Гостья

- Понкратов! Сашка!
Я вздрогнул, так неожиданно меня выдернули из мира размышлений и окунули в действительность. Огляделся. Окликал меня мужик, стоявший около подворотни дома, вдоль которого я шел. Потертая кожаная куртка, одетая поверх полинявшей майки, растянутые спортивные штаны, заляпанные грязью ботинки, хоть и чистые, но не расчесанные волосы, многодневная щетина, заострившиеся, но знакомые черты лица:
- Колька, ты?
- Не узнать? – усмехнулся он. - Давно не виделись. Года три, наверное.
Я подошел к нему и пожал протянутую руку, ногти которой были обрамлены грязными контурами.
- Где пропадаешь? – спросил Николай.
- Переехал я уже давно. Теперь редко тут бываю. Вот заходил мать проведать. А ты-то как?
С Колькой, бывшим моим одноклассником, с которым дружили в старших классах, до моего переезда встречались часто, жили раньше в соседних домах.
- Ну, как-то так, - он усмехнулся, развел руки и повернулся вокруг своей оси, как будто демонстрируя свой наряд. – Пошли, вспрысним встречу, - он покачал перед моим лицом старой холщевой сумкой. – Раздобыл тут по случаю. Есть время-то?
- Пошли, - не решился я отказаться, к тому же было интересно выяснить, что изменилось в его судьбе.
Когда мы с ним виделись в последний раз несколько лет назад, он был неплохо оплачиваемым инженером в какой-то частной конторе, удачно начинающим карьеру писателем, рассказы его даже печатались в нашем местном художественном журнале. Талант и тяга к писательству проснулись в нем уже годам к сорока. Неожиданно так. Начал писать рассказы и даже повести. И лихо так у него это получалось, по крайней мере, мне нравилось, да и не только мне, раз печатали.
Знакомая мне с детства квартира товарища встретила меня широким коридором с привычными бесконечными книжными полками забитыми книгами так, что вытащить какую-нибудь было делом трудным. Сколько же из них было «запоем» перечитано нами в ущерб выполнению школьных заданий! Какое наслаждение было взять в руки очередную книгу. Откроешь первую страницу, окунешься в текст, все вокруг перестает существовать.
Это теперь, в последние годы, увлекся я чтением в интернете, на «проза.ру» или на портале с простуженным названием – ЧХА. Обалдеть, сколько же людей, по жизни с литературой несвязанных, тянутся к писательству, раньше и не представить было такого. Дочитался я их произведений до того, что и сам начал подумывать, может тоже заняться сочинительством. Вдруг получиться, дело-то не хитрое, раз такое количество авторов существует.
- Как-то все сломалось в жизни, - продолжал рассказывать Николай, ведя меня по коридору на кухню. – Обломили меня. Критики накинулись. Не любят они талантливых конкурентов. Все эти маститые. Стали с конкурсов снимать, придираться. Короче, устроили мне веселую жизнь. Зависть, одним словом.
Кухня нас встретила запустением и развалом: гора грязной посуды, на полу какие-то обрывки оберток, на столе крошки, в блюдце окурки, кафель обвалился местами, окно грязное, забрызганное чем-то жирным, одна из табуреток с отломанной ножкой в углу лежит, все покрыто толстым слоем пыли.
- Я же мог за одну ночь неплохую повесть написать, а эти заслуженные из себя за неделю еле-еле рассказик выдавить могут, но зато титулованные, заслуженные, сами себя короновали и теперь пыжатся от собственной значимости. Короче, как у классика: «А судьи кто?»  Проходи, сейчас стаканы организую.
Он ополоснул пару стаканов, поставил на стол, достал из холодильника банку с солеными огурцами, из кухонного шкафа пару вилок и несколько кусков хлеба в целлофановом пакете:
- Ты уж извини, разносолов нет. Зато вот, - он вытащил из холщевой сумки бутыль с мутной жидкостью, - «натур продукт». Есть тут у нас по соседству тетушка, такие напиточки готовит, пальчики оближешь! Да ты садись, - он скинул какие-то газеты на пол с одной из табуреток.
Вечерело, на кухню уже опускался полумрак, и Николай зажег свет – одиноко болтающуюся на длинном проводе над столом неяркую лампочку.
Налил.
- За встречу!  - и, чокнувшись с моим стаканом, быстро влил в себя содержимое своего.
Увидев мои сомнения, успокоил:
- Пей, не бойся, проверено. Тетка мастер своего дела.
Я с сомнением выпил, вкус был еще тот, но градус чувствовался, заел размякшим огурцом и отломил себе корочку хлеба.
- Вот я и говорю, стали они меня зажимать. Я с ними схлестнулся, но где там мне с их посредственностью воевать. Объединились против меня. Придирались, как могли. Вот я и сорвался, - он кивнул на бутыль.
- Сейчас-то пишешь? – с сомнением спросил я.
Он тяжело вздохнул, достал сигарету, прикурил, налил еще по «соточке», поднял свой стакан, подождал, пока я последую его примеру, выпил, затянулся, выпустил в потолок струйку дыма и, тяжело взглянув на меня, ответил:
- Нет. Не понимают меня, к читателям не допускают.
Я тоже выпил. В голове зашумело, какие-то точки и круги начали разбегаться перед глазами. Заметил, что и у Николая глаза помутнели, его качнуло назад и, чтобы не упасть, он обеими руками ухватился за края стола.
Я попытался встать, но голова резко закружилась, и пол устремился мне навстречу. Еще не упав, я отключился.
Очнулся от шума, распахивающего со звоном, окна.
Я лежал на полу, рядом со столом, пошевелиться не мог, не слушалось меня мое тело, только было сил скосить глаза в сторону подоконника.
Там стояла маленькая лошадка, скорее даже пони, с крыльями на спине, а рядом невысокая стройная женщина в домашнем халате и тапочках. Она огляделась и легко спрыгнула на пол, только качнулись у нее на голове собранные в аккуратный хвостик темные волосы. Легко ступая, она направилась к столу.
Лошадка спрыгнула за женщиной на пол, порвав копытами старый, истертый линолеум, постояла и пошла за гостьей.
Я провожал женщину взглядом. Когда она приблизилась к Николаю, сидевшему на табурете и уронившему голову на стол, тот вскинулся и, увидев женщину, вздрогнул.
- Ты вернулась, Муза? – голос у него был хриплый и немного вибрировал.
- Нет. Я еще не решила. Я пришла еще раз, последний, с тобой поговорить, -  у нее был тихий, печальный голос, в глазах ее стояла грусть.
- Ты бросила меня, отреклась!
- Нет, ты поменял меня на нее, - она кивнула на бутыль на столе.
- Я запил, когда ты ушла.
- Ты запил, когда я еще была с тобой. Забыл? Мы еще пытались все поправить, но ты сдался, ты не смог. Помнишь, мы обещали друг другу, быть всегда вместе. И в горе, и в радости.
- А ты ушла! – упрек был выкрикнут.
- Ты не смог трудиться, чтобы мы могли быть вместе. Ты не смог работать, на что мы бы кормили моего Пегашу? – она кивнула головой в сторону лошадки. – Как бы мы жили с тобой, если ты не можешь обеспечить нашу жизнь.
- Но у меня есть талант, это они не давали мне прорваться…
- Талант у тебя есть, но этого мало. Талант без труда – это фикция, это пустота. Талант только повышает планку требований к своему обладателю. Что спросишь с того, у кого нет таланта? А с тебя спрос велик. Тебя Бог наградил талантом, я дала тебе вдохновение, а ты? Что ты сделал, чтобы воспользоваться этим?
- Я писал…
- Ты записывал, то, что диктовали тебе талант и вдохновение, но ты не работал. Чтобы то, что ты писал, стало произведением, надо трудиться, не в количестве написанного результат, а в его продуманности и выверенности. Ты хотел, чтобы я стала твоей женой и всегда была рядом, чтобы вдохновение не покидало тебя. Но ты не хотел трудиться, чтобы мне не было стыдно за то, что родилось под твоим пером, благодаря дарованному мной вдохновению.
Николай затравленно смотрел на женщину.
- Ты считал, что виноваты судьи, но так ли это? Тебя издавали поначалу, давали первые места в конкурсах, потому что ты дебютировал, ты явно обладал талантом, тебя надо было поддержать. Но ты воспринял это не как аванс, а как долг перед тобой. Ты перестал быть дебютантом, но не стал трудиться, ты думал проскочить в примы только за счет таланта. Но талант – это не твоя заслуга, это твое бремя. Ты не смог его вынести. Я хочу в последний раз воззвать к твоей душе, твоей гордости. Начни, пока не поздно, начни трудиться, и я буду рядом, я не покину тебя…
Воздух вокруг женщины начал колебаться, как это бывает в жаркую погоду над раскаленным асфальтом, изображение стало расплываться, терять контуры, вокруг нее образовалось облачко тумана. Но уже через мгновение туман рассеялся и все изменилось.
У стола стояла женщина в прозрачном пеньюаре, ее рыжие волосы волнами падали на плечи, ярко накрашенные пухлые губы изогнуты в капризной улыбке, пышная грудь нависала над Николаем. Только глаза остались прежними, потеряв грусть, они обрели томность взгляда.
Лошадка превратился в маленькую собачку с уплотненной и удлиненной в виде крылышек шерстью на спине. Она, радостно махнув хвостом, вспрыгнул на руки женщине.
- Какой ты стал противный! – гостья поморщилась и передернула плечиками. – Фи! Неопрятный, грязный. Ты не возбуждаешь меня.
Она поставила на табуретку рядом с Николаем ножку в ажурном чулочке и босоножке на остром высоком каблуке.
- Какой ты был хороший, я тебя так любила, ты такой славненький был. Ты любил меня, баловал, - продолжала она ворковать, поглаживая песика.
Николая с изумлением смотрел на Музу.
- Нельзя же так! Ты продолжал пользоваться вдохновением, я мне перестал приносить удовлетворение. Так нельзя, я же тоже хочу ответной любви и ласки. Брать легко, а дарить любовь – это уже труд. А ты не стал над этим трудиться. Будешь таким противным, уйду к другому, к судьям твоим уйду. Зачем мне опустившийся, безразличный ко мне любовник. Ты не можешь за себя, за свои произведения постоять, как я могу тебе доверить себя? Ты к своим произведениям не можешь приложить труда, чтобы они сверкали и сияли. Чтобы всякий хотел их читать, познавать. Ты их напишешь и бросаешь, а их надо любить, ухаживать, совершенствовать. Это же не какие-то случайные связи, ты за них ответственен. И меня надо холить и лелеять, а ты? Да это трудно, не каждый может меня заслужить. Но я не потерплю равнодушия. Получаешь от меня, что хочешь, а мне дать ласку, внимание? А то превращусь для тебя, как твои рассказы, в заброшенную, запылившуюся на полке любовь…
Она опять окуталась туманом и вынырнула из него в черном кожаном плаще с серебристыми плетеными погонами на плечах. Распахнутые полы плаща позволяли видеть строгий тоже черный мундир с двумя серебряными молниями в петлицах. Светлые волосы были собраны по черную пилотку с орлом на кокарде.
Лицо стало худым, глаза изгнали томность, стали холодными и злыми.
Песик превратился в огромную овчарку, сидевшую у ног хозяйки и злобно скалившую клыки.
На руках у нее были тонкие лайковые перчатки.
Держа в правой руке короткий хлыст, она похлопывала им по ладони левой.
- Удивлен? - она скривила в улыбке тонкие губы. – Думаешь, я могу быть только умоляющей преданной женой или похотливой капризной любовницей? Нет, я могу и потребовать.
- Что ты хочешь? -  выдавил из себя Николай.
- Ответственности.
- За что?
- За твой талант, за твои произведения, за твоих героев. Скажи-ка мне возраст и имя героя твоего последнего рассказа.
- Олег, тридцать лет, - выпалил Николай, с опаской поглядывая на хлыст.
- Чем он болел в детстве? Когда он первый раз поцеловался с девчонкой? Он был откровенен в детстве с