Илья Муромец - отзвуки прошлого 4. Собака-царь

  Он не мог насмотреть конца й краю силы татарскоей,
    А скрозь пару-та ведь лошадиного,
    Да скрозь того пару человечьего
    Да й не может пропекать да й красно солнышко,
    Ото ржания да й лошадиного,
    А от покриков да й человечецких
    Ужахается сердечко й молодецкое”
                 (“Былины И.Г. Рябинина-Андреева”, №1, с. 46, Петрозаводск, 1947)

    Ну куда монарху податься? Пришлось Владимиру, скрипя сердцем (а может, в придачу, и зубами) отправляться на поклон к опальному богатырю: “А я глупость сделал князь да стольне-киевский” (там же, с. 43). Тот, хотя и не сразу, всё же согласился помочь:

    “— Тибя Бох простит, да красно наше солнышко,
    Тибя Бох простит, да всё Владимир-князь!
    Не своим-то ты умом да дело задумал делати:
    Насказали то тебе бояра кособрюхия”
                 (“Беломорские былины, записанные А. Марковым”, №2, с. 42, М., 1901)

    В общем, на убогих не обижаются. Вежливое по форме обращение содержало в себе оскорбительный намёк, который Владимиру пришлось покорно проглотить. Герой, выходящий из темницы сражаться с врагами – это похоже на миф про умирающего и воскресающего бога грозы. На зиму он попадает в загробный мир, а весной оживает и вступает в бой с демонами холода и мрака. Не зря показаны в былине сверхъестественные способности богатыря:

    “В полону сидит богатырь святорусськии,
    Он не старится, да й лучше ставится”
                 (“Былины И.Г. Рябинина-Андреева”, №1, с. 44, Петрозаводск, 1947

    История о несправедливо обвинённом герое, которого правитель-самодур вынужден просить о помощи, достаточно распространена. Она лежит в основе сербской песни “Марко Королевич и Муса-разбойник” (“Сербские народные песни и сказки из собрания Вука Стефановича Караджича”, с. 211-217, М., 1987), французской поэмы XIII века “Ожье Датчанин” (А.Д. Михайлов “Французский героический эпос. Вопросы поэтики и стилистики”, с. 328, М., “Наследие”, 1995), но ближе всего к русской былине рассказ про Исфандияра из “Шах-наме”.
    Исфандияр был сыном иранского шаха Гуштаспа и предводителем его войска. Он прославился военными победами, но однажды на пиру его оклеветал завидовавший ему Гуразм, утверждая, что будто бы Исфандияр замыслил захватить престол. Разгневанный шах велел заковать сына в цепи и бросить в темницу. Услышав об этом, туранский правитель Арджасп собрал войска и вторгся в Иран, войска Гуштаспа были разбиты, а сам шах укрылся на горе. По совету мудреца Джамаспа Гуштасп обратился за помощью к заточённому им Исфандияру. Тот поначалу упрямился, перечисляя свои обиды, но в итоге смягчился и поспешил организовать отпор туранцам. С появлением на поле боя Исфандияра положение дел переменилось и теперь уже войска Арджаспа оказались разгромлены. После этого Исфандияр направил своё войско в земли туранцев и захватил их столицу, использовав для этого такую же хитрость, как и наш князь Олег при захвате Киева, а потом убил Арджаспа и забрал его голову как трофей (Фирдоуси “Шах-наме”, БВЛ, с. 484, 528-537, М., 1972).
    Одно и то же сказание, только в местных вариантах, принадлежало народам, разделённым исторически и территориально. Трудно представить, чтобы фольклор хоть кем-то перенимался от народа с другим образом жизни, другой культурой, другими национальными устремлениями и при этом не подвергался кардинальной переделке. Логичнее предположить, что сказание зародилось в тот период, когда индоевропейцы ещё только формировались и не успели далеко отделиться друг от друга. Ближе всего к русской былине иранский вариант сказания, а ведь с Ираном у Руси не было тесных культурных и хозяйственных связей. Напрашивается вывод, что близость эта происходит с той поры, когда предки ариев жили совместно с праславянами.
    Заимствование невозможно и потому, что для русских былин история с несправедливым обвинением стала не единственным объяснением причины ссоры князя Владимира с Ильей Муромцем. Есть и другие объяснения, не имеющие сходства с иранским сказанием. Ну вот ещё такая версия былины – Илья оскорбился тем, что его не пригласили на княжеский пир:

    “Славныя Владимир стольнё-киевской
    Собирал-то он славный почестен пир,
    На многих князей он и бояров,
    Славных сильныих могучиих богатырей;
    А на пир ли-то он не́ позвал
    Стараго казака Ильи Муромца.
    Старому казаку Илье Муромцу
    За досаду показалось то великую”
                   (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №76, с. 458, С.-Петербург, 1983)

    Обидно, конечно, но может у Владимира имелись какие-то основания для такого поступка? Южнославянского двойника Ильи Муромца – Королевича Марко тоже боялись приглашать на пиры, потому как из-за своего буйного нрава он непременно учинит там побоище:

    “Пьют, едят и только молят бога,
    Чтоб про то не ведал буйный Марко”
                 (“Королевич Марко, Груя и Филипп Мадьярин” // “Песни южных славян”, БВЛ, с. 192, М., 1976)

    Вот и Рустам оскорбился, когда Исфандияр не позвал его на пир. Явившись туда самовольно, Рустам заставил хозяина извиняться, потом потребовал для себя лучшего места, а после этого ещё захотел сидеть на золотой скамье (Фирдоуси “Шахнаме”, ЛП, т. IV, с. 246-247, М., 1994). Но ведь то же самое происходит и в русской былине. Разбушевавшийся Илья устраивает в столице дикий погром и некому обуздать его. Владимир просто вынужден хитростью заманить богатыря в темницу, а не то он весь город разнесёт.
    Такая выходка Илью совсем не красит, но наглядно показывает нравы воинского сословия. Люди, умеющие владеть оружием, привычные к постоянным схваткам и не знающие другой жизни, полезны на войне, зато невыносимы в мирной жизни. Они привыкли силой добиваться желаемого и не привыкли себя сдерживать. Потому-то в средневековой Европе предпочитали отправлять рыцарей воевать куда-нибудь в Палестину, лишь бы как можно дальше. Пускай уж лучше грабят чужих, а своих оставят в покое. Профессиональные военные, не имеющие привычного занятия, опасны для страны. А Илья Муромец и был профессионалом, так что при его невероятной силе Киеву был обеспечен настоящий кошмар. Понятно, что Владимир предпочитал видеть сильнейшего из своих богатырей, где угодно, только не в стольном граде. Но не всегда ссора заканчивалась заточением Ильи Муромца в темницу. Порой разгневанный Владимир ограничивался изгнанием надоевшего богатыря:

    “Говорит-то князь Владимир таковы реци:
    “Прогоню тебя, Илья, да Илья Мурамець,
    Прогоню тебя из славного из города из Киёва;
    Не ходи ты, Илья Мурамець, да в красён Киёв-град”.
    Говорил-то тут Илья всё таковы слова:
    — А ведь прѝдет под тебя кака сила неверная,
    Я тебя тогды хошь из неволюшки не выруцю”
                 (“Беломорские былины, записанные А. Марковым”, №43, с. 215, М., 1901)

    Как в воду глядел – к столице подступило такое несметное воинство, что все княжеские богатыри устрашились и готовы были бежать “на горы на высокия”, а князю оставалось лишь молиться: “И ты молись-ка богам нашим могуциим” (А.М. Астахова “Былины Севера”, т. I. “Мезень и Печора”, №44, с. 312, М.-Л., 1938). Илья Муромец, изменив свою внешность, тайком проник в осаждённый Киев, а там, у церкви столкнулся с князем Владимиром, одетым во всё чёрное. Князь как раз шёл молиться и, приняв Илью за калику перехожую, принялся жаловаться ему на жестокую судьбу. И вдруг услышал в ответ:

    “— Не зови меня нищей Каликой перехожею,
    — Назови меня старым казаком Ильей Муромцем
    ………………………………………………………..
    — Уж давно нам от Киева отказано,
    — Отказано от Киева двенадцать лет”
                  (“Песни, собранные П.В. Киреевским”, ч. I, вып. 4, №6, с. 42-43, М., 1862)

    Или же возвращается Илья совершенно открыто, на глазах у вражеского войска, потому что знает себе цену. Бесцеремонно входит он в княжеский терем, где встречает татарского посла:

    “Что ясной сокол в перелет летит,
    Как белой кречет перепорхавает,
    ………………………………………
    Середи двора княженецкова
   Скочил Илья со добра коня,
    Не вяжет коня, не приказывает,
    …………………………………..
   “Гой еси, сударь Владимер-князь,
   Что у тебе за болван пришел?
   Что за дурак неотесоной?”
                   (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, №25, с. 131, М., 1977)

    Параллель сюжету с изгнанием Ильи Муромца из Киева можно обнаружить опять-таки у Фирдоуси: шах Кавус после ссоры высылает чересчур строптивого Рустама в его наследственные владения (Фирдоуси “Шах-наме”, БВЛ, с. 281, М., 1972).
    Ещё одна версия причины бедствия, постигшего Киев, непосредственно не связана с Ильёй Муромцем. На этот раз столицу покинула дружина, недовольная своим материальным положением:

    “По грехам над князем учинилося –
    Богатырей в Киеве не случилося”
                  (Там же, с 130)

    Дружинников можно понять – они рискуют жизнью и вправе ожидать, что их усилия соответственно оценят. Но вот способ для достижения своих вожделений они выбрали крайне непорядочный. Столицу враги вот-вот возьмут приступом, её жителей вырежут, все богатства разграбят, а зарвавшиеся защитнички преспокойно расположились станом неподалёку и без зазрения совести шантажируют руководство страны. И ведь ничуть не боятся татарских полчищ, стало быть, вполне могли дать отпор. Элементарно не хотят. Как только Илья Муромец не пытался взывать к их совести:

    “Вы седлайте-тко добрых коней
    И садитесь-ко вы на добрых коней,
    Поезжайте-тко в чисто поле под Киев-град,
    И постойте вы за веру за отечество,
    И постойте вы за славный стольний Киев-град,
    И постойте вы за церквы-ты за Божии,
    Вы поберегите-тко князя Владымира
    И со той с Опраксой королевичной”
                   (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №75, с. 452, С.-Петербург, 1873)

    И получал равнодушный ответ:

    “А й не будем мы да и коней седлать,
    И не будем мы садиться на добрых коней,
    Не поедем мы во славно во чисто поле,
    Да не будем мы стоять за веру за отечество,
    Да не будем мы стоять за стольний Киев-град,
    Да не будем мы стоять за матушки Божьи церквы,
    Да не будем мы беречь князя Владымира
    Да еще с Опраксой королевичной:
    У него ведь есте много да князей-бояр,
    Кормит их и поит да и жалует,
    Ничего нам нет от князя от Владымира”
                   (Там же)

    Это называется – вымогательство. Хотите жить? Заплатите нам побольше, а жалко денег, так сами себя спасайте. В период феодальной раздробленности дружинники нередко перебегали от одного князя к другому, если видели выгоду, но былинные богатыри почему-то обращаются с людьми, как с чужим для них народом. Так, в общем-то, и было на заре государственности, тогда воинские дружины заключали договор с горожанами, выдвигая условия, на которых согласны их оборонять. Никакой общности с местными жителями, только свои, клановые интересы. Национальные чувства – ничто, боевое братство – всё! Осознать себя частью единого народа им ещё только предстояло. Наглядно иллюстрируют подобные взаимоотношения в славянском обществе действия русов в захваченном ими кавказском городе Бердаа. Когда они в 944 году заняли этот город, то, как сообщал арабский автор XI века Ибн Мискавейх,