Свадьба морская

              Сотканный из сквозняка...

              Душная июльская ночь спускается на город в день святого Себастьяна. Сырой туман вползает в портовый район со стороны белёсого моря, ползёт по узким улочкам, захватывает стоящие на рейде корабли, — и дома, и лодки на берегу, и строгие кипарисы на аллее Прощания словно бы уходят в небытие. Разом прекращается всякая жизнь — разбегаются проститутки, уличные торговцы сворачивают лотки и даже пьяные моряки, чувствуя кожей туман, спешат разойтись. Только старая Долорес, которой уже ничего не страшно в этом мире, сидит на скамейке и шепчет беззубым ртом: "Он придёт! Никому не скрыться от Глаза!" И страшен туман — он похож на морское чудовище, выползающее на берег раз в году, чтобы целую ночь переваривать в себе город. И бродят в нём призраки — души утонувших пиратов, что умерли без покаяния. А страшнее всех Морской Якоб, погибший накануне своей свадьбы сто лет назад, успевший в роковой для себя миг проклясть и город, и человечество, и даже господа бога. Так и не вкусивший супружеской жизни...
              Спешит домой и юная Кончита. Вечерами она поёт под звук кастаньет в таверне "Якорь Кадрусса". Она поёт о любви девушки, которая ждёт — и голос её, такой чарующий, что мгновенно смолкает всё вокруг, серебряным звуком пронзает сизое одеяло из табачного дыма, и, не сдержавшись, топает в такт своей деревянной ногой одноглазый Джон Сильвер, и по задумчивым лицам прочих гостей скользит печаль, и слезу украдкой уронит старый моряк, что из милости владельца таверны работает там полотёром.
              Но в нынешний день вечер там короток. Старый моряк провожает девицу домой. Он с улыбкой поглядывает на Кончиту и с тревогой назад, где туман уже бродит по узким переулкам, будто пар из прачечной на улице Хризантем.
              Кончита так молода, что страх ей неведом. Она смеётся, подшучивая над своим провожатым — над его тревожными взглядами, над его неоправданным беспокойством. Ведь вечер так прекрасен — воздух зноен, и уже с моря тянет прохладой, и вызвездившееся бриллиантами небо так близко и приятно.
              — Дядя! — кричит она. — Какая ночь, дядя! Так и хочется гулять до утра!
              Старый моряк, имя которого уже все давно позабыли и называют Боцман, только ворчит неразборчиво в ответ и снова оглядывается назад — туман уже близок, потом он опять слушает голос Кончиты, который звучит как серебряный колокольчик, и улыбается тоже — а может, всё это и вздор, думает он, что болтает Долорес о Морском Якобе — помыслы всё, суета...
              А вот и нужный им дом, и Боцман с облегчением вздыхает...

              Сотканный из сквозняка и сырого тумана...

              По узкой деревянной лестнице Кончита легко взбегает к себе на этаж. Жилище у неё подобно гнёздышку птицы — уютное и благоустроенное. В нём есть всё, в чём нуждается молодая девушка: изящная мебель, трюмо с высоким зеркалом, где в изобилии стоят флакончики с духами и косметикой (в которой, впрочем, она не особо нуждается), шкаф с многочисленными нарядами и кровать под розовым покрывалом, которая придумана лишь для того, чтобы служить источником радостных сновидений.
              Первым делом она заводит старенький патефон и, кружась по комнате, начинает петь вместе с Робертино Лоретти: "O sole, o sole mio..." Она хватает с кровати рассыпанные там цветочные лепестки, что приготовила ещё утром, подбрасывает вверх и снова кружится в разноцветном дожде. Потом она, уставшая, падает на кровать, но лежит не долго, снова вскакивает и бежит в душ. Душ — маленький бак в углу под потолком, который раз в неделю ради благодарной улыбки наполняет водой простодушный парень по имени Джо — сын лавочника на этой же улице... Глаза её, как гигантские раскосые запятые, жмурятся под тёплыми струями. Она представляет, как ляжет сейчас в постель и будет мечтать о прекрасном принце из заморской страны. О, девушки — молодые и постарше, вы все одинаковы, как близнецы, — грёзы ваши просты и бесхитростны, подобно надписи на песке, что стирает морская волна. Но устойчивей на свете нет ничего...

              Сотканный из сквозняка и сырого тумана, Морской Человек...

              Но вот и в комнате Кончиты всё замирает, как и в городе вокруг неё — старый моряк по прозвищу Боцман, древний как камни мостовой этого города, сказал бы: "Всему своё время, время рождаться и время умирать. Время бодрствовать и отходить ко сну". За распахнутым окном ползёт над улицами туман, прилипает к стенам и окнам, словно бы целует затворенные дверные рты, дожидаясь взаимности, но город молчит, затаившись, и туман ползёт дальше. И жизнь в нём странная происходит. Немые фигуры сгущаются в человекоподобие — маленькое и большое, что волнуется в нервных движениях, как истомившаяся плоть, и трогает стены, и двери, и окна, оставляя на камнях и стёклах капли росы, похожей на слёзы. И стон будто протяжный звучит со стороны моря, как просьба. И словно бы свита морского царя на белом Летучем Голландце плывёт над притихшими крышами.
              И видит туман — одно из окон раскрыто, и кто-то не спит...

              Сотканный из сквозняка и сырого тумана, Морской Человек глазом слепым сквозь стены...

              Не спала Кончита. Она стоит у окна, как бледная тень, потревоженная... быть может, голосом моря? Море там — за домами. И здесь — у окна. Белёсая гладь. Из которой беззвучно выходит фигура. Узкая, как щелевидный зрачок из гигантского глаза. Прямо напротив распахнутого окна. "Никому не скрыться от Глаза!" Он пристально смотрит — на деву! Руки у него как ламинарии, лицо обросло ракушками и голос как из глубокой трубы — покойный и тихий. Всё — словно бы овеществлённые сырость и холод. О, мифы мира иного! Смешение сфер, взаимопространственный акт. Свадьба соли, воды и ветров.
              И — неизбывность тоски.
              Мифы древнейшей поры, когда они были одно — Державы людей и тварей морских. О, дева, беги! Но... Царь Посейдон уже поднял трубу, и голос итога закрепляет свершившееся.
              Что тут сказать? Воля людей — не сила перед волей божественной. Тело в истоме, и нет больше страсти, и подобна она увлекаемому ветром листу. Покорённая чадом иллюзий, кружащихся в морском калейдоскопе, что видит не проснувшийся глаз, Кончита переступает через порог-подоконник — из мира людей в мир морского царя, где подданством водной державы скрепляется статус её...
              Что мир человека — субъективности сон.
              И уплывает обратно в пучину морскую Летучий Голландец, а на борту — Морской Якоб и Кончита — нынче жених и невеста они. И уползает туман, как аура мира иного.

              Сотканный из сквозняка и сырого тумана, Морской Человек глазом слепым сквозь стены видит невесту свою...

              Только Долорес, слепая старуха, не нужная даже мёртвым, шамкает беззубым ртом на скамейке:
              — Плачьте, радуйтесь, как вам доступно в соответствие с разумением вашим, — свадьба свершилась. Нет больше дочери человеческой, есть царица морская. Рыба ей друг, и кальмар, осьминог, и быстрый дельфин как конь нынче ей. Для мира ж людей она теперь враг. И песней своей, подобно сиренам, не одну теперь душу увлечёт в глубину, где лик её, чуждый земному, будет искушать своей неземной красотой...
              Молчит старуха минуту-другую и опять говорит:
              — И всё же скажу: не прейдут корабли! Изрежут простор океанов. Люди с одной стороны, а твари морские с другой. И не будет согласия промеж них никогда, пока не кончится мир... А мой Якоб тогда, быть может, вернётся ко мне...