Данко

50-х годов. В 1930 году получила диплом по социально-экономическому уклону. В 1931-1935 училась в Тимирязевской академии. Наджаф – свет очей ее и гордость - знал несколько языков, окончил военное училище в Киеве и танковую академию в Ленинграде.

Увы, Судьба и здесь не была к ней милосердной. "Во время Великой Отечественной войны Наджаф Нариманов, будучи командиром танкового взвода, принимал участие в освобождении Сталинграда и Донбасса. Погиб в бою во время обороны города Волновахи, что в Донецкой области". Похоронен там  же. Был награжден орденом "Отечественной войны первой степени" и медалью "За оборону Сталинграда".

-  Гюльсум ханум часто писала сыну на фронт письма., - с печалью говорит Кямиля-ханум. - Почтальон принес телеграмму о смерти ее сына именно тогда, когда женщина писала сыну очередное письму. Вернувшись к неоконченному письму, она поставила многоточие...

- Это горе ее сломило, конечно. До смерти Наджафа она  еще держалась. Но все и тогда не опустила руки, перенеся свою любовь на детей-сирот, родители которых погибли на войне. Была председателем Попечительского совета многих детских домов Москвы и Московской области.

Гюльсум Нариманова умерла в 1953 году в Москве и была похоронена на Новодевичьем  кладбище.

- Вот это рабочий кабинет Нариманова, - продолжает Маленькая Хозяйка Большого Дома.  - Здесь доктор Нариманов принимал пациентов. Вы только подумайте: человек, уже ставший уважаемым педагогом, просветителем, (был награжден орденом Святого Станислава III степени, а также бронзовой медалью); литератором, автором знаменитой исторической драмы «Надир-шах», пьесы «Шамдан-бек» и глубоко лиричного и философского романа «Бахадур и Сона», многих острых критико-публицистических статей, учебников, пособий; человек, переведший на азербайджанский язык гоголевского «Ревизора», последующая постановка которого с Наримановым в роли Городничего произвела фурор, эффект разорвавшейся бомбы, - настолько все это было близко азербайджанской действительности; человек, обремененный многочисленными родственниками, - уезжает в Одессу, где поступает на естественный факультет Одесского университета, чтобы выучиться на врача и приносить пользу народу!!!

- Ну, скажите по правде, - с волнением и гордостью в голосе говорит Кямиля-ханум, вы много видели врачей, которые по любому вызову больных, в любую погоду ездили с визитами и еще оставляли деньги под рецептами, чтобы больной имел возможность купить лекарства или еду?!

Да, он был врач широкого профиля, ведь тогда существовало само понятие: «земский доктор». Такой доктор должен был уметь все. Вот, посмотрите,  тут его гинекологические инструменты: скольким женщинам он спас жизнь, сколько новых душ принял в этот мир. Это инструменты и книги по офтальмологии, хирургии. Ему верили, иначе как Доктор Нариман не называли.

- Кямиля-ханум, - осторожно интересуюсь я, - а, правда, что на похоронах Нариманова не присутствовал ни один представитель от Азербайджана?

-Да, к сожалению, это так. Более того, из Москвы обратились к тогдашнему руководству Азербайджана, о том, где хоронить. Гюльсум-ханум, и родственники хотели, чтобы в Баку. Но ответа не было. Не знаю, были ли это происки врагов, какие-либо закулисные игры, но факт остается фактом: Нариман Нариманов, скончавшийся в неполные 55 лет при невыясненных обстоятельствах (официальная версия – разрыв сердца) является по сегодняшний день единственным азербайджанцем, похороненным у Кремлевской стены.

- Существовали версии о том, что его отравили, - замечаю я.

- Вы знаете, достоверно, это утверждать сложно. После его смерти 19 марта 1925 года было произведено вскрытие, на котором присутствовали близкие родственники. Окончательное заключение: разрыв сердца, не спровоцированный никакими внешними воздействиями. Возможно просто организм устал. Да, и под силу ли человеку такая многолетняя изматывающая нагрузка?..

  - Видите ли, обыкновенно, человек предчувствует свой уход. А Нариманов был врач, он оценивал свое состояние лучше чем кто-либо другой. И возможно, поэтому, выступая в начале 1925 года в Тифлисе, в «Клубе Наримана», который построили живущие в Грузии азербайджанцы, он обратился к ним со словами: «Учите своих детей, мусульмане! Учите! Я сделал все, что мог. Я одной ногой уже стою в могиле. Но вам говорю – учите своих детей, чтобы они были не хуже других народов. Не дайте им погрязнуть во мраке невежества. Всю жизнь я радел за то, чтобы мой народ жил достойной, светлой жизнью. Азербайджанские дети, воспитываемые вами, должны быть трудолюбивыми, чтобы они не за счет других, а своими силами могли удовлетворить потребности своей жизни… Нужно, чтобы они любили природу, надо их заинтересовать знанием природы. Юноши, получившие ваше воспитание, должны быть смелыми, отважными, достойными, чтобы они не стали двуличными ради куска хлеба, не называли молоко черным, чтобы понравиться кому-то. Учтите, товарищи! Обратите на это особое внимание. Люди, говорящие неправду из-за карьеры, двуличные, продавшие свою честь, не могут быть членами будущей нашей коммуны. Поэтому будьте всегда в контакте с детьми, в своих действиях, разговорах будьте в высшей степени осторожными, потому что на детей быстро действует окружающее; Азербайджан является школой для Востока, т. е., пока Восток остается в нынешнем положении, мы должны быть его учителями во все отношениях.

- Ведь эти слова, по сути являются завещанием Нариманова, горьким и тревожным обращением его к будущему: «Не посрамите, не опустите знамя просвещения, поднятое нами!» Если бы человека отравили внезапно, этого предчувствия конца не было бы. Другое дело, что силы его были на исходе, он был измотан морально…

Кямиля-ханум умолкает, погруженная в свои раздумья. Молчу и я. Знакомство с домом-музеем Наримана Нариманова подходит к концу…

… Я могла бы говорить о Нариманове бесконечно. Но строгие рамки газетной статьи не позволяют мне это сделать. А жаль… Как много еще можно рассказать: о его неоднозначных, но неизменно уважительных отношениях с меценатом и нефтепромышленником Гаджи Зейналабдином Тагиевым, о Генуэзской конференции, на которой он отстаивал интересы Азербайджана, и с которой вернулся не с самыми радужными впечатлениями, о том, как он добился, чтобы в экспроприированном особняке Тагиева был открыт Музей истории Азербайджана, о том, как распорядился о безвозмездной выдаче  людям в месяц мухаррема продуктов питания, о том как лечил, спасал, учил, о том, как самозабвенно любил литературу и искусство, проникновенно играл на таре. Наконец,  о том, что старший брат его, Салман, тоже был выдающимся человеком – филологом, первым полиграфистом на Кавказе.

Да, о многом можно было бы еще сказать. Но, пожалуй, лучше, точнее и пронзительнее всего это сделал сам Нариман Наджаф оглы Нариманов в своем предсмертном письме к пятилетнему сыну. Лежащее на его письменном столе в доме-музее, оно настолько поразило меня, что я попросила Кямилю-ханум, дать мне копию, что она любезно и сделала. Привожу его здесь полностью, намеренно все выделив жирным текстом, ибо по моем мнению, оно является подлинным манифестом не только благородного человека, но гражданина своего Отечества:

[i][b]Москва, 28 января 1925 г.

В 1895 г. 15 января в Баку в Тагиевском театре в первый раз была поставлена моя пьеса «НаданлЫк» («Невежество».)Этот день я считаю началом моей литературной работы. Сегодня 28-го января 1925 г. по нов. ст. проходит 30 лет. Некоторые из моих друзей, узнав об этом, пожелали скромно праздновать этот день. Уже от них получены телеграммы…
Конечно, если строго судить, то можно сказать, что мною почти не сделано ничего. 30 лет! Кажется, за это время можно было что-то сделать. Когда сопоставляешь это время с тем, что что написано мною за это время, становится стыдно…
Но с другой стороны, когда представляешь все то время, всю ту среду, все жизненные зигзаги, в которых протекала моя жизнь, то все же можно утешить себя тем, что хотя мало, но что-то сделано мною. Одно то, что окружающая меня среда, ее отсталость, ее инертность в продвижении вперед, халатность к окружающим проявлениям жизни, бессмысленная национальная грызня, отсюда вечное страдание: кровь, слёзы, нищенство, обман и многое другое – все это не давало мне покоя, это видно из всего того, что мною написано. Может быть, всё это передано некрасочно, нехудожественно, неумело, но одно то, что я по мере сил и возможностей реагировал на всё это в своих писаниях, это одно указывает на то, что я не могу относиться к окружающей среде, как многие другие индифферентно; и что душа была неспокойна, и что я хотел и стремился к тому, чтобы принести хоть какую-нибудь пользу человечеству.
Это и только это дает некоторое удовлетворение мне, работавшему 30 лет на общественной ниве. Если своей скромной работой за это время я могу заразить своей «болезнью» хотя бы десять человек из поколения, и то успокоит меня, мое сознание в том смысле, что недаром жил и недаром занимал уголок в этом обширном, но тесном мире…
Дорогой мой сын Наджаф! Если мне суждено еще жить, то я постараюсь подготовить тебя так, чтобы ты больше сделал для человечества, но, если мне суждено скоро пойти в вечную могилу, то прошу тебя сделать хотя бы то маленькое, что сделал я, твой вечно страдающий за других отец.
Моя жизнь была полна забот: я уже с 20-ти лет был обременен семьями брата и сестер. Я вырастил, воспитал за эти 30 лет 11 человек, из них 8 девиц выдал замуж, а трех племянников воспитывал на свое скудное жалованье. И когда все это было сделано, я снова начал учиться, поступил в университет, уже 30-ти лет, и после окончания университета, я употребил все усилия для воспитания оставшихся после брата Салмана его детей. От всего этого я освободился только теперь, выдав замуж последнюю дочь брата Ханум в 1924 г. А это я пишу, спустя год, именно в 1925 г. Все это пишу для того, чтобы ты не упрекал меня в том, что мною сделано для человечества мало.
Я надеюсь, что ты пополнишь своей работой в этом смысле мою работу.
Дорогой сын! Если изучишь мою жизнь, то убедишься, что я по крайней мере до 1925 года жил для других. А дальше? Дальше так же будет продолжаться, т.к. лишь в такой общественной работе я нахожу удовлетворение, тем более, что нынешний строй в России более всего подходит моему духовному миру.
Я вообще против порабощения человека человеком. Я всеми фибрами души против рабства, где бы это ни было. Я искал этих путей для скорого освобождения человечества от невежества и, следовательно, от рабства.
Я был соц.демократом, но эта организация все более и более отдаляется от идеала. Я принял программу большевиков с особенным удовольствием, так как в ней я видел и вижу скорое осуществление моей именно программы: уничтожить рабство на земле.
Быть может, ты прочтешь эти строки, когда и большевизма не будет. Но это не значит, что большевизм не годится: это будет означать, что мы не сумели его удержать, мы недостаточно оценили его, мы плохо взялись за дело. Откровеннее сказать; мы настолько стали надменными от власти, что, занимаясь пустяками, дрязгами, упустили главное из рук.
Власть портит