Ультимус 3/5

Бооольно! А-ай-й-й! Как больно! Больно! Мне больно!!! БОЛЬНО!!! БОЛЬНО!!! ГОСПОДИ, ПОМОГИ!!! БОЛЬНО!!! А-А-А-А!!! ИГОРЬ!!! ПОМОГИ МНЕ!!! Б_О_Л_Ь_Н_О!!!
Не вспомнив о том, что его сандалии осталась у брата, Игорь бросился домой.

– ДЕДУШКА!!! ДЕДУШКА!!!
Игорь закричал с порога, но в избе никто не ответил. Мальчик спрыгнул с крыльца, побежал в мастерскую. Дед Тарас вышел навстречу шуму.
– Что случилось, Игорек?
– ДЕДУШКА, ПОМОГИ!!!
– Угомонись. Что случилось?
– Андрей упал с дерева! Он плачет! Ему больно! Он не может встать!
– Пойдем скорей.
Дедушка развернул одноколесную тачку и выкатил из гаража. Над забором высунулся участливый сосед:
– Что-то стряслось?
– Пожалуйста, вызови скорую, – Тарас повез тачку за калитку.
Внук носится босой, опережая дедушку и возвращаясь за ним. Успокоиться он не может, не замечает, что ступни кровоточат, оставляя темные пятна на пыльной дороге. Когда издалека стали слышны вопли брата, мальчишка зарыдал сам. Невыносимо слышать детский вой, так похожий на скулеж недобитого щенка. Этот звук в природе означает сигнал СОС. На подсознательном уровне всплывают ассоциации отчаяния, бессилия, боли. Инстинкты в чистом виде лупят по нервам; что у пострадавшего, что у сострадающего. Но только это инстинкты такой силы, что рассудок отключается напрочь. И лишь дед Тарас старается сохранить адекватность, хоть и дается это непросто.
– Это я виноват! – зашелся в истерике Игорь, – Это из-за меня!
– Беги к Андрейке. Но только не подымай его ни в коем случае! Ждите меня. Хорошо запомнил, Игорек?
Старший внук помчался вперед.
– Андрей! Андрей!
– А-А-А-А!!!
От боли Андрей не слышит и не замечает брата, безостановочно корчится. Игорь с ужасом замечает, что извивается только верхняя часть туловища, а ноги, – будто штанины набиты соломой! – лишь влачатся по земле.

Когда Андрея прикатили на тачке к дому, он окончательно сорвал голос и мог только хрипеть. Сосед дождался троицу возле калитки.
– Уже едут.
– Спасибо тебе, Данила, – ответил дедушка, раскрасневшийся от натуги; больные руки горят изнутри.
– Что случилось?
– Упал с дерева, – дедушка постарался обмануть внуков спокойной интонацией.
Но, так получилось, что Игорь знает, что такое компрессионный перелом позвоночника. Смотреть на страдания брата невыносимо. В случившемся вина старшего; что не остановил, что позволил сорваться. Так Игорь думает сейчас, и тело его атакуют те же судороги, что и Андрея, когда тот застрял на ветке. Голова разрывается от звенящего ужаса.
– Помоги… брат… помоги мне… – сипит Андрей. Он будто ослеп, ведь тот, кого зовет – стоит перед глазами.
Рассудок Игоря ослаб до предела. И этой слабостью воспользовалась безумная, навязчивая мысль. Ядовитой змеей, она выползла из черепа, поднялась и прошипела:
«Накажи себя».
Что-то в неокрепшем сознании ребенка разбилось, как стекло. Лицо мальчика осунулось, а помутневший взгляд уставился под ноги, которые вдруг повели вперед. Игорь не знал, что его заманивает широкий пень возле дровницы…

…Дед Тарас не стал удерживать Игоря, когда тот ушел за угол дома. Он подумал, что будет лучше оставить внука в покое. Итак, натерпелся…

…Ни на секунду не сверкнула искра здравомыслия в затопленном паникой рассудке Игоря. Все шаги и движения он сделал неосознанно, чтобы оказаться рядом с устройством для колки дров. Покрутил рукоятку – лезвие колуна высунулось из продолбленной щели на широком пне. Словно шлагбаум, топор продолжил подниматься, лязгая ржавой шестерней, пока не раздался щелчок. Игорь опустился на колени, вытянул левую руку вдоль пня; примерился к засечке на пне – так, чтобы над ней оказалась середина предплечья. Мальчик посжимал кулак, словно на приеме у врача, разгоняя кровь по венам.
«Ты ведь не теряешь сознание при виде крови?» – из памяти прозвучал голос медсестры.
– Нет.
«Какой храбрый мальчик!»
Игорь рывком дернул спусковую веревку. Раскрутился маховик, колун просвистел рядом с ухом…

Умирающий не очнулся, но веки распахнулись; глазные яблоки безумно завращались. Невозможно закричать, невозможно сделать вдох, потому что рот залеплен пластиковой маской, а ребристая трубка пронизывает глотку. Дергая конечностями, привязанными к операционному столу, Игорь, – а точнее набор его инстинктов, – отдается единственному намерению. Выжить.
– Внимание. Пациент очнулся.
– Выдергивайте трубку вентиляции легких. Вводите наркоз внутривенно.

…У забора остановилась серая машина скорой помощи. Задние двери распахнулись, из кузова выпрыгнули двое в комбинезонах реанимационной бригады. Дед Тарас и сосед Данила встретили их, отворяя ворота забора и выкатывая Андрея на тачке. Взгляд одного из спасателей остановился за спиной хозяина избы. Видавший многое за свою врачебную практику, он пролепетал осевшим голосом:
– Матерь Божья…
Все обернулись на Игоря, едва волочащего ноги. Его голова безвольно повисает, раскачивается из стороны в сторону, словно маятник часов. Его правая рука вцепилась  в обрубок предплечья, из которого толчками выпрыскивают бардовые струи.
Он не дошел до врачей. Упал; но раньше, чем коснулся земли – провалился в чертог забвения.

– Полная остановка сердца.
– Мы неправильно рассчитали дозировку наркоза. У пациента наблюдается клиническая смерть.
– Готовьте дефибриллятор.
– Дефибриллятор под напряжением.
– Разряд!

*    *    *

Его тело лежит на деревянном столе. Руки вытянуты над головой во всю длину, вздымая грудную клетку; запястья туго перехвачены ремнями. Игорь попытался подтянуть ноги – узнал, что привязан к столешнице целиком: широкими ремнями стянуты голени и бедра, опоясан низ живота и ребра. Шея – под металлической скобой ошейника, голову над столом не приподнять.
От ложа смердит; чем-то непонятным, но определенно мерзким. Тело прилипает к холодной поверхности… но нельзя о холоде судить уверенно, потому что тепла в мышцах нет совсем. Странное ощущение… Как если бы в чашке закончился горячий чай, и стенки уже остыли – так ощущается собственное тело. Непонятно даже, есть ли на нем одежда. Как будто в аналитический отдел головного мозга перестала поступать информация о температуре окружающей среды, а датчики осязания неисправны.
Точно так же нет данных о местоположении – кромешный мрак не только скрывает декорации, но и не дает протестировать зрение. Может оно сломалось?.. Игорь посильней стукнул затылком по жесткой поверхности; звон завибрировал в черепной коробке. Приятно хоть что-то ощутить… Думать стало чуть легче. Игорь приложился еще пару раз, словно голова – блок процессора безбожно зависшего компьютера. Полегчало… Запульсировала кровь в висках. Но нет никаких воспоминаний. Связь с жестким диском нарушена. И только то, что всегда запущено в операционной памяти, напоминает о том, что он ученый.
– Ха-ха-ха! Так вот почему я сравниваю себя с компом! Ха-ха-ха!..
Невеселый смех… Странный голос… Зато убедился, что слух функционирует. И лишь после этого Игорь заметил звук, капающий в уши с потолка.
Тик… … … … Так… … … … Тик… … … … Так…
Если это часовой механизм, то почему тикает так медленно? Или восприятие заторможено? Эхо здесь сильное… Пахнет гнилью и сыростью. Но все же, что это за место такое? Стоит ли кричать и звать на помощь? Нет. Лучше по-тихому попытаться освободиться от оков.
Рядом громыхнул стальной засов; его отодвинули по-хозяйски властно. Взревела тяжелая несмазанная дверь. Игорь повернул голову и увидел – вошли трое; двое с факелами, один – без. Трепещущий огонь отбросил рыжие пятна на склизкие стены каменной темницы. Игорю показалось важным взглянуть в коридор, почудилось, что он услышал там других людей; но не успел рассмотреть, как дверь закрыли.
И вот – кромешная, космическая темнота, в которой нереально горят два крошечных метеора – два просмоленных факела. Их держат люди, облаченные в сталь; латы бликуют оранжевым отсветом. Кто они – освободители или тюремная стража?
О третьем вошедшем невозможно сделать предположений. Темный балахон и накинутый капюшон скрыли внешность и одеяния, по которым можно было бы угадать род деятельности этого человека. И если солдаты остались у двери, то этот незнакомец подошел к столу, и словно близорукий, склонился над узником. Он посмотрел в настороженные глаза заключенного; Игорь почувствовал пытливый взгляд, но разглядеть смог только подбородок и недовольно сжатый рот. Остальное спрятано под теню капюшона.
Тик… … … … Так… … … … Тик… … … … Так…
Незнакомец разогнулся, прислушался.
– Кто догадался запустить маятник? – спросил он резким тоном.
– Ну я догадался, – с вызовом ответил солдат, приложил большой палец к ноздре и продул соседнюю. Сгусток шлепнулся на пол. – Для острастки.
– За самодеятельность полагается кол в зад. Зажгите свет и проваливайте.
Солдаты стали расходиться вдоль противоположных стен, приставляя огонь к негорячим факелам. Обстановка начала меняться: появился запах гори, треск пламени, воздух стал нагреваться. Когда латники сошлись у дальней стены – замкнулся квадрат огня. Рьяно пылающие языки заполнили каземат бардовым светом преисподней, но даже это не рассеяло мистическую тень капюшона на лице незнакомца.
Под высоким потолком что-то сверкает; пропадает в темноте, мелькает вновь. Там, из тени вырывается огромная секира маятника – это он тикает, машисто раскачиваясь. Орудие пыток запачкано мазками спекшейся крови и пятнами ржавчины, но дуга лезвия блистает тщательно заточенной сталью; синие искры вспыхивают на ней, пока маятник проносится над жертвой в одну сторону, замедляется, замирает, а потом срывается обратно. И так без остановки.
Тик… … Вжиххх!.. … Так… … Вжиххх!.. … Тик… … Вжиххх!.. … Так… … Вжихх!.. …
Рассудок Игоря спасает лишь отрицание реальности происходящего.
–  Отрицание не спасет тебя теперь, – жестко обронил незнакомец, ухмыльнулся и добавил: – Оно и раньше-то давала осечку.
– Знаешь, мне уже снилось нечто такое, от чего нынешнее сновидение даже кошмаром не назовешь.
– О-о! Вижу, наша беседа принесет мне уйму удовольствия. Сказать почему? Я просто обожаю видеть момент, когда переламывается дух, именуемый внутренним стержнем. Почему такое сравнение, не понимаю? Звали столбом или еще как, колонной к примеру. Стержень… У некоторых он – как сломанный грифель внутри карандаша. Пытаешься его заточить, а он все время откалывается.
Игорь уставился в потолок с безучастным взглядом:
– Я так понимаю маятник – антураж. Настоящая пытка, – твоим языком, – уже началась.
– Знаешь, а мне по душе нахальство. Я его откровенно люблю. Его столь много в вашем мире, что помыслам о кротости с ним не совладать. Жаль только, что нахальство у вас такое робкое, забитое. Вы соревнуетесь в поношении начальства, правительства, и даже друзей, но лишь единицы придают свои старания огласке перед лицом виновника недовольства. Вы придумываете благостные мотивы причинам покорности: не убий и тому подобная ересь, – но радует то, что, не смотря на фантазию и находчивость, главной причиной остается животный страх. Вы – ничтожны. Даже бесы перед сатаной не так выслуживаются, как люди перед вышестоящим.
– Ты говоришь «в вашем мире». У тебя какой-то