КВАДРАТНОЕ КОЛЕСО ФОРТУНЫ

домысливаниями и реконструкциями, что я сам уже не мог отличить одно от другого. Фрагменты мозаики плотно прилегали друг к другу, и только в самой середине не хватало маленького кусочка, который мог бы закрепить всё полотно. Как каменный свод держится на единственном закладном камне, который, приняв на себя вес многотонной громады, не позволяет разрушиться всей конструкции, так и моя мозаика требовала своего «закладного камня». И память вытолкнула из своих глубин мелкий штришок, направивший течение мыслей в другое русло.

Я размышлял над очередной схемой и мне понадобился Витькин совет. Обратившись к нему и одновременно подняв глаза, я случайно застал его врасплох: Витька сидел, глубоко уйдя в себя и  на его обычно улыбчивом, круглом лице я увидел такую смесь одинокой тоски и отчаянья, что мне стало за него страшно. Это продлилось одно мгновение – Витька сразу включился, натянув маску ироничной доброжелательности, и я напрочь забыл это мимолётное видение. Теперь, вспомнив, я представил Витьку цирковым клоуном, который, только что до слёз рассмешив зрителей, приходит в гримёрку, стаскивает шутовской парик, стирает дурацкий грим и становится грустным одиноким человечком. Но если сейчас ему скажут, что нужно срочно снова занять публику, он мгновенно напялит клоунскую маску и, дурачась и кривляясь, снова выскочит на арену.

Мне открылась и подоплёка его рыболовного пристрастия: не рыба интересовала Витьку и, даже, не сам процесс ужения манил его за сотню арбатов от дома, но тихое уединение вдали от людей, редкая возможность полного одиночества, когда можно короткое время побыть самим собой, чтобы, накопив энергию, позже щедро делиться ею с окружающими.

Подул ветер, сразу остудив мою взмокшую спину, и я понял, что дошел почти до конца дороги. Мёрзнуть ещё сотню метров на открытом пространстве мне не хотелось и решение пройти лесом возникло само собой. Уже через пять минут я осознал абсурдность своей затеи: ветки стегали моё тело и засыпали вёдрами снега, коряги ставили подножки, норовя бросить на землю или на ствол дерева. Наконец упругий прут отпечатался на моей правой щеке, губе и носу и я почувствовал, как щека, на манер дрожжевого теста, устремилась вверх, а нос и верхняя губа с тем же рвением потекли вниз.

Едва придя в себя от этого коварного удара, я получил в лоб и рассёк кожу над левой бровью. Бросив палки, я зачерпнул две пригоршни снега и, приложив их к лицу, бросился вперёд, не разбирая дороги. Продираясь сквозь кусты, как сквозь строй экзекуторов, я ощущал себя татарином из Толстовского «После бала». Все атрибуты были на месте: и беззащитное тело, и палки, и ветер свистел флейтой, и ветки под ногами хрустели барабанной дробью.
- Братцы, помилосердствуйте, - после каждого удара взвизгивал я.

Лес поредел. Я остановился, чтобы отдышаться, и обомлел. Не далее десяти метров огромные желтые, подёрнутые пеленой, глаза внимательно смотрели на меня, отслеживая тёмными колеблющимися зрачками каждое моё движение. Всмотревшись в темноту, я различил огромную голову и длинное ребристое тело, которое, извиваясь, уходило хвостом в бесконечность и растворялось в кромешности ночи. Зверь, напоминавший карнавального китайского дракона, явно готовился к прыжку, припав мордой к земле.
- Свят, свят! – вспомнил я вокзальную тётку, и первобытный ужас стал заполнять и холодить моё сердце.

Внезапно сноп искр, наподобие фейерверка, вырвался из головы дракона и, в секундном озарении, я успел различить поленицу, делившую днём двор на две неравные части. С детским воплем: «Пришел!» я кинулся к поленице, с трудом нашел в снегу тёмную дыру и скатился вниз, оступившись на заснеженных ступенях. Ударившись о дверь, открывавшуюся вовнутрь, я, наконец, впал в блиндаж.

Блиндаж представлял собой довольно большую комнату, по левой стене которой располагалась длинная лавка и такой же длинный самодельный стол на козлах, застеленный полиэтиленовой плёнкой и заставленный алюминиевыми мисками, кружками, бутылками водки, хлебом и прочей снедью. В углу сидел старик и вертел в руках пустой граненый стакан. Его сивая нечесаная борода ниспадала на грудь на манер слюнявчика, прикрывая заношенную телогрейку. В конце стола на табурете вальяжно восседал огненно рыжий мужичок лет сорока в валенках, ватных штанах и  свекольной байковой рубашке, которую венчал мышиного цвета галстук.

Весь торец комнаты занимали деревянные двухъярусные нары, с наваленными на них овчинными, как у Витьки, тулупами, которые я поначалу принял за спящих людей. На нижних нарах сидел ещё один мужичок и короткими татуированными пальцами ладил какую-то снасть. По правой стене трещала поленьями печь с плитой, на которой булькала огромная кастрюля, насыщая комнату дивным запахом ухи. Рукомойник и небольшое зеркало завершали обстановку. Под самым потолком два окна, занесённые снегом, объяснили происхождение драконьих глаз. Всё помещение освещала большая керосиновая лампа, подвешенная над столом.
Я стягивал штормовку, когда Витька торжественно объявил:
- А вот и тот самый Малыш, которого мы с нетерпением ждали. Прошу просто жаловать, любви ему и без нас хватает. – Закончив церемонию моего представления, он продолжил, - Там в углу Кузьмич, наш гостеприимный хозяин, это – Лев Михалыч, а там, на нарах, Анатолий.
- Типун тебе на язык, баклан, - огрызнулся Анатолий, и все рассмеялись.
Я, наконец, стянул штормовку, и Витька с нескрываемым восхищением уставился на моё лицо. Насладившись зрелищем, он помотал головой:
- Нет, заяц тебя так классно отделать не мог. Малыш, сознайся – ты разбудил медведя?
- Меня отделала компания хулиганствующих деревьев, чей покой я случайно нарушил.
- Так тебе и надо, не приставай к местной флоре. А лыжи где?
- Сломал, - виновато сознался я.
- Ладно, скидывай свои баретки и надевай человеческую обувь, - Витька вытащил из-под нар рваные валенки.

Я с удовольствием выполнил его приказ и привалился спиной к горячей печке.
- Грейся, грейся, волчий хвост, - промурлыкал Витька, склоняясь над кастрюлей.
- Кстати о хвостах, - вспомнил я, - там, на дороге, следы странные, то ли волка, то ли большой собаки.
- Ну, положим, волков тут уже лет сто пятьдесят не встречали, - убеждённо произнёс  рыжий с неповторимой местечковой интонацией.
- Не скажи, - живо откликнулся дед, - у меня дён десять тому собак пропал, так не иначе волк утащил.
- Женился твой собак, - хохотнул рыжий, - учуял течную невесту и побежал жениться.
- Не, - дед помотал кудлатой головой, - во-первых, мой собак и сам сука, а во-вторых, бежать-то ему некуда: я был третьего дню в деревне, так его там не видели. Точно волк уволок.

- Миски-ложки разбирай, водку в кружки наливай! – на мотив пионерского сигнала к обеду пропел Витька, ставя на стол ещё кипящую кастрюлю.
Кузьмич сковырнул пробку, налил себе полный стакан и, не дожидаясь остальных, вылил его в глотку. Рыжий разлил другую по нашим кружкам и важно произнёс:
- Ну, как говорится, за знакомство и со свиданьицем.
Мы чокнулись, выпили и дружно принялись хлебать душистое обжигающее варево.

Несколько минут стояла тишина, нарушаемая только мерным постукиванием ложек о края мисок да сочным обсасыванием рыбных костей.
- И как тебе ушица? – Витька ткнул меня в бок, намекая, что пора приниматься за дело.
- Великолепная, в жизни ничего вкуснее не едал, - прошлёпал я распухшей губой.
- Это Льва Михалыча благодарить надо. Представляешь, прихожу на лёд, они уже часа три отсидели, а на двоих десяток окуньков.- Витька ударил ребром левой ладони по правой, отмеряя их размер, – Я сел неподалёку и тоже натягал штук пять. Уже темнеет, уходить пора, а у нас только на рыбный супчик набирается. И тут Лев Михалыч трёх щук подряд вытаскивает! Вот это везение, вот это фарт рыбацкий!

- Не везение, а точный расчёт, молодой человек, рас-чёт.- подчеркнул Лев Михайлович.
- Вы, что же, заклинание знаете типа «Ловись рыбка большая и маленькая»? – Витька явно подначивал рыжего, вызывая на откровенность. – Чего же тогда столько времени ждали?
- Ну вот, - подумалось мне, - сейчас начнутся враки про нашептывания на крючок, трёхметровых щук и стокилограммовых сомов. Зря я сюда притащился, только по морде получил.
- Считайте, что так, - рыжий хитро заулыбался, но потом посерьёзнел, - а ждал чего…
Я, видите ли, чётко разделяю рыбалку и рыбную ловлю, вот и ждал, когда рыбалка закончится.

- Ничего не понял, - честно признался Витька, - это разве не одно и тоже?
- Для кого как. Я, лично, разделяю. Рыбалка – для души, поймается хорошая рыба во время рыбалки, двойное удовольствие, нет, тоже не беда. А рыбная ловля, - это когда я беру рыбу и вытаскиваю, и беру столько, сколько мне сейчас нужно. Решил, что на уху трёх хватит, взял трёх, завтра порыбачу в удовольствие, возьму штук шесть и домой.
- Спишите слова, Лев Михалыч, честное пионерское, никому не скажу! – Витька почти не шутил.
- Так и не сможете сказать, молодой человек, - рассмеялся рыжий, - мой секрет здесь. – И он похлопал себя по груди в районе сердца.
- В сердце, что ли?
- Нет, в кармане. Лежит там маленький пузырёчек, ихтиолог один за услугу расплатился, насажу на крючочек кусочек поролончика, капну капельку и таскаю щучек, только успевай с крючка снимать.
Витька несколько секунд недоверчиво смотрел на рыжего, потом растерянно произнёс:
- Но это же нечестно.

- Нечестно по отношению к кому: к рыбе, к другим рыбакам или персонально к вам, юноша?
- Ко всем, - убеждённо мотнул круглой головой Витька.
Лев Михайлович озадаченно посмотрел на него и обратился к Анатолию:
- Толь, я ничего не переспутал? Разве не этот юноша всю дорогу рассказывал нам, что приобрёл необыкновенную блесну, что надыбал сказочную мормышку и разжился классным мотылём? Это не вы нам рассказывали, молодой человек?
- Я. И что?
- А то, - жестко произнёс рыжий, - что не вам рассуждать о честности. Разве все эти прелести вы приобрели не для того, чтобы дура рыба, осмотрев десяток крючков, зажрала именно ваш? Ладно, пускай рыбе всё равно на чьём крючке трепыхаться, но где же ваша честность к другим рыбакам, таких прелестей не имеющим? И честно ответьте себе: почему увести щуку от чужого крючка красивой блесной честно, а привлекательным запахом нет? Будьте уж честным хотя бы с самим собой.

Рыжий победно оглядел нас, выпил и захрустел солёным огурцом. Витька, внимательно слушавший Льва Михайловича складывая из куска газеты пароходик, отложил готовый квадрат и спокойно возразил:
- Некорректная постановка вопроса. Как бы ни была красива моя блесна, я ничего не поймаю, если заброшу её не в том месте и не в то время, если не умею играть ею. И много еще разных «если» нужно выполнить, чтобы поймать щуку. Вам же ничего знать и уметь не нужно. Вы садитесь в любом месте, капаете свою капельку и вытаскиваете рыбу, которая сама придёт к вам. Это нечестно, а на льду все должны быть равны.

Рыжий побагровел и в его уже пьяненьких глазах засверкала злоба.
- Ишь как заговорил. О равенстве вспомнил. Вы всегда вспоминаете о равенстве, когда кто-то оказывается равнее вас. Как вас это ущемляет, прямо пережить не можете. Сами от рождения имеете то, что другим и не мерещилось, и это у вас справедливо, а когда кто-то имеет, чего