компании двух молодых людей. Такое случается часто в поездах. В Ольховке поезд остановили. То - ли буран, то - ли метель. Одним словом: поезд дальше не пойдет. (Было в прошлом году такое. У меня записано в журнале. Два дня поезда стояли, - подтвердил Влас Силыч).
Что делать? Скоро Новый года, у всех свои планы: гости, сам в гости, еда в холодильнике и все прочее. Но, приказ по дороге: Движение запретить, ждать улучшения погодных условий. А там снегоочиститель, светлое время суток и, счастливого пути. - А когда? - Ну, тут уж дело случая.
А один из парней, этот больше приглянулся Катерине, дело молодое, симпатия, необъяснимое чувство, кто осудит, - жил в Ольховке. И предлагает он всей этой компании переждать буран. А, милости просим, у меня и отметим Новый год. Ну, право дело, не в поезде же отмечать.
Два молодых человека, две молодые девушки, вот, только не надо сейчас говорить, такое приглашение отвергнуть - возможно. Тем более, перед Новым годом, когда сбываются самые смелые мечты и удивительные чудеса. Охи и Ахи: Вот в наше время…не принимаются. Ерунда все это. Время, оно, конечно разное, но в человеческих взаимоотношениях мало что меняет, хоть в кайнозойскую эру, хоть во времена Римской Империи, ну, а тем более, в наши дни.
Ребенок подал голос.
Влас Силыч сидел за столом и загибал пальцы. Казалось, он, что - то подсчитывает, но вместо точного расчета, непослушные пальцы складывались в кукиши.
- Я посмотрю, - Катерина пошла к малышу.
Прасковья не удержалась, тоже приблизилась, посмотрела с любопытством. Любопытство стало переходить в удивление, подкрепляемое некими сомнениями.
- А отца, случаем, не Сергей зовут?
- Сергей.
- Живет недалеко от станции?
- Совсем рядом.
Пока мамаша пеленала ребенка, Прасковья достала альбом с фотографиями и стала судорожно перелистывать страницы.
- Чего это ты? – удивился Влас Силыч.
- Хочу фотографию найти нашего сына, когда ему три месяца было.
- Ха, зачем? Ты еще и мои фотографии в детстве посмотри.
- Да, ты когда такой маленький был, тогда наскальные рисунки вместо фотографий были. Сдается мне, что этот мальчонок на нашего сына похож.
- Да, я по голосу чую. У каждого настоящего мужика, голос особенный, как гудок паровоза. Издалека различить можно. Ты, это, займись. Постель постели, умыться там, пеленки постирать или еще чего там. А я на станцию.
Прасковья удивленно посмотрела.
- Надо! - как отрезал Влас Силыч.
Вернулся через час. Бросил хмуро:
- Позвонил в Ольховку. Попросил послать гонца к сыну, чтобы приезжал. Матриса утром пойдет. Зацепит.
- Приедет он, как же.
- Я сказал, что помираю.
- Типун тебе на язык и два на задницу. Как такое можно говорить? Накаркаешь.
- Ну, пошутил, пошутил. Сказал, что ты умираешь. Разве он ко мне приедет? Может, к тебе, что-то шевельнется.
Запрещенный прием сработал. Сын приехал утром и первым делом, что увидел, как мать несет на коромысле два ведра с водой, лавируя по узкой заснеженной тропинке. Не каждой молодухе такое по плечу.
- Ну, батя, погоди. “Мать помирает”. Да за такие шутки.
Подумал и осекся.
На крыльце заметил девушку с ребенком, похожую на Катю. Молнией время вернулось вспять. Рядом сурово стоял отец. Отпираться, изворачиваться, что-то придумывать шансов не оставалось.
- Ну, было дело под Полтавой? – голос отца был подозрительно примирительным.
Сергей кивнул.
- Отойдем в сторонку, покурим. Так, что же ты, подлец, молчал столько времени?
- А, может это не мой ребенок?
- Чей же тогда? - Аргумент был убедительный. - Мы с матерью уже все экспертизы провели и допрос с пристрастием, и чего она, на ночь глядя, к тебе поехала? Вот и не спорь. Принимай сына. Смирись. А, то ты так никогда не женишься, а тут внук готовый. Мы – то с матерью на ее стороне.
Нарастающий гул состава разрезал морозную тишину. Машинист проходящего поезда заметил Власа Силыча и все его семейство и не по инструкции дал пять протяжных гудков. Стало быть, пятеро теперь будет на стации, возможно, еще оживет, забурлит жизнь. Чудны дела твои, господи.
