Нет. Никого нет, только он и она - вместе, но поодиночке. . . Пятая глава

проглотила молча и совершенно спокойно. Пора подходить ко второму - к главному делу всей его жизни.
 - Ты знаешь, был такой поэт Дант, он написал “Комедию”, потом читатели, а за ними критики и литературоведы стали называть её “Божественной комедией”. Это я - к истории вопроса, чтобы тебе ясней была глубина моей идеи. Затем Бальзак - свой гениальный замысел - написать “Человеческую комедию”, к сожалению, он не полностью осуществил свой гениальный замысел. Но даже то, что он успел написать, это, конечно, великое полотно. А я ... - он запнулся, как бы собираясь с духом
 - Ка-ар-рр-рах! - подбодрила его сверху чёрная птица несколько зловещим карканьем. “Сейчас всё разъяснится!” - он подмигнул каркуше правым глазом. “Если она начнёт смеяться или иным каким образом поставит под сомнение дело всей моей жизни, я скажу ей, что мне как будущему великому гению и ей, пошлой мещанке, - не по пути!” - Сосны закончились, начались ели; они были погуще чем сосны и на тропинке стало мрачновато.
 - Я напишу “Человеческую Трагикомедию”, - провозгласил он, внутренне наслаждась ожидающимся её катарсисом, - Да, да, - с напором - именно “Человеческую Трагикомедию” потому что и Данте, и Бальзак, и Золя - при всём их величии, все они были односторонними: трагедия да трагедия. Весь фокус в том, чтобы подойти к изображению человеческой жизни в слове разносторонне и многопланово; ведь в ней есть не только он и она, любовь и ненависть, но и много чего другого - не только трагедия, но и комедия, а всё вместе составляет как раз Трагикомедию. Это будет как бы “Тринадцать прощальных взглядов на белого дрозда”. Я пишу сейчас целый ряд произведений: “Человеческая Трагикомедия” - это как бы рама, в которой мною будут заключен целый ряд картин из нашего прошлого и настоящего; у меня есть список замыслов как Сельской Человеческой Трагикомедии так и Городской Человеческой Трагикомедии ... Так вот: если я напишу хотя бы часть произведений из этого списка, то обязательно - Я СТАНУ ВЕЛИКИМ. Моя цель - это получить Нобелевскую премию по литературе.
 - - Ка-ар-рр-рах! - поперхнулась Каркуша с макушки очередной тёмно-зелёной ели. - Дур-кар-рах!
 Вера как-то холодно и равнодушно молчала. Как глухая. Может она плохо расслышала?
 Очередной раз - шаг за шагом по тропинке под елями молчание явно неприлично затягивалось. Они шли вместе, но - поодиночке; впрочем, таким макаром, протекали все его сватовские свидания. Пожалуй, и это не было исключением ...
 Его ожидания, что она начнет обсуждать его Великую Идею, даст её нелицеприятную оценку - типа, что он сумасшедший (“Ну ты дурак большой!”), а он был к этому вполне готов, или начнет высмеивать его, и в ответ на её ехидный либо недоумевающий смешок - у него на это был заготовленный “досвидос”: зачем ему жена, которая его не понимает?
 В некоторой растерянности он посмотрел вверх - на ворона; предвестница несчастья сидела поникшая как под дождем - видимо, насквозь пронзённая его Великой Идеей о Человеческой Трагикомедии бедная птичка потеряла дар речи; она, она уже больше не каркала, зараза. Но жизнь всегда имеет одно маленькое отличие от всех пусть даже гениальных текстов, - она всегда непредсказуема. Она бессюжетна, и в этом её беда; в ней нет развязки, завязки ни даже какой-нибудь кульминации, она начисто лишена этого пресловутого катарсиса.
 - Ну-у-у и ... - протянул он выжидательно и провоцирующе.
 - Что?
 - Как тебе моя Идея?
 - Анекдот вспомнила, - сухо и деловито сказала Вера. - Я плохо рассказываю анекдоты, но суть такова. В общем, в психушке один псих рассказывает другим - у него мания величия, он воображает себя великим художником, - он говорит: все художники до сих пор тупо копировали природу, а он напишет такую картину, которая не будет копией - он создаст саму живую природу. В ответ на это другой псих, наморщив лоб, говорит:
 - Ты чё, придурок?! Чтобы создать живую природу, надо сначала жениться!
 
 
 
 - Оригинально, - пробормотал будущий Нобелевский лауреат. - Я такого анекдота еще никогда в жизни не слышал!
 А сам подумал: “А не маланка ли она? Да нет, она же блондинка! Маланки, они вроде обычно все брюнетки, а она же - блондинка!” И тут ему вспомнились слова Карла Маркса: “Философы до сих пор только объясняли мир, наша задача - изменить его!”. Мысль его как утопленник в воду погружалась и погружалась в философские глубины анекдота. И ничего что анекдот про психов; капелька шизы никогда не помешает - это как кусочек обжигающего холодом льда в бокале с шампанским ... Чудаки украшают мир.
 - Слушай, а мы неправильно идём! - с некоей непонятной ему радостью сообщила Вера. - Идём, идём, а японского садика нет и нет ...
 - Да, точно - мы, наверное, заблудились - автоматически согласился он, всё еще не в силах вынырнуть из философической глубины только что услышанного, и никак не могущий достигнуть дна казалось бы простенького с виду анекдота, его концептуального дна, - прежде чем сказать “досвидос”, точнее - про “досвидос” он в тот момент попросту забыл.
 - Поехали по магазинам, - вдруг легко и просто, не колеблясь, произнесла Вера, и по тону сказанного это была не просьба, но это был и не приказ; это было информационное сообщение ТАСС ...
 Он поднял глаза вверх: Чёрная Птица Завтрашнего Дня, которая прилипла к ним и весь ботанический путь по тропинкам сопровождала своим дурацки зловещим аккомпонементом, куда-то исчезла; она улетучилась, даже не прокаркав на прощание - паника её была велика. Он вспомнил. . .
 “Какие магазины? . Баранкин, будь мужчиной, а не тряпкой-тяпкой, - подсказал ему проснувшийся, но оспиший внутренний голос: - Скажи - нет! Ты никуда не поедешь! Ты поедешь домой! Ты устал! С тебя пожалуй хватит . . .”