1990 год. Суточное дежурство

Позор!  - повернулся Чичев к начальнику кафедры: - Весь мир уже перешел на полупроводники,  а вы все по старинке работаете!  Медленно, очень медленно идет у вас на кафедре внедрение в военное дело передовых достижений науки и техники, товарищ   полковник.  Придется  мне,  видимо,  самому  браться  за руководство наукой в училище.
В курилке,  устроенной в маленьком закутке под лестницей, было душно и сумрачно,  поскрипывал встроенный в окно вентилятор.  На стареньком, давно списанном диванчике сидел Сашка Ефремов,  зажав в зубах сигарету и перелистывая,  разложенные на коленях, тетради. Сашка на днях перешагнул заветный офицерский Рубикон,  когда неожиданное уменьшение количества звездочек на погонах компенсируется их величиной и числом просветов, а также качеством материала,  из которого шьют форму старшим офицерам.  Майор!  Для многих это становится предпоследним воинским званием, следующее последнее - майор запаса.
- Привет, - кивнул Виктор: - Поздравляю, я тебя в новеньких еще не видел.
- А!  -  небрежно  махнул рукой Сашка,  скрывая довольную улыбку.
Виктор закурил и,  присев на край дивана,  заглянул через плечо Ефремова в тетрадь:
- Грызешь гранит?
- Заколебали!  - Сашка захлопнул тетрадь: - Дел по горло, машина постоянно раком встает,  с ремонтом не разгрести, а тут этот семинар. Ты читал план?
- Нет. Я же дежурю, все равно не пойду.
- Великое достижение нашего политотдела.  Ну,  раньше понятно  -  планы по марксистко-ленинской подготовке повторялись один к одному с периодом в год. Было всем удобно. И политотдел не перетруждался - только даты в плане менял и иногда палочки к номерам съездов пририсовывал - вот и вся работа, и нам  удобно, первый год пишешь конспекты, а потом только нужную тетрадь берешь, и подготовка к семинару окончена. Кроме того, от частого  повторения  что-то и в голове оседало,  проверки нормально сдавали. Теперь они нас перехитрили, обошли на вираже истории. Заменили  везде в планах слова "в условиях развитого социализма" на слова "в условиях перестройки",  а темы и вопросы оставили те же. А нам-то все конспекты переписывать, старые-то руководящие документы, которые мы наизусть учили, оказались совсем и не руководящими.
Марксистко-ленинская подготовка является основным предметом,  изучаемым в армии, по своей значимости превосходящим любой другой предмет боевой учебы.  Но это отнюдь не  подготовка Марксов и Ленинов из числа офицеров, как это следует из названия, а это отличный, проверенный способ привития мировоззрения установленного  директивами и разъяснениями политотделов всему личному составу.  А семинары по данному предмету дают  возможность начальнику единолично оценить по пятибалльной системе мировоззрение своих подчиненных. При этом слабые оценки сказываются    как    на    получении    единовременного    денежного вознаграждения, так и на продвижении по службе, как говориться: "стрелять ты можешь не уметь, но МЛП ты знать обязан". Таким образом, в армии удалось  опровергнуть  известное  положение  о том,  что якобы бытие определяет сознание, здесь все наоборот, если твое сознание не совпадает  с  сознанием  начальника,  то твое материальное бытие от этого сильно пострадает.
- А чем политотдел у вас в  части  занимался?  -  спросил Сашка.
- Тем же,  - пожал плечами Виктор:  - Планы писали, кляузы разбирали. Еще магазин в военном городке инспектировали.
- Как это?
- В день привоза товара магазин закрывали, и там отоваривались командование и политотдел,  чтобы,  не приведи господи, офицерам  не  достался какой-нибудь дефицит,  и не началось на этой почве моральное разложение.
- А литературное воспитание курсантов помнишь?
Виктор кивнул.
Этот великий  акт  развития духовных потребностей будущих офицеров был проведен политотделом училища несколько  лет  назад,  когда в журнале "Юность", из-за явного недосмотра Министерства Обороны была опубликована ложно-вредная  повесть  "Сто дней до приказа", порочащая высокое звание война Советской Армии. Все экземпляры этого номера журнала были изъяты из библиотеки,  а начальники курсов получили приказ провести собеседование с курсантами по этому пасквилю.  Для этого в политотделе были отпечатаны два листочка:  на первом - краткое содержание, как следовало из заголовка,  именно этой повести,  на втором - обличительная  речь начальника курса на собеседовании. Раздали первые листы курсантам,  вторые начальникам курсов  и  провели собеседование,  после чего отправили в Москву докладную о развитии гласности в училище,  а в редакцию возмущенное, написанное начальником политотдела, коллективное письмо.
В дверь просунулась кудрявая Иркина голова:
- Витек,  тебя  Карпов ищет,  - она поморщилась от дыма и захлопнула дверь.
Виктор поднялся, бросил окурок в старое, измазанное краской, ведро и сказал:
- Пока, пошел нести службу.
- Снести бы ее  куда-нибудь  подальше!  -  Ефремов  вновь склонился над тетрадью.
Начальник Сухановского отделения  подполковник  Карпов  - высокий, полный, невозмутимый человек - сидел за своим столом, подперев подбородок огромным кулаком,  и задумчиво  смотрел  в угол,  где  с,  вечно  протекающего,  потолка не спеша падали в подставленный таз капли воды.
- Разрешите? - приоткрыл дверь Виктор.
- Ага, заходи. Сейчас отправляйся на КПП, там должна одна гражданка находиться. Изъявила она желание к нам инженером устроиться. Поговори с ней, кто, откуда, зачем? Приглядись, если толковая, проводи в отдел кадров, пусть оформляет документы на допуск, - Карпов зевнул: - Да, насчет пятого пункта не забудь.
- Что? - затуманенный болезнью мозг Суханова не смог сразу постичь глубину мысли начальника.
Карпов удивленно посмотрел на Виктора:
- Ты что,  вчера родился?  Чтобы не еврейка была, говорю, иначе кадры не пропустят. Понял? Иди.
На улице было ясно и морозно.  Выпавший снег искрился  на солнце, прикрывая своей непорочной белизной коварно накатанный лед.
Виктор неспеша  прошел  вдоль стадиона,  расположенного в центре училища,  и вышел на КПП. У ворот стояла невысокая, худенькая женщина в искусственной шубе и вязанной шапочке, надвинутой на лоб.  Она зябко прятала руки в рукава  и  постукивала ногой о ногу.
Выяснив все что необходимо и не найдя  внешних  признаков той национальности, присутствие которой в армии, по мнению армейского руководства, должно было пагубно отразиться на боевой готовности, Виктор проводил женщину в отдел кадров, а сам направился в столовую, так как уже наступило время обеда.
Пристроившись в конец длинной очереди, Суханов почувствовал легкий озноб,  сбитая утренними таблетками, температура, не подчиняясь строгим требованиям Петрова и не обремененная чувством долга, опять начала подниматься.
Виктору нравилась  офицерская  столовая,  он всегда ходил сюда в отличии от многих своих товарищей,  посещавших близлежащие кафе и чебуречные. Нравились ему порядок и тишина, никакой тебе ругани или ворчания,  полковники без лишних слов подходят  без  очереди,  остальные  же  покорно делают шаг назад. Субординация великая вещь!  Только иногда кто-нибудь из несознательных гражданских начнет возмущаться, но и он быстро умолкает под давлением стыдящего молчания окружающих.  Каждый офицер старается в силу возможности сохранить привилегии старших по званию,  лелея в своей душе надежду утяжеления погон новыми звездами и получения доступа к этим привилегиям,  которые сейчас он ревностно защищает в ущерб себе.
В части,  где служил до перевода в училище Суханов,  было все гораздо проще.  Часть зала столовой была  отгорожена,  там настелили паркет, расставили столы, покрыли их белыми  скатертями,  и здесь питались командование  и  политотдел.  Когда  в стране  началась  перестройка,  армейское  начальство с ужасом ждало каких-либо изменений и в своем ведомстве, к счастью этого не произошло, и армия сохраняет полный штиль, хотя в стране бушует буря. Только некоторые, наиболее прогрессивные командиры, на свой страх и риск, пытались что-то менять. Так было и в части Виктора.  Дверь из столовой в "буржуйку",  так назывался отгороженный угол,  заколотили,  а прорубили два новых входа: один с улицы со стороны штаба, для удобства командования, другой из кухни, для облегчения труда официанток, чтобы им не приходилось лавировать между, стоявшими в очереди офицерами, поднимая  над  головой,  подальше  от  любопытных глаз,  поднос с тарелками,  наполненными отнюдь не из общего  котла  и  потому стоящих командирам намного дешевле. О "буржуйке" у Виктора остались самые теплые воспоминания,  потому что он жил в общежитии  и  ужинать ходил в столовую,  где по вечерам распродавали недоеденные за день командирские блюда.  От этих  воспоминаний Суханов  вздохнул,  сглотнул слюну и продвинулся вместе с очередью еще на шаг назад.
После обеда все офицеры ушли на семинар,  в помещениях ВЦ остались только гражданские служащие и  дежурный  Суханов.  Он сидел за столом в комнате инженеров, придаваясь послеобеденной дреме, когда зазвонил городской телефон.
- Алло.
- Попросите, пожалуйста, Суханова.
- Это я, Наташа. Что случилось?
- Алешка заболел. Мне позвонили из садика, я ушла с работы и забрала его. Врач был, выписал биллютень. На обратном пути купи лекарства.
- Сейчас запишу.
Он взял ручку и на чистой перфокарте записал названия лекарств.
Звонок из дома напомнил ему,  что он хотел навестить старого  приятеля - Гришку Морозова.  С Гришкой они росли в одном дворе,  учились в одной школе, потом в одном взводе в училище, затем разъехались в разные части и вот опять встретились, когда Гришка поступил в прошлом году в адъюнктуру. Вдохновленный примером друга, Виктор тоже тогда решил заняться диссертацией, сдал кандидатские экзамены, имел уже печатные статьи, но когда встал вопрос о переводе его на должность,  связанную с научной деятельностью,  а, следовательно, и с повышением, то выяснилось, что  он не умеет делать стойку на плечах на брусьях в силу слабости своего вестибулярного аппарата,  и Петров прекратил разговоры  о  переводе  до новых успехов в физической подготовке. Виктор,  осознав,  что раз он испытывает головокружение, находясь  вверх  ногами  на брусьях,  то значит его голова слишком слаба для занятий военной наукой, забросил диссертацию.
Знал Суханов и,  теперь уже бывшую, жену Морозова - Ларису.  Она ушла от Гришки, забрав с собой дочку, ушла к Елизарову,  с  которым у нее была любовь еще в школе и у которого уже после школы отбил ее Морозов. Точнее не отбил, а просто Елизаров уезжал после десятого класса на несколько лет с родителями на Север.  Когда Морозовы вернулись из части,  Лариса случайно встретила Елизарова на улице,  и,  всколыхнувшиеся с новой силой,  старые чувства заставили ее понять свою ошибку и  постараться ее исправить,  что довольно просто удалось сделать, так как Елизарова встреча привела к тому же выводу. Лишь один Гришка имел другое мнение, а дочка если и имела какое-либо мнение, то высказать его еще не умела. Зная, как тяжело переживает Морозов  случившееся,  Виктор  считал своим долгом чаще навещать друга.
Путь предстоял  неблизкий  из-за  начавшейся с приходом в училище нового начальника перестройки.  Она охватила первый  и частично второй и