Глухота

       Музыка…
       Таинственный, чарующий Дар Божий.
       Где-то, когда-то случилось прочесть ему, что по воздействию на психоэмоциональное состояние человека музыка занимает первое место, значительно опережая иные средства, обогащающие внутренний его мир и трансформирующие бытие человека от уровня существования биологического (хотя и высшего) организма отряда приматов до уровня одухотворённой, собственно человеческой жизни.
       Любовь – Любовь! – в земном её измерении, конечно, – это неукротимое, пламенное, всеобъемлющее и всепоглощающее чувство, занимает, согласно информации той, прочитанной им случайно, лишь шестое место.
Узнав об этом, месту Музыки он почти не удивился. Удивило его лишь то, что между ними, Музыкой и Любовью, вклинились ещё четыре неведомых ему (не указанных авторами) «внешних раздражителя». Мысль его никогда не обращалась к этим явлениям в таком аспекте. Но теперь, узнав об этой иерархии, он полагал, ему казалось, точнее, что они, с полным на то правом, должны были бы делить между собою первенство.
       Он мог судить об этом. Ему, в счастливой его жизни, довелось испытать и то, и другое. Любовь, дарованная ему свыше в зрелом возрасте, обогатила внутренний его, эмоционально-эстетический мир таким неповторимым и ничем не заменимым знанием, какого не могли предоставить ему никакие усилия разума.
       Музыка же, волшебный мир звуков, гармоничная совокупность и последовательность которых – от нежно чарующих до интенсивно-энергичных и даже громоподобных, – порождаемых с помощью различных звуковоспроизводящих средств, всегда тонко воспринималась его мироощущением как некое таинство. Доступное действительному, трепетному пониманию лишь очень малого числа людей из многомиллионного обыденного мiра. Мiра, живущего в подавляющей части своей исключительно естественными своими отправлениями, в число которых утончённо-эстетическое восприятие Божиего мира никоим образом не вписывается.
       Любовь и Музыка, в его понимании, находились в тесном соприкосновении, и даже переплетении друг с другом.
       Музыка, в восприятии его, возвышенно-романтическом, исполнена была Любви. Тонкой, воздушной, словно шёлковая косынка, соскальзывающая с невинно обнажённых плеч прекрасно-юной тургеневской девушки. Или чувственной, страстно-нежной любви к зрелой женщине, колоритно живописуемой сочными, мягкими и тёплыми звуками. Либо лирическим переливом мелодий вновь и вновь вызывала, согревающее душу и щемящее сердце, чувство тихой любви к бескрайним просторам родного Отечества, сопровождаемое столь же тихой и светлой грустью, стекающей по щеке чистой слезой. А то – жизнеутверждающей своею ритмической мощью заставляла поражаться величию и красоте Творцом созижденного мира: всегда такого разного и всегда же – такого прекрасного.

       А Любовь, в его переживании её, не только визуально отражалась в творениях некоего Художника, уверенною кистью кладущего широкие мазки по-летнему лучисто-ярких красок, и благоухала пышным буйством всеобще-ликующего весеннего цветения, но она ещё и звучала в сердце его тончайшими оттенками чарующих мелодий…
       И всё это хрустальных звуков волшебство, насладиться которым в полной мере немыслимо было, по его мнению, никогда, всю эту красоту, тонко им ощущаемую и переживаемую, невозможно было, казалось ему, не понимать, не слышать, не замечать (!).
       Увы… Очень даже возможно.
       Иллюзорность этих его наивных представлений развеяна была неоднократно самым пошляческим образом. Для мiра, всерьёз увлечённого процессом пережёвывания пищи, а затем и дальнейшим процессом – пищеварительным, царство каких-то там звуков (окромя звуков собственных – внутриутробных, ну, и тех также, которые утроба эта производит вовне) мало представляло интереса. Меньше, во всяком случае, чем прыщ на носу у соседа.
       Хотя…
       Парадоксально, но мiр человеческий в массе своей музыку всё-таки любит. Только странно это как-то у него получается. Вроде бы и любит он её, но вот красоты, в ней содержащейся, ни расслышать, ни, тем более, оценить не в состоянии. Казалось бы, у всех людей процесс восприятия музыки протекает одинаково: через ухо (то есть два). Но на этом всеобщая универсальность этого процесса и завершается, – думалось ему, пытавшемуся осмыслить природу массовой глухоты, невосприимчивости людской к неисчерпаемой красоте музыкальных звуков.
       У одних (у тех, кто её слышит), далее – от уха – музыка воспринимается и с наслаждением оценивается тончайшими фибрами души. А также той частью животрепещущего сердца, которая «заведует» тонким восприятием и переживанием прекрасного.
       У других же, поражённых вирусом глухоты, музыка, минуя ухо, «поступает», судя по всему, прямиком во чрево, а оттуда в ягодицы и икры ног. Именно этими органами, по всей видимости, и воспринимает музыку мiр, не способный оценить красоты, сокрытой в мире музыкальных звуков. Поскольку они, органы эти, у «глухих» людей под воздействием музыки (ритмичной, по большей части) начинают конвульсивно сокращаться, принося им хотя бы какое-то, доступное им, удовлетворение – удовлетворение ритмического движения, танца то есть (или пляски).
       Он всегда, с детских лет, слушал, любил и ценил только Музыку. Суррогатов её он не переносил. Музыкой для него была хорошая, содержательная, качественная музыка (качественная, как в смысле мелодического, гармонического наполнения произведения, так и в смысле исполнительского мастерства и качества звука, а также связанной с ними законченности целостного, композиционного звучания).
       Музыка, которая ему нравилась, была разной: классической, народной, поп, рок. Жанр её не имел для него решающего значения. Для него существовало две разновидности музыки. Хорошая – то есть Музыка – вне зависимости от жанровой её принадлежности (сюда он относил даже то, что лично ему не слишком нравилось, но что он, несмотря на это, не мог не признать всё же музыкой). И всё остальное.
       То же, что с маниакальной упёртостью тупо долбило по головам несчастных людей в течение пары десятков лет на рубеже двух тысячелетий, он с брезгливым презрением напрочь отказывался признавать музыкой, даже плохой.
       В своё время он научился понимать и ценить музыку классическую. Но всё же она, при всём его к ней уважении, не была его музыкой. Его музыкой стала рок-музыка, объединившая в себе массу стилей и разновидностей. Не все они были близки ему. А иные (вроде хэви-метал, панка и прочих извращенческих наростов на здоровом теле интересной, творческой музыки), так и вовсе претили эстетическому его чувству. Но серьёзный, классический рок, вознёсшийся до высот истинного искусства (композиторского, исполнительского и новаторского-звукорежиссёрского), стал его любовью на всю жизнь.
       В его восприятии Музыка всегда порождала образы. Причём природа и качество образов этих могли быть самыми разнообразными. Это могли быть образы визуальные, зрительные то есть. Образы особенных каких-то, неповторимых психологических состояний, порождаемых теми или иными музыкальными гармониями (или даже дисгармониями, что – тоже музыка, если они композиционно уместны, необходимы и оправданны). Образы чувств, чувственных переживаний, то есть особо «окрашенного» (воздействием прослушиваемой в данный момент музыки), неведомого ему доселе, чувственного восприятия окружающего мира. И прочая, и прочая.
       Слушая Музыку, он «отключался» от грубого, материально-обыденного мiра и «погружался» в неё душою своею, словно в эфирный океан, в котором та, обладая стремительностью и упругостью дельфиньего тела, парила и скользила вслед мелодическо-гармонических откровений по захватывающим дух траекториям, выписывая в волшебном этом пространстве немыслимые пируэты. Либо, во вдохновенном упоении, то расширялась до масштабов Вселенной, то сжималась до капельки утренней росы, трепетно вздрагивающей в ложе столь же трепетно прекрасного цветка, робко раскрывающего лепестки свои навстречу животворящему Солнцу…
       Он жил Музыкой. Он жил в ней. И, по возвращении оттуда в мiр, ему странно было видеть, что другие люди ничего этого не знают, не видят, не слышат и не понимают. Ему очень хотелось поделиться с другими теми сокровищами неосязаемыми, созерцательное упоение которыми сам он переживал неоднократно. Но, увы, людям мiра сего не нужно было этого. Их одолевали другие заботы: несварение желудка, малопослушные дети, сварливая соседка (кстати, соседками подобного типа он также, в обыденной своей жизни, обделён никогда не был), ну, и всё такое прочее…
       Он видел, что Музыка может оставлять людей равнодушными. И это всегда крайне удивляло его: сознанию его с большим трудом удавалось каждый раз констатировать очередной клинический факт глухоты при полном наличии слуха.
       Да ладно бы «глухими» были те, кто вообще не любит никакой музыки. А то ведь случалось ему предлагать послушать великолепные образцы ритмичной, к примеру, и достаточно эмоционально-динамичной рок-музыки тем, которые сами слушают сутками какую-то низкопробную бум-бум-дребедень, реагируя на неё обезьяньими ужимками и прыжками (сжалившись над ними и полагая, что у них, наверное, никогда не было никакой возможности услышать хоть разок настоящую Музыку). И что? А всё то же: пустые глаза и моментально заскучавшие лица.
       От этого ему становилось крайне неловко за беспокойство, нетактично причинённое им увлечённым людям. А внутренне он безмерно поражался. Это какая же степень бездумно-бездуховной пустоты должна иметь наличие в душах людей сих, если примитивнейшее многочасовое долбление искажённым звуком по голове вызывает у них реакцию радостного конвульсивного дёрганья, а насыщенное сочным музыкальным содержанием и высококачественным звучанием произведение не вызывает ни единой, ни малейшей эмоции!!!
       Вот и на работе тоже…
       Когда он работал за компьютером, создавая маленькие свои, скромные творения, Музыка всегда вдохновляла его. Ибо слияние её образов с образами его мироощущения порождало новые, созданные им самим, образы. В общем, в работе его, особенно в домашней обстановке, Музыка не только не мешала ему, а и помогала существенно, обогащая его собственные выразительные средства.
       Он не ждал, что так может быть с другими. Хотя многие тоже работают под музыку (свою, конечно же, качество которой у каждого «меломана» соответствует уровню его восприятия, уровню духовно-эстетического его развития, в конечном счёте – качеству внутреннего, сущностного его содержания).
       Но что Музыка (не болтовня пошлая и трёп полубессмысленный радио-жокеев), негромко звучащая, может кому-то «мешать сосредоточиться» в рутинной писчей работе, такого он тоже не очень ожидал. Поэтому, когда один из коллег попросил его однажды убрать мешающую творческой мысли Музыку, он в очередной раз был несколько удивлён. Что, впрочем, не помешало ему с готовностью и вновь испытанным чувством стыдливой неловкости удовлетворить просьбу коллеги и никогда более не донимать того мешающей ему Музыкой.
       Что поделаешь – глухота…



       Владимир Путник