развернул перед ним свой кулак и показал ему пачечку новеньких, шуршащих еще датских соток, то поинтересовался, кого я на этот раз ограбил и убил - такие у него были скверные шутки. Я ответил, что он почти что попал в точку, потому что произошло именно то, о чем он подумал, только убивал не я сам, а моя подружка, а сейчас я всего лишь пытаюсь ей помочь.
- Соучастник значит,- сказал он,- это тоже плохо.
- Да вроде все как следует объяснил,- сказал я.- Что же здесь непонятного : моя подружка убила своего приятеля-старика и забрала все, что он был ей должен. Я-то в этом деле совсем не при чем, никогда бы не стал убивать ради денег.
- Ради денег я бы тоже никого не убил,- сказал Никлас.
Он решил поиграться со мной и попросил меня выставить вперед указательный палец правой руки и вообразить, что это дуло пистолета. Затем он сказал, чтобы я ткнул этим пальцем ему в грудь, а когда я попытался это сделать, он за доли секунды скрутил меня точно мальчишку. Я оказался вдруг спиной к нему, визжал от дикой боли и молил отпустить меня. Он отпустил, но - случайно или намеренно - так, что я потерял равновесие и едва не влетел головой в стену, если бы он вовремя не подхватил меня за пояс.
- Мне все равно,- сказал Никлас,- сколько их будет, один или пятеро - я одинаково справлюсь со всеми.
- Не хочешь мою подружку,- спросил я,- мне кажется, ты ей обязательно понравишься.
- Разве это хорошо,- сказал Никлас,- предлагать свою подружку пусть даже своему лучшему другу? Будь у меня подружка, я бы и на минуту ее ни с кем не оставил, тем более с украинским таксистом, которого ты и знать не знаешь, и который уже и до того показался тебе полным придурком. Сам-то я давно отошел от женщин, посидеть и подумать для меня намного важнее, чем перепихнуться с человеком, которого видишь впервые в жизни.
Никлас слишком уж много говорил, и мне сразу подумалось, что он наверняка что-то проглотил, потому что мысли у него бегали из стороны в сторону. А в остальном он выглядел вполне нормальным, и если бы он побольше молчал, я бы, скорее всего, ничего не заметил; но он говорил без остановок.
Я не смотрел на часы, но прекрасно понимал, что отсутствовал дольше обещанных пятьнадцати минут, и решил, что настало время прощаться. Поскольку Никлас был моим старым и может быть даже лучшим другом, я посоветовал ему от чистого сердца побольше осторожничать,не открывать двери кому попало и обязательно смотреть в глазок.
- Да что мне сделается,- спросил Никлас,- мне иногда кажется, я просто заговорен.
- Никто не может быть заговорен,- сказал я.- И насколько помню, тебе в школе всегда доставалось больше, чем другим.
Скоро я убедился в том, что если Никлас вбил себе в голову, что он особенный, то его уже ничем не переубедить. Теперь он даже двигался так, точно только что прилетел с другой планеты, и все слова проговаривал через букву. Может быть и я выглядел для него не совсем обычным, потому что не так давно прямо на моих глазах наиглупейшим образом умер человек, который наверняка мог бы еще пожить лет двадцать, и это наверняка наложило на меня кое-какой отпечаток; просто уверен в этом.
- Смотрю я на тебя,- сказал Никлас,- и вижу, что ты мне нисколько не веришь. А ведь вспомни, я только что справился с тобой, точно со слепым котенком.
Он посоветовал мне поменьше беспокоиться за него, потому что у него в запасе, по меньшей мере, девять жизней. И чтобы доказать это, он сунул мне в руку длинный кухонный нож и попросил, чтобы я ударил этим ножом ему в грудь. Я послушался его, почти по-настоящему замахнулся и ударил, но остановил нож в нескольких сантиметрах от груди Никласа.
- Да кто ж тебя просил останавливаться,- рассердился Никлас.- Если уж решился бить, то бей со всей силы, размахнись как следует и бей прямо в грудь.
Мне, конечно, нужно было не слушать его и сразу уйти, но я остался, и какое-то мгновение спустя с ужасом наблюдал за тем, как длинющий кухонный нож, зажатый в моей руке, вошел в Никласа с такой легкостью, точно тот был куском сливочного масла. Всего за один только день на моих глазах умерло два человека, одним из которых был моим старым школьным другом.
Я не стал особо задерживаться в квартире, но заботливо, точно он все еще что-то чувствовал, уложил Никласа на диван и приложил палец к его шейной артерии, чтобы окончательно убедиться в его смерти. Я даже встал перед ним на колени и извинился за случившееся, хотя и не чувствовал за собой никакой вины: что-нибудь подобное с ним рано или поздно должно было произойти, а на моем месте мог бы оказаться кто- нибудь другой. То, что с ним случилось сегодня - возможно всего лишь дело случая, но не исключено, что это было предначертано ему сверху.
Я взял с собой лишь то, что посчитал своим: траву, например, за которую заплатил. Кухонный нож, которым я убил Никласа, я завернул в полотенце и тоже взял с собой. Будь у меня побольше времени, я бы хорошенько прошелся по квартире, но не с целью что-нибудь прихватить, а лишь для того, чтобы побольше узнать о своем друге.
- Ты самая настоящая дрянь,- сказал я Марии, застав ее в обнимку с водителем.- Тебя и на минуту нельзя ни с кем не оставить; спуталась уже с этим уродом.
- У нас совсем ничего не было,- сказал таксист, разводя руками.- Твоя девушка плакала, можно даже сказать, что рыдала, и я предложил ей подсесть ко мне. То, что ты увидел - совсем не то, что ты подумал... мне просто надо было как-то ее успокоить.
Меня раздражало, что украинский водитель врет по любому поводу: он, видимо, считал себя самым умным человеком на свете и был уверен в том, что вокруг него сплошь одни дураки, которые с радостью поверят всему, что он только не напридумывает. Я прекрасно видел, что волосы у Марии были спутаны, лицо ее горело либо от стыда, либо от удовольствия, куртка была расстегнута на все пуговицы - факт ухаживания был для меня налицо. Но я бы и слова не сказал на все это, если бы таксист не врал с такой наглостью прямо мне в лицо. Я взял Марию за рукав куртки и вытянул ее из машины; потребовал, чтобы она пересела на заднее сидение.
Я всего лишь обычный человек и не всегда знаю, как надо правильно поступить, а некоторые обстоятельства вообще ставят меня в тупик. Может быть, как мужчина, я должен был закатить громкую истерику и изо всей силы ударить кулаком таксиста, отхлестать Марию по щекам, обозвать их обоих последними словами и театрально, обиженно и гордо, удалиться. Но чем дольше я размышлял над своим возможным поведением, тем больше понимал, что время для каких-то действий с моей стороны безнадежно ушло. И что бы я теперь не совершил, все будет выглядеть одинаково глупо.
Вот поэтому я и не стал ничего делать, а просто сел в машину и попросил украинского таксиста отвезти нас домой. Мы с Марией сидели по разные стороны на заднем сиденье и настолько далеко друг от друга, что между нами можно было поместить еще двоих-троих человек.
Мария притворялась, делала вид, что обижена. Намеренно пялилась в окно, демонстративно отворачивалась от меня, а уже всего через несколько минут пробовала помириться со мной, заговаривала - "ну ничего же, в конце концов, не произошло" - детским голоском; плакала навзрыд, изображая раскаяние; даже несколько раз попыталась придвинуться ко мне, на что я ее всякий раз отталкивал. Водитель все это время подсматривал за нами в зеркало; я видел только его глаза, но был уверен, что он улыбается, а причина его улыбки была мне понятна: потому что в этой истории я повел себя не так, как полагается мужчине.
Нам оставалось до города совсем ничего, минут, может быть, десять. Мария прекрасно понимала, что времени для примирения со мной у нее уже почти не осталось и потому вдруг резко придвинулась ко мне, прижалась и сказала, что ничего бы не произошло, если бы я вернулся всего лишь на несколько минут пораньше. Эти ее слова оказались для меня настоящим ударом: значит, подумалось мне, пока я стоял на коленях перед Никласом и прощался с ним, они здесь не на шутку развлекались: обнимались и целовались; а теперь вот Мария просит, чтобы я ее простил.
Всего за один вечер я проводил наверх двух человек: старика Йоргена, который ни в чем передо мной не провинился, и если по мне, то пусть и жил бы себе дальше своей незатейливой жизнью; другой жертвой оказался мой школьный приятель Никлас, который, я уверен, отдал бы за меня свою жизнь. Я нисколько не винил себя за его смерть: она была трагической случайностью, но ни в каком суде мне бы не удалось доказать. что это была всего лишь случайность. И тем более, никто бы не поверил в две случайные смерти всего за один вечер.
Стоило мне подумать об этом, как мои мысли сразу перескочили на украинского таксиста; может быть всего лишь потому, что его затылок постоянно маячил перед моими глазами и он беспрестанно подсматривал за нами в зеркало. А ведь этот крайне непорядочный человек, подумалось мне, законченный врун и болтун, наверняка преспокойненько помрет т в своей собственной постели, тогда как совсем рядом незаслуженно расстаются с жизнью люди намного лучше его.
С этой самой минуты я словно помешался: у меня прочно засело в голове, что я обязательно должен устранить эту ужасную несправедливость. Я знал, что при всем желании не
