Ошибка

с белым хлебом - местного, конечно же, и разлива, и выпечки, - которые на поле привозил старенький грузовичок.
Как ни странно, однообразие это не надоедало. Особенно хорош был белый хлеб – с корочкой, теплый, душистый… Вообще еда казалась особенно вкусной на этом просторе, когда ветерок овевал свежестью от вскопанной земли или осенью от леска на краю поля.
К минусам профессии относились авралы, неизбежные при неравномерной подаче транспорта, вследствие чего вывоз последних мешков с собранным урожаем, как правило, не совпадал с окончанием рабочего дня. Вот и попадали грузчики в лагерь, когда все, уже отужинав, отдавались свободному и приятному времяпрепровождению.
Словом, честная была профессия, хоть и из разряда тех, что «на любителей» (которых нашлось-то всего с десяток человек).
- Нет, Севка, я – в столовую. Мойся сам под своим душем, - категорично заявил Толян. – Мне воспаление легких ни к чему! И потом, это ты же собрался завтра в Москву.
- Точно, - поддержал его Птица. – Нас-то ожидает завтра пропащий выходной, а ты со своей Дашей… - в темноте легко угадывалась плавающая по губам лукавая улыбка, – небось, в консерваторию пойдете…
Толян ржанул.
- Балбесы… Котлет мне прихватите из столовки. Ну, или чего там будет…
Зорин заскочил за полотенцем в палату, где в одиночестве восседал на своей кровати Гена Теплошубов. Он уже успел изрядно принять портвейна, так как готовился исполнить на оставленном пионерами горне утреннюю зарю. Первая фальшивая нота взвизгнула как раз с появлением Севы.
- Ген, потерпи, я через пару секунд испарюсь.
- Не переживай, счас всё будет, как надо, - пообещал Гена и взял вторую фальшивую ноту.
Сева выбежал за порог.
Может, и, в самом деле, не стоило лезть под этот ледяной душ. Даже после того, как Зорин растерся полотенцем, озноб всё продолжал ломать тело. Дойдя до кровати, он залез под одеяло. Никого. Тишина. Только посапывал Гена, заснувший, по обыкновению, сразу же после исполнения соло на трубе.
Незаметно наплыл и на Зорина сон.
- На, выпей… - теребил его Птицын, держа стакан, в котором по поверхности прозрачной жидкости кружились черные порошинки.
Зорин вспомнил: водка с молотым перцем – первое средство от простуды.
- Вот котлеты, закусывай, - принимая пустой стакан, Костя кивнул на придвинутый табурет.
И ядовито добавил:
- Ну что? Чистый теперь?
- Хорош зубоскалить-то, - пробубнил Зорин, впиваясь в котлету.
Вскоре появился Толян.
- Мужики, офонареть, чего видел! Наталья приехала…
- Чего тут такого?- удивился Костя. – Мало ли зачем аспирантку могут прислать!
- Не перебивай! Вот именно: мало ли зачем… Но уж точно не за тем, что я видел…
- Ты говори толком, - Зорин сел на кровати.
- Они с нашим Серёгой Сысоевым сейчас в лесок нырнули…
После паузы Птица заключил:
- Обознался…
- Не… - замотал головой Толян. – Исключено. Я, как стервятник, вижу.
- А, может, они женаты? Ну, тайно, – предположил Костя. – Все-таки преподаватель и студент…
Толян снова возразил:
- Не получается: я слышал, она замужем.  
- Во дела! – исчерпались сомнения у Птицына.
И вдруг на лице его появилась тревога. Он поднес палец к губам и показал глазами в конец палаты.
Там, помимо спящего Теплошубова, находился еще один человек, который, прислонясь к спинке кровати, лежал и смотрел в потолок. А, может, спал. Или читал. При любом из этих занятий макушка торчит одинаково. И был это Степанов!
- Посмотрю, что делает, - прошептал Толян.
Когда он, крадучись, приблизился к Степанову, тот повернул голову и добродушно улыбнулся.
- Не спит, сука, просто лежит, - сообщил Толян по возвращении. – Заложит Наталью с Серёгой, как пить дать…
6
Увы, он оказался прав!
Серёгу отчислили в армию, Наталия тоже исчезла из института…
Те еще были времена!
Граждане, если и предавались пороку – а они предавались ему, как и всегда, - то застенчиво, не на показ. Грехи признавались грехами, добро почиталось добром. Ориентиры были…
Они стояли и светили, как фонарные столбы. А столкновение со столбом, известно, приводит к катастрофе.
В дальнейшем фонари снесли и восторжествовал принцип: никому до меня нет дела! И это, наверно, правильно. Однако мир почему-то стал во много раз несправедливее, злее. Выходит, то, что правильно не всегда хорошо…
А за «аморалку» в той жизни наказывали сурово.
Расправа над Сергеем и Наталией возмутила ребят. Точнее, не расправа – тут уж ничего не поделаешь, – гнев вызывал подлый доносчик. Птицын предложил накостылять Степанову. Толян его поддержал.
- Ну и чего мы добьёмся? – рассудил Зорин. – Думаете, он «стучать» перестанет? Как бы не так! Вы случайно не забыли, кто за ним стоит? Думаете, нам это с рук сойдет?
Логика вразумляла, вырисовывалась перспектива нажить себе крупные неприятности... Оставалось принимать жизнь такой, какова она есть.
А она – суть время - бежит, стирает в памяти обыденное, затушёвывает яркое, лечит больное.
Вот и добежала она до институтского выпускного вечера.
Отмечали вскладчину в ресторане «Лабиринт» на Новом Арбате. Собрался весь поток, состоявший из трех групп.
Было серо. Сколько ни сидели, а всё никак не возникало того бесшабашного, разудалого веселья, которое - всегда спутник студенческих компаний. И ведь никто из институтских начальников не присутствовал. Скорее всего, дело было в том, что пришли – не могли не прийти - те, кто всё время держался в стороне от бурной студенческой жизни. Их скованность вызывала чувство неловкости в других, отчего никак и не разгорался праздник. Впрочем, некоторые из них отваживались на тосты, но какие-то незажигательные.
Вот и Стулова, которая по случаю торжества сплела две свои косы в одну, произнесла тост из той же серии:
- За то, чтобы в нашей жизни было больше пирогов и пышек, но меньше синяков и шишек!
Редко похлопали, выпили, и снова уныло повис монотонный гул…
А через пять минут встал Степанов и, поправив очки, громко произнес:
- За то, чтобы в нашей жизни было больше пирогов и пышек, но меньше синяков и шишек!
Улыбнувшись, он выпил рюмку водки и сел.
Птицын повернулся в сторону Зорина и Толяна:
- Он что, офигел?
У всех троих были изумленные лица.
Но они изумились еще больше, когда сидевший за столом напротив Гена Теплошубов сказал:
- А чего вы удивляетесь? Степанов же глухой…
- Как!
- Вот так! Я с ним в одной группе с первого курса. Глухой он. Инвалид с детства.
На перекуре они долго молчали. Первым заговорил Толян:
- Это ты, Костя, принес тогда новость, что Степанов стукач?
- А что я? Мне мужики со второго потока сказали…
- Со второго… Даже не с нашего… Придурки…
- Ладно, - бросил окурок Зорин. – Чего уж теперь.
Они двинулись в зал. Вдруг Толян остановился:
- Погодите, кто ж тогда Серёгу с Наталией сдал?
Птицын замер, приоткрыв рот, а Зорин пожал плечами и, ни на кого не глядя, пошел дальше.
2015