брало: оно лишь обжигало мне рот, десна, гортань, после чего без всякого следа исчезало в недрах организма, где- то на половине пути в желудок. Голова же оставалась на удивление свежей и чистой, тогда как сейчас мне больше всего требовалось забыться; необходимо было насколько возможно отстраниться от действительности и может быть даже уйти в сон, чтобы проснувшись никогда уже не вспоминать того, что со мной произошло всего час с небольшим назад.
Мне не хотелось, например, вспоминать, как старик Йорген в последний раз в своей жизни выдохнул из своих легких остатки воздуха, и что прозвучало это как тяжелое прощание уставшего от прожитых лет человека, хотя таким он на самом деле не выглядел ; как он смотрел на меня глазами, полными удивления, в то время как голова у него уже была пробита его же собственной пепельницей, да и сам он был уже, по меньшей мере, минуты полторы как мертв; как с его правой ноги сполз носок, когда мы с Марией тащили его в спальню, и с каким трудом я опять натянул ему на ногу этот дурацкий, весь в мелких дырках, носок, и как меня взбесило то, что Мария отказалась сделать это сама; как мы переодели Йоргена в пижаму и уложили его в постель, сняв, конечно же, перед тем носки.
Вот что лезло мне тогда в голову.
Мне не передать обычными словами, как я был зол на Марию, замечу лишь, что был совершенно не в себе и потому даже не пытался хоть как-то сдерживать себя перед ней. А вместо того высказал ей в лицо всю ее горькую правду. Без всяких обиняков я заявил ей, что не будь старика Йоргена, она точно так же раздевалась бы перед кем другим, если для нее раздеться за деньги все равно, что раз плюнуть. Я упрекнул ее и тем, что она сама притягивает к себе всякую грязь, вроде нашего старика, и добавил, что не пойди мы к нему сегодня, обязательно пошли бы завтра.
- Тебе непременно захотелось бы получить с него свои деньги,- сказал я,- которые он тебе был должен. Он бы наверняка отказал тебе в очередной раз, как вот сегодня, и вместо того просто обозвал бы шлюшкой. А в отместку за его слова ты убила бы его пепельницей. Прости, но я просто не вижу ничего другого.
Мария терпеливо выслушала все это, после чего лишь разрыдалась еще сильнее. Не исключаю, что она ожидала услышать от меня совсем иное: какие-нибудь слова сочувствия или жалости, но таких слов у меня для нее не было. Мне в который уже раз захотелось все бросить, развернуться и уйти - куда угодно, лишь бы оказаться от нее подальше. Но я пересилил себя и решил побыть с ней еще какое-то время, подождать, пока она хоть сколько-нибудь проплачется. А потом вдруг наступил момент, когда мне по-настоящему стало ее жаль: если мне самому все вокруг видится таким противным, подумалось мне, то каково должно быть ей? Я обнял ее, просто чтобы утешить, и она с готовностью прижалась ко мне, точно подраненная птица, и так мы просидели еще немного.
Виски на меня по-прежнему не действовало, а мне просто необходимо было хоть как-то сойти с ума. Я так и сказал Марии: что если не расслаблюсь, то за себя не отвечаю; она сочувственно кивнула головой и поинтересовалась: что же делать? Я предложил взять нам такси и проехаться до Копенгагена, до моего школьного еще приятеля Никласа, который был самым настоящим крутым дилером и у которого всегда можно было разжиться чем-нибудь расслабительным. Деньги старика Йоргена были у Марии, так что мои настроение и состояние зависели полностью от нее.
Минут через десять мы уже садились в машину.
Водитель распахнул перед нами двери, улыбаясь так, точно мы были его лучшими друзьями и он страшно рад нас видеть. Он сказал какую-то глупость, вроде такой: не спится вам, молодежь, и подмигнул почему-то именно мне. На нем были хорошо отглаженные брюки и просторная черная куртка с зелеными погончиками и фирменным значком на правом рукаве. Ростом он был почти на голову выше меня и комплекцией намного крупнее. Двигался он легко и даже красиво, будто пританцовывал; причем в его движениях было столько неподдельной уверенности в себе, столько представительности, что издалека и при плохом освещении его легко можно было бы спутать с каким-нибудь отставным генералом, переодевшимся - с какой-то тайной целью - в игрушечную форму.
Никогда прежде мне не приходилось сталкиваться с людьми, пусть даже с водителями , которые бы с такой охотой рассказывали о себе. Водитель такси оказался человеком исключительно простым, говорил без умолку, очень громко, почти кричал, и без всякого стеснения рассказывал о себе настолько личные вещи, что у меня буквально горели щеки, пока я их выслушивал; я бы рассказал подобное о себе только под самыми страшными пытками. Мы с Марией узнали от него, например, что по национальности он был русским, который прожил почти всю свою жизнь на Украине, и что там он зарабатывал себе на жизнь народными песнями и танцами, как, впрочем, и его украинская жена.
Какое-то, очень недолгое время я пытался внимательно его слушать и не решался его перебить. В конце концов все-таки не выдержал и сказал, что чувствую себя смертельно уставшим, полностью изможденным за день, и что мне очень хочется побыть в тишине, поразмышлять и может даже немного вздремнуть. Мне почему-то подумалось, что он наверняка неправильно все поймет, переиначит и воспримет мои слова как оскорбление, и попросит нас, например, тут же покинуть его машину.
Вот такие сумасшедшие мысли гуляли у меня в голове.
Мария тоже вела себя не лучшим образом: постоянно прижималась ко мне, пробовала брать мою руку в свою, как это делают влюбленные парочки, и каждую минуту лезла ко мне целоваться. Таксист то и дело посматривал на нас в зеркало заднего вида и беспрестанно улыбался.
- Опасная у вас работа?- поинтересовался я, потому что сам ни за что бы не решился водить такси по ночам. На мой взгляд, это было так же глупо, как, к примеру, заниматься сексом с кем попало и где попало, не пользуясь презервативом: рано или поздно обязательно подцепишь какую-нибудь смертельную дрянь. И я, конечно же, удивился, когда украинский таксист всего лишь недоуменно пожал плечами на мой вопрос и ответил, что ничего опасного в его работе нет.
- Случиться на самом деле может всякое,- сказал он, подумав.- Я слышал множество историй о том, как того или иного моего коллегу просили остановиться где-нибудь в глухом местечке, приставляли к его голове оружие и отбирали все заработанные за день деньги. Но сам я не особо доверяю подобным россказням.
- Если очень хочешь, я отдам тебе все свои деньги,- сказал таксист, полуразвернувшись ко мне,- но только потом не обижайся.- Он протянул ко мне свой кулак.- Вот этой самой рукой я у себя дома одним ударом валил хряков.
Кулак у него и в самом деле был внушительных размеров, но все же не настолько увесистый, чтобы похваляться им направо и налево. В любом случае, я бы не стал этим гордиться, потому что такими руками только баранку крутить или валить на землю каких- нибудь там хряков. На рояле, например, такими руками ни за что не сыграть. Меня так и подмывало сказать ему, чтобы поменьше хвалился, потому что хвастунов Бог непременно наказывает.
Мария постоянно лезла ко мне целоваться, и это меня дико раздражало. Я где-то читал, что присутствие смерти способно возбуждать некоторых людей до настоящих крайностей, но всегда считал это всего лишь красивой выдумкой литераторов. Смерть приходит и забирает с собой того или иного отжившего свое человечка, а жизнь тотчас же настойчиво требует воспроизведения другого человечка взамен ушедшего,- что-то в таком духе. Именно это и происходило сейчас с Марией: будь мужчиной она, а я на ее месте, она обязательно поимела бы меня здесь же, на заднем сиденье такси под похотливыми взглядами украинского таксиста. Я едва успевал хлопать ее по рукам и отталкивать от себя. Несколько раз даже прикрикнул на нее, чтобы отстала, но всего через несколько минут ее приставания возобновлялись.
- На меня не обращайте внимания,- подал вдруг голос таксист.- Мне, если честно, нет до вас ровно никакого дел, мне прежде всего на дорогу смотреть надо. Да и нагляделся я за свою жизнь всякого, так что вам меня уже ничем не удивить.
Я видел, что он нагло врет, потому что он постоянно подсматривал за нами в зеркало. И Мария все это видела, только ее, в отличие от меня, подглядывания таксиста лишь еще больше заводили. Мне показалось даже, что таксист намеренно сбавил скорость, чтобы подольше не расставаться с нами - видимо , настолько мы ему понравились; я еще подумал, что мы попали в машину к самому настоящему извращенцу. К тому же он выбрал самый длинный путь из всех возможных, хотя всегда мог спросить у меня, как нам лучше проехать, если сам не знал этого; тем самым мы могли бы сберечь кучу времени да и часть наших с Марией денег.
Когда я все-таки не удержался и напрямую сказал ему об этом, он поначалу ответил, что и вправду не очень хорошо знает здешние места, а чуть позже поправился и соврал, что попросту старается избегать дорожные участки, где ведутся какие-либо ремонтные работы. Он постоянно что-то врал, то и дело противоречил себе, придумывал какие-то небылицы. И мне неожиданно подумалось, что если бы пришлось выбирать между ним и стариком Йоргеном, то я, конечно же, предпочел, чтобы Мария огрела пепельницей именно этого украинского водителя. Настолько сильное он внушил к себе отвращение всего за каких- нибудь полчаса езды.
Но была от его глупой болтовни и некоторая практическая польза: благодаря ей я на какое-то время совершенно забыл, что со мной произошло совсем не так давно. А вот когда я опять все вспомнил, то сердце у меня сильно забилось, точно по нему застучали маленькими молоточками, и в животе страшно засосало, как от сильного голода. Я стал судорожно припоминать, все ли мы хорошо за собой убрали. А вдруг старик Йорген вовсе не умер, подумалось мне, а вместо того очнулся после нашего ухода, дополз до телефона и вызвал полицию, и теперь нас повсюду разыскивют. Вот с такими безумными мыслями в моей бедной голове мы и подъехали к мрачному многоэтажному дому, где жил Никлас.
Вылезая из машины, я пообещал Марии, что меня не придется долго ждать; что я вернусь скоро, самое большее минут через десять-пятьнадцать.
- Ничего, если твоя подружка пересядет ко мне,- спросил водитель и похлопал рукой по сиденью справа от себя.- Только ничего не подумай, так нам легче будет разговаривать, не придется все время оборачиваться назад.- Он изобразил, как на самом деле ему неудобно поворачиваться и даже крякнул от напряжения, что было уже совсем лишним и даже выглядело наигранным.
Я сказал ему, что Мария - девушка совершенно свободная в своих поступках и ей, конечно же, позволено самой решать, как себя вести, однако это вовсе не означает, что любой водитель или кто еще может с ней вольничать. А потом я вдруг подумал: зачем я все это объясняю, ведь мне совершенно все равно, что будет происходить с Марией; в любом случае, я не собираюсь с ней больше встречаться. Но в глубине души я все равно оставался собственником по отношению к ней, и мысль, что украинский водитель будет к ней прикасаться в мое отсутствие, заранее приводила меня в бешенство.
Никлас жил чуть ли не на последнем этаже, почти под самой крышей, и на
