потом. Кажется, я налил себе полный стакан «Реми Мартин» и выпил, как воду. Кажется, я налил еще стакан и снова выпил, не ощущая ни вкуса, ни запаха. Кажется, спустя минут сорок меня рвало этим коньяком на углу Ульяновых и Первомайской, а когда подъехала машина с голубыми полосками, кажется, я вошел в нее, как на Голгофу. Кажется, я плакал и рассказывал сержанту, почему я плачу. И за квартал до вытрезвителя тот вдруг остановил машину, выспросил адрес и приказал водителю ехать туда. Потом он помог подняться до квартиры и уронил меня в руки оторопевшего отца…
Спустя много лет, я вдруг встретил в автобусе маму Марины, Алевтину Кузьминичну. Та бросилась ко мне через весь салон, вцепилась в рукав и, немного волнуясь, спросила: «Почему, ну почему ты тогда так внезапно и навсегда прервал дружбу с Мариной? Она была так удивлена и разочарована…».
Я стоял и молчал, глядя на пожилую толстую женщину, как две капли воды похожую на девушку, истово любимую мной двадцать с лишним лет назад. Не мог же я сказать, что бросил ее дочь из-за того, что та слопала какие-то там конфеты, тем самым разбив мне сердце. А если ничего не можешь сказать, то лучше всего хранить молчание.
