Ванька и музыка

         Вдобавок ко всем недостаткам своим многочисленным был Ванька ещё и меломаном.  
«Маном» не от слова «мания», а от слова «человек». То бишь, не «музыкальный маньяк», а «человек музыкальный».  
         Музыкальность эта не была в Ваньке чем-то, вроде помешательства некоего, тихого и, возможно, не вполне здорового. Как бывает, порой, у некоторых меломанов. А являлась она значительной по объёму, и весьма важной, содержательной (а никак не развлекательной) – эстетической – частью его жизни. Одной из важнейших её частей. Да не просто содержательной, а частью, несомненно, имевшей свойства духовности. Достаточно высокой духовности. И уступала она только лишь духовности высшей, истинной, дарованной человеку Богом Духом Святым.  
         То есть не была она тем, что в грубо-земном обывательском представлении воспринимается как примитивно-пошлое «пластиночки». Однажды в молодости Ванькиной отец, в простоте своей, упрекнул его: «Что это у тебя, взрослого уже человека, всё пластиночки, да пластиночки?!». Ванька попытался было объяснить отцу, что Музыка – это вовсе не то, что «пластиночки» для развесёлых, нетрезвых, пляшущих компаний, с азартом топчущих пол, как будто бы пытающихся расколотить его ногами, участником которых нередко бывал и сам его отец. Видимо, азартно-одержимое топтание пола, конвульсивные дёрганья телес и прочие подобного рода действия – есть единственно возможная реакция таковой публики на «пластиночки». Даже если с них звучит действительно настоящая музыка. Правда, Ванька так и остался в неуверенности: удалось ли ему это разъяснение. В слишком разных «системах координат», нередко и не пересекающихся вовсе, на разных совершенно уровнях мироощущения и мировосприятия живут на земле разные люди, даже и родственники кровные…  

         Музыка у Ваньки всегда звучала в полной тишине. Если можно так выразиться. Поскольку сама она звучала громко, а порой – и очень громко. Но как бы громко она ни звучала, Ванька слушал только её и совершенно не переносил никаких других, посторонних звуков. Как случается в иных ситуациях, когда какой-либо слушатель-эстет тренирует вокал свой выдающийся (в повседневном бытии, почему-то, скрываемый), стараясь творчески переорать аккомпанирующую для него музыку. Или когда под неё, фактически, её не слушая, ведут умные свои беседы некие глубокомысленные собеседники, так же настойчиво пытающиеся переорать её, вместо того, чтобы просто выключить то, что мешает серьёзным твоим занятиям.  
         Ванька же, с удовольствием неповторимым, (в полной тишине, напомним) воспринимал всё течение, в необъятной полноте его, всех произведений. Всё – до последних нотки, звука и паузы. Всю музыку, впитывая её в себя, словно губка, и даже, как бы, «подзаряжаясь», подпитываясь ею. Нередко, прослушивание это приносило ему прямо-таки физическое наслаждение. Не говоря уж о тонких эмоциональных высокого полёта колебаниях-движениях всех фибр благодарной его души. Музыка существенно возвышала внутреннее его состояние, возносила его в небеса. Душа его неизменно взмывала высоко-высоко над землёю, над тревогами и заботами, низкопробными и муторными, а также и над «ценностями» глубоко греховного этого мiра. Крылья её расправлялись во всю свою ширь, и парила она самозабвенно в безкрайне свободных светло-синих просторах, неповторимо свежий воздух которых ненасытно глотала, впитывала в себя и никак не могла надышаться им, светлым и чистым.  
         Ну, а потом, с фатальной неизбежностью, всегда случалось возвращение. Возвращение из мира великолепно ясного и незапятнанного ничем в мутный омут мiра насущного: выползание «на люди», как на сцену супротив своей воли под любопытствующие взгляды холодно-безучастной толпы; выход на работу; поездки малорадостно-будничные на электричках с неизменным «спортом» электричненским (забегами вынужденными) и прочие мелкие радости. Это, примерно, как воодушевлённый стремительный бег по чисту полю навстречу ветру свежему, почти что полёт окрылённый над ним, не чувствуя ног. И вдруг, неловко как-то случившееся спотыкание о кочку, скромно притаившуюся в траве. Каковое обстоятельство совершенно безстрастно и равнодушно завершает вдохновенный «полёт» прозаическим приземлением прямо носом, со всего маху точно в свежую коровью «мину». Пожалуй, это достаточно точная (и даже «сочная») картинка неотвратимого возвращения в бренный мiр из совершенного мира Прекрасного…  

         Музыка, сама по себе, бывает хорошей, качественной, высоко-качественной, а то и просто – великолепной. Таковыми же бывают авторы и исполнители, нередко, в одном лице. А бывает – увы, в большинстве своём – другой: плохой, дешёвой поделкой профессиональных ремесленников тривиальных на музыкальном поприще. «Продукция» которых ориентирована на столь же невзыскательную массовую публику с примитивным внутренним содержанием и такого же сорта потребностями (пляшущую или «танцующую» по большей части). И, вот, бывает ещё нечто, вообще трудновообразимое для нормальной – трезвой, неизвращённой натуры. То, что безжалостно- бессмысленно долбит «творчески», словно кувалдой пудовой, по бедным головёнкам добровольных, но вполне довольных собою слушателей куряще-жующих. Иначе, как сеансы особого какого-то сорта извращенческого мазохизма, Ванька воспринимать таковую «меломанию» не мог.  
         Впрочем, как удалось понять для себя Ваньке, у истоков её стоит абсолютная «глухота» (при функционально нормальных ушах) к Музыке. То есть, невосприимчивость, почти полная, к тому немногому из Прекрасного, что существует в жизни человеческой. И подмена Прекрасного этого (по-видимому, из соображений «престижа» некоего, весьма своеобразно понимаемого некоторой частью общества) отвратительными, отупляющими и оскотинивающими звуковыми суррогатами. Как сказал некогда по этому поводу некий академик интеллигентный, имени которого Ванька как-то не запомнил. Прозвучало это ещё в самом начале современной смуты рассеянской, круто замутившейся вполне определёнными силами, пробавляющимися многие десятилетия на теле Русского народа. Напомнив известную истину о том, что « Музыка – это отражение души», академик далее сказал примерно так: «Страшно даже и представить себе, что творится в душах тех, кто слушает это («новаторские» изыски музыкальных «творцов» последних времён  – авт.)!»…

         Ванька любил, конечно же, музыку хорошую, настоящую. Которая была очень разной: как жанрово, так и по воплощению её в реальных произведениях. Он, в общем-то, так и разделял её всю на две большие группы: настоящую и прочую. Причём, в первой существовало немало и такой, которая личным вкусам его не очень соответствовала. Но он, несмотря на несоответствие это, никак не мог не признать, что это всё же музыка настоящая, достойная уважения.  
         В профессиональной музыкальной среде твёрдо бытует мнение, что на вершине музыкального мира пребывает музыка классическая, то есть лучшие образцы музыки академической. Ванька не видел никаких оснований для возражений против авторитетного этого мнения. И относился к ней, если и не с пиететом, то всё же с большим уважением. И с удовольствием, время от времени, слушал некоторые её образцы. Но она, при всей содержательности её и, даже, величии, не была его музыкой. Ванька определил её для себя как музыку не для повседневного «потребления». То есть, прослушивание её требует по большей части определённого «ритуала», что ли. Вроде как чайная церемония японская. Или как театральное действо.  
         Ванька же не был театралом. Хотя, в своё время, не будучи ещё человеком воцерковлённым, пытался было приобщиться к сему течению в общественной жизни. Поскольку воспринимал его, согласно стереотипам социальным, как некую принадлежность к «продвинутой» (говоря по-нынешнему), культурной части общества человеческого. Но достаточно быстро понял Ванька, что есть в этом – театральном искусстве – что-то неуловимо ненастоящее, выспреннее, с оттенком некоторой фальши лицедейской. И это вот – лицедейная изобразительность – совсем уж была не его. А вот кино-картинка, кстати говоря, в лучших произведениях талантливых и гениальных её авторов, классиков киноискусства, является вполне настоящим, в отличие от театральной, и натурально-правдивым отображением действительности, реальной или воображаемой. Возможно, это обусловлено чисто техническими факторами. Впрочем, то не суть важно…  

         Ванькиной была музыка, более приближенная  к обычному, простому человеку. Музыка, не требующая особых, «павлиньих» ритуалов (отметить надобно, что обозначенное качество ритуалов отнюдь не относится к самой музыке). Говоря обще  – это мелодии, рождающиеся и звучащие в этом мире, и оформленные более или менее талантливо. Кто-то догадался назвать таковую музыку «лёгкой». Однако, по мере возрастания эмпирических музыкальных познаний своих Ванька пришёл к тому выводу, что возникает весьма ба-алшой вопрос относительно реальной «лёгкости» поименованной снобистским разумом лёгкой музыки. Ведь неожиданность, свежесть и, даже, гениальность отдельных возникающих вдруг мелодий (как и образов неповторимых в Поэзии) никак не зависят от «каноничности» или классичности их «воплощения». То же самое вполне можно сказать и об их аранжировках, то есть о формах, средствах и рисунке воспроизведения мелодий.
         Сами по себе цельные мелодии абсолютно самоценны, поскольку витают превыше всего жанрового разнообразия. И они-то, в сущности, и есть сама Музыка – разной степени драгоценности музыкальные самородки. Которые, благодаря ювелирной «огранке» (мастерскому композиционному построению и аранжировке), могут не просто поразить ярким своим великолепием, а и вообще – стать шедеврами. Теми, что способны украсить, как драгоценные камни, непростое бытие текущей мiровой истории. Правда, в отличие от камней, за которыми непрестанно охотятся все сребролюбцы злочестивые мiра сего, эти драгоценности – нематериальные и нетленные, – безусловно, принадлежат всем.  
         Надо только увидеть, точнее – услышать, эту красоту. А уж услышанная, она никогда не покинет горячо любящего сердца, и всегда поможет пережить нелёгкие скорби и горести мiрские. И является она значительной и важной частью той самой Красоты непреходящей, которой суждено, по слову гениального классика словесности Русской, спасти мiр. Той Красоты, которая заставляет ненасильно сжиматься трепетное от благоговения сердце человеческое и порождает слёзы – светлые, чистые и спасительные, – независимо от пола творения Божия.  
         Ванька, испытавший всю эту логику на себе самом, на собственной «шкуре», осмеливался подозревать дерзновенно, что Музыка – это дар Божий человечеству. Той его части, которая в состоянии услышать и понять этот дар, способный возвысить человека до уровня небес. Она, как Дух Святый, приходит откуда-то свыше в слух того, кто станет её автором в людском мiре. Конечно, кем и каким должно  быть человеку в этой жизни, а соответственно, и в будущей,