Сансара просит не убивать

одна тягостная минута, но ничего не изменилось.
Я не стерпел. Рискуя попасть под пулю или обвалиться на прохудившейся кровле, я забрался на крышу как можно выше, чтобы с нескольких метров осмотреть поле боя. И сразу увидел командира. Он лежал на спине в кровавом месиве, прижимая к груди оставшуюся вместо правой руки культю, а левой отстреливался от подошедшей вражеской колонны. Сердце замерло: да у него ведь сейчас закончатся патроны!
Я спрыгнул со стены, пустив за собой вдогонку обломки кирпичей, и стремглав помчался вниз. Там я рассказал об увиденном солдатам. Они сразу перевели огонь на угол, где скрывались враги, не давая им высунуться. А санитарка, отняв от заплаканного лица ладони, вдруг взяла свой чемоданчик и рванула к выходу.
Честное слово, я пытался её остановить, встав на пути. Кто-то из солдат, перезаряжая автомат, тоже решил её урезонить, но девушка была непреклонна и никого не желала слушать. Она лишь сказала, что командир выполнил свой солдатский долг, подорвав вражеский танк и отведя от нас угрозу. Теперь её долг как военно-полевой медсестры оказать помощь раненому. Спорить с ней было бессмысленно.
Она ушла вслед за командиром, и больше я никого из них не видел.
Втроём нам стало совсем худо. Перегревшийся пулемёт снова заклинило. Воды, чтобы его остудить, у нас не осталось. У солдат не было сил нажимать на тугой курок. Стреляли по очереди, давая друг другу передышку. Патроны остались только для бесполезного пулемёта и винтовок, которые приходилось постоянно перезаряжать. Я раскопал среди вещей оставшуюся ковригу хлеба из солдатского пайка и разделил на троих. Показалось дно в последней фляге с водой.
Удерживать дом мы больше не могли, связи не было, прорываться отсюда с боем не было никаких сил, а враг уже взял непокорный дом в кольцо. Мы были обречены. Мне приказали спрятаться в подвале и не высовываться: если и поймают, то сразу не убьют. А там, быть может, мне повезёт. Сами солдаты собирались держаться до последнего. Их в любом случае ждёт смерть, и они хотели умереть достойно.
К моему ужасу, всё закончилось слишком быстро. Доподлинно не знаю, что случилось, но рассвет я снова встречал один. Сидеть в одиночестве в тёмном подполе и слышать, как вокруг рыщет враг, было куда страшнее, чем вместе с другими прятаться от авианалёта в бомбоубежище. Я ощутил опустошение. Для всех, кто когда-то был рядом со мной, эта война закончилась раньше срока. Они все ушли или вот-вот уйдут. Уйдут навсегда туда, откуда не возвращаются. Я остался один, и мне никогда прежде не было так страшно.
Я вздрогнул: чьи-то тяжёлые сапоги прогрохотали прямо над моей головой. Я услышал грубую речь, кашель и смех. Голосов было много. Сквозь щели ко мне проник табачный дым. Я с ужасом понял, что вот-вот чихну. От испуга я плотно прикрыл рот ладошкой и сильнее вжался в холодную шершавую стену. Хотелось просочиться сквозь неё, стать невидимым, перенестись в другое место, в конце концов, окаменеть. Как я устал ждать и бояться: найдут ли меня или пройдут мимо.
От сердца отлегло: шаги отдалялись. Я хотел досчитать до ста, но не вытерпел и первого десятка. Я глухо чихнул, шумно перевел дух, и в этот самый миг кто-то решительно сдвинул рухлядь, которой солдаты завалили вход в моё укрытие. Скрипнули петли, и я пожалел, что не захватил с собой ни винтовки, ни хотя бы ножа. Впрочем, что я мог сделать с взрослым мужчиной, привыкшим убивать при виде врага? Ведь мне не было смысла даже кричать.
Из проёма на меня смотрело смутно знакомое безобразно опалённое лицо без бровей.

…Я протянул руку и жестом поманил его наверх. Угрюмый мальчишка помотал головой и показал мне худой кулак. Тогда я вспомнил о припрятанной плитке горького шоколада и полез в карман. Оберточная бумага зашелестела в моих руках, я отломил кусочек, показал и бросил вниз. Он поймал, обнюхал и поднял на меня недоверчивый взгляд. Вот упрямец нашёлся! Я отщипнул ещё кусочек, демонстративно положил себе в рот и принялся с удовольствием жевать. Простейший психологический приём подействовал безотказно: мальчишка уже работал челюстями вместе со мной. Кажется, он был чертовски голоден. Я снова акцентировал его внимание на оставшемся куске и повторно показал выбираться наверх.
На этот раз получилось. Через секунду он уже из последних сил карабкался наверх. Я помог ему подняться, и мальчишка в изнеможении рухнул на колени. Он был худ и оборван, а бледную кожу сплошь в ожогах и царапинах покрывал слой пыли. Я отдал ему весь шоколад, а сам присел на корточки и закурил. Остывшее дуло уткнулось мне в бок, и я поудобнее перекинул автомат через плечо. В соседней комнате кто-то хрипло рассмеялся.
Я устало затянулся, выдохнул из ноздрей клубы ароматного дыма, и мне вдруг стало не по себе. Во рту ещё оставался горький привкус шоколада, за окном разгорался рассвет. Всё это мне было до боли знакомо. Всё это я когда-то уже видел.
Я перевёл взгляд на мальчика, на подтаявший шоколад, который он жадно слизывал с грязных пальцев, наконец, на собственный автомат, под завязку заправленный новой порцией голодных патронов.
Ruhe in Frieden.
Всё встало на свои места. Я вспомнил голос из сновидения, которое привиделось мне в последнюю ночь дома. Теперь я узнал свой собственный голос.
Значит, мне приснилась не моя смерть, а убийство этого мальчика. И сейчас я могу сделать тот страшный сон явью, суровой реальностью, эпизодом бесславной войны. Могу – если вскину автомат и убью себя. Ведь этот изголодавшийся мальчик и был мной. И я уже прятался под землей от собственных бомбёжек, сбегал от стрельбы по пылающему Городу, который сам поджёг, получил порцию свинца в лоб от самого себя. Я уже пытал сам себя, травил ядовитым дымом, доводил до слёз и отчаяния, насиловал волю, толкал на предательство и убийство. И всё было так лишь потому, что я этого захотел. Потому что единственный на свете Я тысячи лет играл в жизнь, изучая её со всех сторон. В одиночестве, разделив единую душу на миллиарды частей. Доводя самого себя до отчаяния и смерти, чтобы радоваться жизни. Обезумившее всесильное существо…
Мальчик вдруг поднял на меня внимательные глаза и улыбнулся. Я печально улыбнулся ему в ответ.
«Не убивай, – одними губами прошептал я сам себе устами исхудалого мальчишки. – Самоубийство есть великий грех. Посмотри, что ты уже натворил».
«Не буду, – пообещал я. – Ни за что, никогда больше».
Я протянул руку и коснулся ладони мальчика. Он не отшатнулся, лишь крепко сжал её тонкими пальцами и зачем-то кивнул. Видимо, сделал вид, что поверил. Мы оба прекрасно знали, что наше общее Я не сдержит обещание.
Сансара просит не убивать, даёт нам подсказки, посылает вещие сны, а мы всё никак не можем прозреть. Потому что прозревший истину больше не станет убивать. Но наш мир таков, что сразу убьют его. Там, на пылающих улицах Города, на полях сражений и на небе, в воде и даже под водой – повсюду мы каждую секунду продолжали с необъяснимой жестокостью убивать сами себя, ни о чём не догадываясь, не зная страшной правды бытия.
Единый Я самозабвенно играл сам с собою в жизнь.
…А Город горел.

Батайск – Солнечный,
19-24 мая 2016