Глава 2. Поспешность

В отличие от героя одной из песен Владимира Семеновича, который «… явился на свет не до срока …» Петька огласил своим криком родильное отделение Зеленогорской больницы, примерно, месяцев через семь после того, когда его семнадцатилетний отец, больше думая о том, как похвастается друзьям, что стал мужчиной, чем о процессе этого становления, не успел ничего сообразить, как процесс пришел к финалу, безмерно удивив этим, будущую Петькину мать, предвкушавшую что-то неземное и чудесное, а получившее немного болезненное и непонятное впечатление.
Кто знает, может, именно эта поспешность явления людям и отложила отпечаток на всю недолгую, если задуматься, жизнь Петьки, а также на его характер и стиль жизни и поведения. Но тут не берусь устанавливать причинно-следственную связь, может характер человека формируется еще в утробе, и именно этот характер и стал причиной преждевременных родов.
Но, почему-то мне кажется, что тот, кто не укладывается в рамки понимания, а, если и существует для кого-то, то только на уровне веры, не просто так дает каждому из нас тот или иной характер, привычки, отношение к себе и другим, а закладывает это все с только ему одному ведомой целью, формируя нашу судьбу. Потому что каждая судьба, в конечном счете, имеет свой баланс, свой окончательный вес на одной из чаш весов, в то время, как на вторую кладутся все судьбы, так или иначе пересекавшиеся с нашей. Вот об этом думал я, будучи свидетелем того, как Петька поспешно и не задумываясь рвал грудью финишную ленту своего земного пути.
Но это было много позже, а пока принесла его мать в свой отчий дом, потому как отца Петькиного забрали недавно в армию, из которой он так потом и не вернулся, зацепившись сердцем за дородную украинскую деваху да и осевшим навсегда в справной избе на окраине села, при котором размещалась его часть.
Не рады были дед и бабка, несильно обрадовались пополнению семейства, даже в роддом не пришли дочку с внуком встречать. И пошла не то чтобы молодая, а просто юная мамаша рядом с подругой-одноклассницей и с чадом на руках по летнему цветущему и благоухающему, воистину соответствующему своему названию в эти месяцы, Зеленогорску в сторону своей родной улицы Овражной, в дом, что в самом конце этого разбитого проселка, на границе леса и питомника. Устали руки, будто отваливались, и казалось ей, что осознала она тогда тяжесть материнства, не зная в тот час, что боль в руках в этот день, самая меньшая боль и трудность будущего ее.
Но ладно не будем о трудном и о грустном. Пусть все идет, как оно шло, кем-то заранее начертано и предрешено, а я об этом попытаюсь рассказать.
Очень мне нравится название одного из видов прозы – «рассказ». Конечно, многим хотелось бы написать эпохальный роман, например, ту же «Войну и мир», но тут есть две сложности: первая – не каждому обломился талант для этого, а вторая, что не у многих хватит терпения прочесть, все, что вам талант позволил навалять. А вот, что касается того, как определить, что же вам, в конце концов, удалось выдавить из себя, то рассказ, на мой взгляд, самое то, что надо, потому как происходит от слов, символизирующих вашу способность донести что-то до кого-то, то есть рассказать. Именно рассказ подразумевает вашу точку зрения, потому что «раз и сказал», то бишь я сказал, а раз я сказал, значит, я так думаю, я так считаю. Таким образом, только рассказ есть то, что собой раскрывает ваше мнение и ваш взгляд на вещи.
Во как меня безногого понесло и повлекло. Были бы ноги, сбегал бы с дружками за водкой, а не тратил бы время на то, чтобы пытаться объяснить, какого лешего тянет меня что-то написать и еще упросить вас это прочитать.
Как бы там не было, но, еще не достигнув и первого своего дня рождения, решился Петька неожиданно для себя и окружающих измерить своими шагами расстояние от кроватки, в которую перед этим вцеплялся ручками, до двери, кем-то оставленной открытой и являвшей взору темный коридор, ведущий на кухню и на крыльцо. Если от срока его присутствия под солнцем отнять два, недосиженных в положенном природой месте, месяца, то становится понятно, что и отказаться от четырех точек опоры в пользу двух он тоже решил раньше многих.
Вот только говорить Петька не хотел торопиться. Видать боялся сморозить какую-нибудь глупость, а потому хранил гордое молчание, несмотря на все мамины попытки заставить его отреагировать на говоримые ласково вынуждающим голосом глупые вопросы, такие как: «А что наша крошечка кушает?», будто все вокруг слепые или настолько долго живут, что забыли, как называется манная каша.
Пошел он сразу и поспешно, торопясь, пока кто-нибудь не остановил. Да так спешил, что не успел и понять, что произошло, когда его лоб встретился с торчавшей из расшатанного пола шляпкой гвоздя. При этой встречи никаких слов, которые он не умел издавать, не надо было, чтобы выразить свое возмущение. И полетел по комнате, а оттуда в коридор, заглянув на кухню, вырвался на улицу, спугнув стайку воробьев, сидевших на перилах крыльца, отчаянный плач, обидевшегося на весь свет, ребенка, который в первый раз попытался сделать что-то самостоятельное и, как полагается, сразу же был наказан за это болью.
Но, уже однажды решившись что-то сделать, он не мог от этого отказаться и гордо перемещался в вертикальном положении, от падения до падения, являя всем окружающим разбитый лоб, который потом всю оставшуюся Петькину жизнь был помечен шрамом в виде многоконечной звезды, расположенной ровно по центру, чуть выше того места, где могли бы сойтись его брови, если бы им было суждено сойтись. Именно этот шрам принес ему позже, уже в школе еще одно прозвище, кроме того, что принес он с собой из дома - «Звезданутый».
Вот так, как бы и ожидаемо после преждевременных родов, но все равно неожиданно зашагал он по жизненному своему пути, не огибая сложностей и налетая на всякие препятствия, не убирая в сторону помеченного лба.  Видать, заранее зная, не обидит его путь никого, а оставит о себе добрую память хотя бы в нескольких сердцах.
Следующим значимым действием в стремлении покалечить себя стала его поспешность в поглощении пищи, поставленной перед ним на стол в тарелке. Не дожидаясь никого, хватал Петька ложку, зачерпывал горячий суп и отправлял его себе в рот. После этого действия он начинал кричать, хватать воздух ртом и вываливать публике распухший, ошпаренный язык.
Вот именно в это время, когда учился он, нанося себе ожоги, самостоятельно утолять голод за круглым семейным столом и нарекла его мама прозвищем «Поспешка». Так это прозвище и пошло за ним следом из дома в детский садик, а оттуда в школу, где вместе с фамилией, Пешков, сформировало кличку «Пешка». Как говорят, имеют слова произнесенные вслух дурную привычку материализоваться, вот и кличка эта, провожая Петьку по жизненному пути, не дала ему стать ни ферзем, ни тузом, прошмыгнул он по этому миру незаметно, не вызвав громких возгласов и оваций.
Я к чему эту ботву всю тут привожу, а к тому, что если ты кого дураком будешь долго называть, то он, пить дать, точно не сможет со временем вспомнить, сколько будет дважды два. Как и в сказках наших народных все мои тезки, Иваны, обязательно дураки, а почему, а потому что их такими или родители, или царевны-лягушки считают. Вот так и Петька прошел всю жизнь свою пешкой, так и не смог пересечь поле, разрисованное клетками белыми и черными, как удачными и неудачными, чтобы стать кем-то значимым и завидным, а так и остался никому не нужным и никчемным, как может со стороны показаться. Ан нет, кто-то поди всю оставшуюся жизнь будет вспоминать, что был такой по жизни дурак и непутевый, но вот не будь его, не столкни меня мой путь жизненный с таким вот ненужным, и оказался бы мой путь этот на много короче.
Приучилась постепенно его мама не подавать ему еду или чай в горячем виде, чай разбавляла холодной водой, а тарелку с едой, прежде чем подать на стол, держала на подоконнике, чтобы остыла.
Несмотря на, свалившиеся на ее молодые плечи, заботы, не утратила Вероника (Петькина мать) свойственного ей с детства веселого и общительного нрава. Оставалась всегда в окружении кавалеров и любовников, которые правда долго не задерживались, кто сам не стремился закреплять отношения с одинокой женщиной, обремененной ребенком, а кто и ей надоедал. По-всякому было.
Родители ее, хоть и продолжали осуждать ее одинокое материнство, но все же кое-какую помощь оказывали. Как не странно, но больше этой помощи шло от отца: погулять с Петькой, почитать ему, уложить спать.
Родители-то ее (Кирилл и Валентина) начинали свою семейную жизнь хоть и рано, чуть дождавшись восемьнадцатилетия, но все по правильному, по высокоморальному. До свадьбы ни-ни, и только в первую брачную ночь потеряла Валентина свою девственность. Дочку родила вовремя, жили душа в душу. Кирилл даже не посматривал по сторонам, уж не говоря про Валентину.
Но вот где-то годам к тридцати трем, проснулась в муже тяга к знаниям. Имея за плечами ремесленное свое образование, увлекся он физикой, начал со школьного учебника, потом стал покупать более серьезные издания в магазине «Старая техническая книга», что на углу Литейного и Жуковского, ездил туда пару раз в месяц. А, отдавшись сему увлечению, стал замыкаться, впал в молчаливость и нелюдимость. Видать так на него подействовало понимание, сколького он не знает, сколько упустил в молодые годы свои. А теперь, осваивая сложные физические законы, еще и осознал, что не о чем, видать, ему говорить с необразованными домочадцами, вот только с Петькой и можно обсудить, что из научных трудов уяснил, благо малец не спорил, молча внимал умные дедовы мысли и рассуждения.
А Валентину бросило после рождения внука в другую крайность.
Глядя на ветреную жизнь дочери, она, вдруг, осознала, сколько сама упустила в жизни своей правильной, в награду получив молчаливое, замкнутой создание, часто лежащее по ночам с открытыми глазами рядом с ней, уперев взгляд в темноту, полностью поглощенное перевариванием, полученных за день знаний, не обращая внимания, что жена пытается придвинуться поближе.
И вот годам к сорока, нашла она себе утешение в объятиях городского мужика, веселого, балагурного и ненасытного. Да так это ее затянула, что порой и ночевать-то домой не возвращалось, благо этого, казалось, никто и не замечал, по крайней мере, вопросов вслух не задавали.
Так и жили они, каждый в своем русле и течение.
Еще перед школой Петька познакомился с огнем, а это вам не горячий суп, а посильнее ощущения.  Было дело так: пекли они с приятелями на опушке леса, за домом, картошку. Увлекательное было занятие – сначала костер красивый и завораживающий, потом угли раскаленные, потом процесс приготовления лакомства. А вот когда приятель, что постарше, выкатил одну из картофелин веточкой на траву и начал чистить, Петька в спешке выкатил, подражая товарищу, уголек раскаленный и радостно схватил его, сжав в ладони.
Долго он после этого ходил с перебинтованной рукой, пока на ладони наросла новая кожа, и навсегда приобрел панический, какой-то животный, страх перед огнем. Все костры обходил потом стороной, не участвовал в наших ночных посиделках у огня, к печке дома не