– Там что? Почему заперто? – Шотс остановился у неприметной двери.
Последняя. Неужели доносчик обманул? Сорвалась желанная награда. «Стребовать что ли с Вита компенсацию за ложную наводку? Хотя, что с этих голодранцев возьмёшь! Нет, нельзя, в другой раз промолчат».
– Игрушки, господин офицер. – Рата торопливо открывала замок. – Шью игрушки.
– Разрешение есть? – Шотс толкнул скрипучую дверь, освятил фонарём затхлую комнатку, заваленную пузатыми куклами в цветастых платьицах.
– Вот, посмотрите, господин офицер, – супруг Раты, приземистый, сутулый, но всё ещё красивый Огун протягивал обветшалый лист, на котором виднелась печать королевской канцелярии.
– Надо обновить, срок истекает через два месяца, и не разглядишь тут ничего! – изучал бумагу Шотс.
– Мы подали прошение, – тихо сказала Рата.
Офицер шагнул в кладовку, носком сапога поворочал сваленных на полу кукол. Их шарообразные тела тяжело перекатывались, мелькали то косицы из конского волоса, то нитяные улыбки.
– Ладно. Осмотр закончен. Ставь метку, хозяин. – Шотс на ходу достал из-за обшлага ордер, прижал его к стене и перстнем нанес черту в графе «Результаты обыска: Чисто».
Огун с готовностью прижал к бумаге свой перстень, в знак согласия.
Заперев дверь, мужчина порывисто обнял жену и выдохнул:
– Обошлось на этот раз.
Офицер, спускаясь по ступенькам крыльца, поманил пальцем подобострастно сгорбленного Вита.
– Обманул, негодный раб!
– Не нашли? – выпучил глаза Вит.
– Пусто. – Шотс положил огромную ладонь на плечо доносчика, отчего тот присел.
– Не может быть! Я видел, как старая Ганна шепталась с кукольницей Ратой на этом самом крыльце. Уговаривала: внучка, дескать, больна. Потом я к дому старухи пролез, из окна аромат гречневой каши учуял, чуть слюной не захлебнулся.
– Да за гречиху сразу смертная казнь! Никто не решится и крупинку утаить! У тебя, дружище, от голодухи галлюцинации начались, – расхохотался Шотс.
– Какая крупа! – показал раскрытые ладони доносчик, – про неё и мыслей не было. Я ж объяснял, куклы волшебные у неё! У Ратки этой!
– Бредишь?
– Я так подумал скудным умом своим, ежели король запретил съестные припасы дома держать, то и волшебством не следует пищу готовить.
– Игрушки, говоришь… – Шотс вернулся к двери и загромыхал кулаком по крепким плохо струганным доскам. – Открывай, Огун! Обыск.
За дверью угадывалось шевеление и приглушённая речь.
– Открывай! Именем короля!
– Ордер есть у вас? – басок Огуна.
– Ты же видел его! Открывай!
– Тот обыск закончен, господин Шотс, новый ордер есть у вас?
– Проклятье! До чего упрямый. Я только хотел куклу купить у твоей жены. Даже три! Слышишь?
– Я принесу вам завтра, господин офицер, – мелодично сказала из-за двери Рата, – выберу лучших, не сомневайтесь.
– Ну, смотри! Утром. – Шотс обернулся к Виту, – проверим, что за колдовские куклы она шьёт.
***
Кто-то донёс. Рата не хотела думать на соседей, хотя они должны бы первыми догадаться, чем занимаются они с мужем. Но люди, которые пользуются игрушками, покупая кукол у старого Чифта, не лишат поддержки собственных детей за жалкую подачку от сыска.
– Мы должны прекратить, – шепнула мужу Рата, прислушиваясь к тому, что происходило на крыльце, – нас поймают.
– Я поговорю с Чифтом, – склонился к её уху Огун.
Когда они убедились, что офицер ушёл, Рата бросилась к сундуку с принадлежностями для рукоделия. За ночь надо пошить кукол для Шотса. Супруг вылез через окно в кухне. Наблюдающие за крыльцом не должны увидеть его. Узким проулком, дурно пахнущим из-за выплёскиваемых туда помоев, мужчина пробрался на площадь, где стоял неказистый дом Чифта, лепясь к зданию школы на её заднем дворе. На стук долго не отвечали, наконец, приоткрылась дверь, и в щёлочку выглянул хозяин, показав часть лица с желтоватой обвисшей кожей.
– Чего тебе, Огун?
– Дело срочное, отвори.
– Просил, не ходить, – сердясь, шептал старик, но всё-таки впустил нежданного гостя в дом.
Они разговаривали в полутьме сеней. Чифт выслушал не перебивая, молчал, кряхтя и почёсываясь. Когда Огун начал терять терпение, заговорил.
– К себе не возьму. Сам знаешь, если что, ко мне первому придут.
– Кому везти тогда?
– В лес вези.
Огун отшатнулся, чуть не опрокинув наполненную чем-то вязким бочку. Мысль, что можно избавиться, выкинув или испортив, тайно собранный и тщательно скрываемый запрещённый груз, была дикостью.
– Как же так, Чифт? Из одного страха обречём на голодную смерть тех, кому могли помочь?
– Ты говорил, офицер видел кукол Раты. Если бы не это, – покачал головой старик.
Огун не по выражению лица, но по голосу понял, как Чифт огорчён.
– Если бы не это, – повторил старик, – сказали бы людям, где искать, теперь же следует всё уничтожить.
Не обращая внимания на реакцию гостя, Чифт строго приказывал:
– Я подгоню телегу к тому окну, что в проулке, когда стемнеет. Ты и мои сыновья перегрузите кукол туда. Отвезёшь на тухлое болото и скинешь в топь.
Огун шёл домой, шатаясь как пьяный. Он вовсе не думал о страшном месте, куда его направляют, хотя ни один разумный человек не поедет к тухлому болоту, тем более ночью, когда его обитатели выбираются наружу. Мужчина вспоминал, как они рисковали, как много работали, чтобы помочь нуждающимся, а теперь всё пойдёт прахом.
Когда он вернулся домой, Рата заканчивала первую куклу. Не отрываясь от шитья, сказала замершему в дверях мужу:
– Вымой сапоги, весь дом пропахнет.
Прежде всего, женщина беспокоилась за кукол, которые и так имели несвежий дух, а ведь предназначались они детям.
– Всё пропало, Рата. Не важно, чем воняют игрушки. Чифт не возьмёт их себе. Никто не возьмёт. Ночью повезу в лес.
Огун не сказал про болото, не хотел огорчать жену. Она не повернула головы, завязала узел, откусила нитку и поставила куклу перед собой на стол, любуясь ею в неровном свете керосиновой лампы.
– Не огорчайся, любимый, те, кто скрывается в лесу, найдут их там. – Рата взяла раскроенную ткань, привычно сложила части нужным образом.
– Что в ней? – испугался Огун, нащупав в готовой игрушке привычные крупинки, – с ума сошла? Думаешь, он не догадается вспороть ей тело?
– Речной песок. У меня был запас для такого случая. На три куклы хватит.
– Это, скорее мелкие камушки.
– Да. Нельзя набивать одной ветошью, вдруг Шотс заметит, что игрушки легче тех в кладовке.
– Ладно, темнеет. Пойду таскать. Скоро Чифт приедет.
Пока Огун заталкивал игрушки в мешки и переносил их, Рата закончила вторую куклу. Она слышала, как муж говорит с теми, кто подъехал на телеге, но не показалась из своего угла, не по силам видеть, как мужчины избавляются от того, что могло бы спасти жизнь не одному ребёнку.
– Идите домой, – сказал Огун двум бородатым мужикам, сыновьям Чифта, когда они втроём погрузили меши, – я один отвезу. Утром телега будет во дворе.
Его не слышали. Старший из братьев Кост пригладил пятернёй всклокоченные чёрные волосы и уселся впереди, собираясь править. Трут, рыжий в их мать, запрыгнул прямо на мешки и указал Огуну место рядом.
– Парни, – настаивал тот, – охота вам таскаться в такую даль. Я один справлюсь.
Он задумал сгрузить мешки не в топь, как велел Чифт, а на берег болота. Если не люди, так хоть белки, мыши да птицы найдут себе пищу.
– Садись, – недовольно сказал Кост, не оборачиваясь, – чего медлишь? Не ровен час, пойдёт кто.
– Да кто ж пойдёт в такую темень, – возразил Огун, устраиваясь на мешках.
Ехали молча. Дорога дальняя, неплохо бы завести беседу, но Огун огорчился, не убедив братьев, а те, видно, не из болтливых. Рыжий напевал себе под нос что-то однообразное. Кост время от времени просил его заткнуться. Когда заехали в лес, Огун столкнул один из мешков с телеги в сторону. Спутники не увидели. Трут лежал, лицом к звёздному небу и, возможно, задремал, Кост не оглядывался, понукая лошадку, когда та переходила на шаг. Огун осмелел и сбросил один за другим все крайние мешки. Может и не заметят. А если заметят, не убьют же они его!
Он ошибся. Именно за тем и послал Чифт сыновей в лес, чтобы прикончить мужа кукольницы. Добравшись незадолго до рассвета в назначенное место, Кост и Трут, не слушая уговоров, перенесли оставшиеся мешки к болоту, потом развернули телегу и когда Огун, тяжело вздыхая, подошёл к ней, Кост сшиб его сзади ударом дубины по голове. Мужчина упал ничком. Братья убедились, что он не дышит, и поторопились прочь.
Лошадь бежала споро. Телега стала легче, и дорога вела к дому. Убийцы сидели рядом, устремив невидящие глаза вперёд. На обочине то там, то сям лежали развязавшиеся мешки, а выпавшие из них куклы таращили круглые глаза и кривили улыбкой нитяные рты.
***
– Что? – спросил Чифт, когда уставшие сыновья ввалились в сени.
– Готов.
– Рата?
– Её нет дома.
Старик замахнулся на рыжего, который сказал это весело.
– Я что приказывал? Удавить её, а дом поджечь!
– Зачем поджигать, отец? – Кост подтолкнул младшего брата в комнату, опасаясь, что его ухмылки окончательно разозлят Чифта, – кукол нет, а огонь может перекинуться, и заполыхает вся улица.
– Не твоя забота. Потушили бы, зато подумали, что Рата угорела. А теперь чего? Если разболтает кому, что мы знали, каких кукол продаём, не отопрёмся.
– Отопрёмся, – выглянул из комнаты рыжий.
Кост пригрозил ему кулаком и сказал отцу:
– Пойду, покараулю Ратку около дома.
Напрасно он дожидался. Кукольница сидела в подвале сыска. Сыновья Чифта ещё не вернулись, когда она, утомлённая бессонной ночью пришла к Шотсу. Офицер взял кукол и, не предлагая денег за работу, стал вертеть игрушки, стараясь понять, что в них волшебного.
– Заговор надо знать? – спросил он потупившуюся Рату.
– Какой заговор, господин офицер? – удивилась женщина.
Шотс мял куклу, крутил ей голову, ручки, но ничего не происходило.
– Фальшивку подсунула! – возмутился он и, заметив испуг в глазах Раты, вскочил с места, – а я вот сейчас в твоём дому погляжу на других! Эй! Кто-нибудь! отведите подозреваемую в подвал.
Он не нашёл игрушек в доме, пропал и Огун, всё это вызвало подозрения. Разгневанный Шотс держал Рату в темнице, требовал объяснить, как волшебные куклы
