За окошком снег идет

шубах почти нет никого, и моя мутоновая шубейка смотрелась почти роскошью. Кое-как подправив свой наряд, я решила перекусить в буфете, тем более  что уже рассвело, и надо было как-то устраивать свою жизнь в новом начинающемся дне далекого 56-го года. Подкрепившись пирожком с капустой и чаем из большого самовара, я вышла на улицу, туго соображая, что делать дальше. Во-первых, надо было найти жилье, все-таки декабрь на дворе, во-вторых, посмотреть, что вокруг. И главное, раздобыть денег на первое время. Рядом с вокзалом был небольшой рынок, куда подтягивались первые торговцы. К одной   из таких продавщиц я и подошла.
Долго и путано я объясняла первой продавщице, что у меня украли деньги,  документы, и от поезда я отстала, и что не знаю, что теперь делать. Деваха молча слушала, по – бычьи вытаращив большие добрые глаза, потом вздохнула и вытащила из короба горячий пирожок. Я машинально взяла его и сказала:
-Спасибо, конечно, но я хотела бы продать туфли, новые, импортные, «лодочки», сказала я, вынимая туфли из пакета, от которого не могла отвести взгляд продавщица.
-Туфли хорошие, модные, но больше двухсот не дам, хотя стоят точно больше, - задумчиво произнесла торговка, поглядывая на пакет.
- Хорошо, я согласна, - я обрадовалась такой быстрой сделке, пытаясь рассчитаться мелочью за пирожок.
- А вот это точно не надо! На тебе еще парочку, с картошкой, утром пекла,- сказала она, протягивая  вкусный товар.
Пирожки и впрямь  были отменные, не то, что в вокзальном буфете, я и не заметила, как умяла все  три. Потом с интересом еще раз рассмотрела вырученные за туфли деньги. Теперь можно было снять жилье на первое время. И я вспомнила, что мои родители снимали угол после войны в «нахаловке» за вокзалом, на улице Большой Лесной, куда я и отправилась. Улицу с частными домиками я нашла быстро и двинулась по ней, выбирая дом, куда постучаться.  Несмотря на ранний час, первые прохожие уже спешили на работу, хмуро поеживаясь от утреннего морозца.
И вдруг у колонки с водой я заметила знакомую фигуру. Я глазам своим не верила! В старой фуфайке и кирзовых сапогах у колонки набирал воду мой младший сын Федор.
- Федька! – заорала я, - ты, что здесь делаешь, паршивец? - и бросилась через сугробы к сыну.
- Мамаша, вы ошиблись, наверное. Меня зовут Вениамин,- удивленно сказал Федька.
Я встала,  как вкопанная. Подойдя ближе, я увидела своего отца, совсем молодого, на которого так был похож мой сын. Ему было около тридцати, ушанка залихватски сидела у него на затылке, из-под фуфайки виднелся край тельняшки.  Он с нескрываемым любопытством оглядывал меня с головы до пят.
- Я вы тоже похожи на мою родную сестру, Марго. Надо же, какие чудеса случаются!- воскликнул отец.
-Папа, это я,- промямлила я и уткнулась лицом в тельняшку и начала всхлипывать, сбивчиво перечисляя свои несчастья.
- Да что вы, мамаша, сразу слезу пускать! Жива, и, слава богу! В остальном поможем, и переночевать найдем где, у нашей  хозяйки есть комната пустая, сын ее на север уехал работать, комнату она собиралась сдать,- все это он говорил, подхватив меня за руку и подводя к калитке, сильно занесенной снегом. Я слушала его и не могла оторвать взгляд от родного любимого лица. Надо же такому случиться! Дочь в два раза старше отца!! Ведь и мама где-то здесь. Только я успела подумать об этом, как дверь дома распахнулась и на пороге появилась моя молодая мама. На голове у нее кокетливо сидел белый пуховый беретик, который  очень ей шел.
- Ты куда пропал? Я уже ухожу, чайник горячий, картошка в сковородке, ешь! А это наша новая соседка? Здравствуйте и до свидания, я на работу бегу,- она звонко чмокнула отца в щеку и исчезла  в опять начавшемся снегопаде. Я долго смотрела ей  вслед, не в силах оторвать свой печальный взгляд. Может сразу им признаться, кто я? Рассказать обо всем,  что их ждет в будущем? И тогда, точно – психушка! Кто поверит в такой бред! В этом гнетущем настроение я познакомилась с хозяйкой, которая, недолго думая взяла задаток и показала маленькую узкую комнатку с умывальником, диваном и тонкой незакрывающейся фанерной дверью. Глядя на диван, обтянутый дермантином, с полочками по бокам, на которых были выставлены  в ряд слоники, у меня появилось четкое ощущение, что я в этнографическом музее. Хозяйка, женщина примерно моего возраста с черными, как уголь глазами, и с такими же черными, гладко зачесанными волосами, придирчиво осмотрела меня, но ничего не сказала. Зато мой отец сразу же пригласил меня за стол выпить с ним чаю. Их комнатка была больше, но не отличалась другим убранством: тот же диван, тот же рукомойник, столик у окна, плитка, две табуретки. Я молча глотала горячий чай и горько думала свою думу. Сейчас передохну немного и отправлюсь «на разведку» в город, родной и совсем незнакомый, город прошлого, город через десять лет после войны, город, где я еще не родилась, не училась и не выходила замуж, город, где такие снежные зимы с нескончаемыми снегопадами
 
                                                       

 Я уже совсем собралась выходить за калитку, когда хозяйка окликнула меня и протянула мне несколько писем, перевязанных тесемкой. Она просила отправить новогодние поздравления на Главпочтамте, где обязательно должна побывать, по ее разумению, чтобы связаться с родными. Я машинально опустила письма в сумку и вышла за калитку. Доехав на кургузом автобусике до центра  города, я начала свой обход по всем  культурным точкам, куда может зайти рядовой гражданин. Кроме того, в ближайшем газетном киоске я накупила разных газет, чтобы быть в курсе всех событий. С газетами я уютно устроилась в здание сберкассы, где было много народу и много кресел для ожидания. Чтение периодики мне оптимизма не добавило, но я стала более информирована о текущих событиях. Например, узнала о строительстве ГЭС и возможном строительстве научного центра в нашем городе, о выпуске первых бытовых холодильников и телевизорах с увеличенным экраном. Полюбовалась на фотографии  «старых» - молодых актеров, писателей и просто известных людей. А потом вышла на улицу, где по-прежнему шел снег. Снег, вот что совершенно не изменилось! Холодные колючие снежинки касались лица, индевели на ресницах, морозили щеки. Снег делал город почти призрачным царством, утонувшим в белой пелене. Я заходила в магазины, аптеки, почту, - туда, куда можно было беспрепятственно проникнуть и погреться. Долго была в книжном магазине, но ничего не купила. Странно как-то покупать экспонаты в музее! Такое у меня было ощущение после посещения «книжного мира». Хотя классика во все времена – классика, но издания, обложка, оформление книг старомодное! Долго рассматривала обувь в обувном магазине, довольно уродливая коллекция российской обуви, целый ряд калош и калошных ботиков под туфли! Зашла перекусить в диетическую столовую, поймала настороженные взгляды,  когда достала упаковку нолипрела – таблеток от давления. Таблетку запила компотом, а упаковку быстро спрятала, пришлось спрятать и полиэтиленовый пакет с туфлями, он вызывал  особенный интерес, товар весь несли в сетках, авоськах, в серой упаковочной бумаге. В такую бумагу мне завернули чай, сахар и батон, который я купила в гастрономе. Было воскресенье, и людей в магазинах было много, за каждым товаром  толпились очереди. Это  было  хорошо, меньше внимания к моей персоне. Старый кинотеатр, а сейчас, вернее новый, привлек мое внимание. Я купила билет и вошла в фойе. Народу было не протолкнуться. На небольшой эстраде в глубине фойе шел концерт. Два гармониста  аккомпанировали дуэту, который исполнял военные песни, на девушке было по-летнему легкое платье, парень в отличие от нее был одет в теплый жилет и рубашку. Они пели про землянку, про дорожку  фронтовую, про казаков в Берлине. Люди их хорошо принимали, громко хлопали, все стулья вокруг сцены были заняты. Я слушала концерт, а потом мое внимание привлекли фотографии артистов на стенах, я долго изучала фото знаменитых артистов. На фильм решила не ходить, и к изумлению билетерши на третий звонок вышла из кинотеатра.
  Я еще долго бродила по улицам. Уже начинало смеркаться, когда я остановилась возле парикмахерской. Я немного потопталась,  раздумывая, робко вошла вовнутрь. Дожив до седых волос, я так и не начала носить стрижку, все ходила  «с косами», длинные волосы закалывала шпильками. Меня быстро пригласили в кресло, и мастер предложила «модную прическу» - валик вокруг головы, украшенный косичками. Я, не раздумывая, согласилась. И уже через час превратилась в женщину 1956 года, печальную, стареющую, но еще не лишенную последней уходящей красоты.
- Вы как раз в театр успеете. Вы же туда сегодня идете?- спросила меня парикмахерша,  отряхивая волоски с моего бархатного платья.
Я что-то невразумительное промычала в ответ, а сама подумала: « Может и впрямь в театр пойти?».
  На улице стемнело, зажглась немногочисленная иллюминация, театр был рядом, через площадь, окруженный с одной стороны двухэтажными деревянными домиками. Я вздохнула и зашагала к его зданию, смахивая с лица снежную пыль. На душе было тяжело и как-то безысходно. Я буквально едва передвигала ноги, которые тонули  в снежной пелене начинающейся  зимней ночи.
  С трудом открыла большую входную дверь, и  просторный гардероб театра ослепил меня своими люстрами и зеркалами. Десятки нарядных мужчин и женщин разных возрастов сдавали верхнюю одежду, переговаривались между собой, смеялись, окликали знакомых. Чувствовалась атмосфера праздника и торжества, если не искусства, то просто  веселого  собрания радостных людей. Женщины сбрасывали с ног ботики или валенки и переобувались в туфли, многие были в длинных платьях, с маникюром и свежими прическами, так что мой облик вполне соответствовал обстановке. Как выяснилось, я приобрела дорогой билет в третий ряд партера. Театр был до невозможности новый: паркет сиял, искрились мраморные колонны, кресла еще были не затерты многолетним сидением зрителей, в коридорах и на лестницах лежали ковровые дорожки.
Сегодня давали «Мазепу», спектакль, который давно исчез из современного репертуара нашего сибирского Колизея. Оглушенная, несколько минут я просто оглядывалась в просторном фойе второго этажа, потом двинулась в зрительный зал. Звуки музыки и голосов  вызвали у меня самые сильные переживания по поводу моего возвращения домой. Старый Кочубей любил свою дочь Марию, дочь любила отца, все было бы идеально, если бы их домашний мир не нарушил Мазепа. Я слушала оперу и думала про своего отца, он так рано умер, что эта боль до сих пор не покинула меня, маму и сестру. Я чувствовала свою вину, что не была на кладбище во время  погребения – очень болела моя десятимесячная дочка, мы лежали с ней в больнице, и я прибегала домой во время этого печального события, попрощаться успела, а вот на кладбище не была. А сейчас здесь, в этом времени, мой отец неправдоподобно молодой, счастливый и совершенно мне неизвестный. Я бы сейчас многое могла ему рассказать, объяснить, повиниться, наконец, за свою грубость, подростковую черствость, за свое раннее скоропалительное замужество, которое он не одобрял. Я бы сумела ему рассказать, как нам не хватает его, как мы осиротели после его смерти, я бы