ПЕРСТЕНЬ ТАМЕРЛАНА

своей семье и очень ответственной работе, которая совершенно не оставляет времени на отдых.
- Это у вас тут жизнь спокойная и размеренная – захотел чай попить, попил, захотел поспать, поспал. А я в девять утра уже в кабинете, домой ухожу не раньше восьми вечера. За день устаю так, что еле до кровати добираюсь.
В речи сына было много русских слов, и мать порой не понимала, что он говорит, но согласно кивала головой и поддакивала.
Помолчали, наблюдая за жёлтой гусеницей, ползущей по дальнему краю долины.
- Странно, - нарушил молчание Сухраб, - второй раз приезжаю в ваш кишлак, чтобы похоронить родственника. Да, кстати, Вы, мама, не знаете, зачем Керим-ака меня срочно вызвал? Что такое важное он хотел мне сообщить? Вам не говорил?
- Не говорил. Он вообще почти не говорил последние годы. Редким был день, когда он произносил больше нескольких слов.
- Может быть, записку оставил?
- Записку? - искренне удивилась мать, - Он же ни читать, ни писать не умел.
- Как не умел? А письма? Он же писал мне.
- Так то почтальон писал. Керим-ака только говорил, что писать нужно.
- Что же он почтальона задействовал? Мог бы и Вас попросить.
- Меня? – снова удивилась мать, - так я тоже писать не умею.
- Кошмар! Двадцать первый век на дворе, а у вас тут натуральное средневековье, - возмутился Сухраб, - Надо будет поставить вопрос об улучшении образования в горных кишлаках.
Всё это он произнёс по-русски, и Гузаль не поняла ни слова.

Утром хмурый, не выспавшийся сын сказал матери:
- Сегодня  увожу Вас в Ташкент, мама. Дом у меня большой, места хватит. Хоть на старости поживёте по-человечески, внуков понянчите.
- Как скажете, - покорно ответила Гузаль, - Вы теперь старший мужчина в семье

Рассказ был закончен, оставалось только поставить точку, и писатель уже собирался это сделать, когда новая мысль захватила его.
- Интересно было бы понять, - подумал он, - почему Аллах не передал Перстень в руки Сухраба. Может быть, они были не слишком чисты? Или знал, что Сухраб нарушит клятву, продаст Перстень и тот попадёт в ещё более грязные руки? Впрочем, зачем гадать? Кто из смертных может постичь Его замыслы, и понять Его поступки?
Писатель вздохнул и поставил точку.