ПЕРСТЕНЬ ТАМЕРЛАНА

 Седой старик в тюбетейке и тёплом халате  сидел на веранде своего дома, и всматривался в жёлтую ленту дороги, пересекавшей долину. Отсюда, с высоты, окружённая горами долина была похожа на зелёную пиалу, и дорога, словно петляющая трещина, отсекала от неё кусок, проходя у самого подножья гор.

Он ждал внука с тех пор, как решил, что ему, столько прожившему на земле, пора уходить и встретиться, наконец, со своими давно ушедшими предками. Ожидание вынуждало его продолжать жить, и плотно сжимая беззубыми дёснами губы, пересиливать очередную боль в груди и онемение левой руки.

Старик ждал приезда внука, старшего, после него самого, мужчины в их семье. Прошло более пяти лет с тех пор, как он, безграмотный старик, впервые поручил почтальону написать и отправить внуку письмо, в котором просил срочно приехать для важного разговора. Сухраб ответил через полгода открыткой, где написал, что у него всё хорошо, что он жив и здоров, чего желает и дедушке Кериму, и матери Гузаль. Писал, что очень хотел бы их навестить, однако дела на работе не отпускают его, и он не сможет приехать сейчас, но он обязательно навестит их, как только освободится. Сколько таких писем за пять долгих лет отправил он внуку и сколько подобных ответов получил, старик   сосчитать не умел, но знал, что их было много.

Последнее письмо старый Керим отправил неделю назад. Он продиктовал почтальону, что как старший мужчина в семье, он приказывает внуку бросить все дела, и немедленно приехать. Ни один узбек не посмел бы ослушаться такого приказа, и теперь он терпеливо вглядывался в ленту дороги, ожидая появления машины, везущей внука.

Последние дни после вечернего намаза невестка выводила его на веранду, чтобы он проследил за прохождением поезда, в котором должен приехать внук.
В ночной темноте проходивший поезд напоминал старику жёлтую гусеницу, ползущую по виноградному листу. Гусеница уползала за гору, но старик знал, что глубокой ночью поезд остановится на станции, носящей имя какого-то красного командира, внук выйдет из него, и дождавшись утра и наняв машину, откроет дверь его дома, когда солнце подойдёт к вершине вот той, правой горы.

Поезд проходил. Старый Керим требовательно стучал палкой, и Гузаль провожала его до постели. Лёжа на матраце, старик перебирал в памяти всё то, что должен был сказать внуку. Сначала он возьмёт с него клятву, которую тот произнесёт, держа руку на Коране, потом расскажет то, что доверил ему отец, снова заставит поклясться и только потом отведёт Сухраба к заветному месту.

Старик почти не помнил отца – годы стёрли из памяти и лицо, и голос. Он точно не помнил слова, которыми отец рассказывал свою историю, но не мог забыть того дня.

Утром по кишлаку пополз слух, что по горам ходят какие-то солдаты и разыскивают мужчин, служивших в отрядах Джунаид-хана, что они уже пришли в нижний кишлак и скоро поднимутся к ним. Вот тогда отец и позвал к себе четырнадцатилетнего Керима. Он привёл его на чердак, снял с гвоздя драную овечью шкуру, пошевелил гвоздь и вытащил его вместе с пробкой, закрывавшей отверстие в аккуратно вырезанное углубление.
Отец вытащил из тайника мешочек и вывалил себе на ладонь золотой перстень с тремя крупными изумрудами, расположенными в центре кольца из более мелких зелёных камней.
- Перстень самого Тамерлана, - сказал отец, и не позволив сыну даже прикоснуться, снова спрятал его в тайник и повесил на гвоздь овечью шкуру.
Они спустились в комнату, где отец взял с него две клятвы с возложением руки на Коран, что, во-первых, он никогда никому не расскажет про перстень, даже матери и сёстрам, и, во-вторых, что он никогда не продаст его, как бы тяжело ни жилось.
- Если со мной что-нибудь случится, то ты, Керим, станешь старшим мужчиной в семье. Береги перстень, и передай его старшему после себя мужчине, когда поймёшь, что Аллах уже зовет тебя к себе.
Потом отец рассказал, как Перстень Тамерлана попал к нему.

Из рассказа следовало, что он, Эрган, тогда, как и сейчас, был простым чабаном, ничем не отличавшимся от других мужчин кишлака, батрачащих на бая. Бай, человек добрый и незлобливый, даже дал ему в долг баранов, чтобы он мог заплатить калым и жениться. Эрган женился на девушке из нижнего кишлака, и она родила ему Керима и двух сестёр.

Однажды поздней осенью, когда чабаны спустились с гор, в кишлак пришли вооружённые люди. Они согнали в кучу всех мужчин, вытащили четверых, в том числе Эргана, и сказали, что у них выбор очень простой: джихад или смерть. Смерть не выбрал ни один. Их объявили моджахедами-добровольцами, и увели с собой.
В тот день семилетний Керим стал старшим мужчиной в семье.

Они долго шли по горам, спускались в долины, переходили реки и снова шли, пока не остановились в каком-то лагере.
- Где я? – спросил Эрган.
- В Афганистане. В армии Вождя моджахедов Великого Воина Аллаха Джунаид-хана, - ответили ему.
Потекли серые дни. Кормили скудно и заставляли прислуживать всадникам.

Джунаид-хана отец видел лишь дважды. Первый раз утром того дня, когда их, разбив на группы, построили в неровную шеренгу. Справа стояли всадники с ружьями и саблями, за ними пешие с ружьями, а последними они, чабаны и декхане, у которых кроме ножей ничего не было. Джунаид-хан выскочил на коне откуда-то сбоку и остановился перед всадниками. Он что-то прокричал им, и всадники в ответ прокричали: «Алла Акбар!» Он перешёл к пешим воинам. Они выслушали его речь, восславили Аллаха, и Вождь моджахедов подъехал к чабанам и декханам.

Джунаид-хан был страшен. На чёрном скакуне, в чёрном халате, в чёрной чалме и с чёрной бородой, он походил на шайтана. На его груди в такт коню подпрыгивала золотая пластина, на которой три крупных красных камня были собраны в центре круга из более мелких красных камней.
- Моджахеды! – кричал он, - завтра мы выступаем. Мы перейдём границу и ступим на землю, дарованную нам Аллахом. Мы будем убивать неверных, и истребим их всех до одного. Добровольцы! Сегодня у вас ничего нет, но уже завтра у вас будет конь, винтовка и сабля, которые вы отберёте у неверных. Вперёд, воины Аллаха! Алла Акбар!
Не дожидаясь ответного крика, Джунаид-хан развернул коня и ускакал.
- Что висело у него на груди? – спросил Эрган.
- Знак самого Тамерлана, - с гордостью ответили ему.

Второй раз Эрган увидел Джунаид-хана после полудня. Выйдя из-за кустов, он едва не наткнулся на него. В той же чёрной одежде, но уже без Знака Тамерлана, он стоял и похлопывал себя по сапогу плёткой. У его ног в грязном окровавленном исподнем на коленях стоял человек, которого сзади держал за волосы командир отряда.  
Человек был избит до полусмерти, и его лицо, даже опухшее и окровавленное, выдавало в нём неверного. Джунаид-хан требовал от него какого-то ответа, но человек молчал, то ли не желая отвечать, то ли не зная, что ответить. Неожиданно Джунаид с оттяжкой хлестнул человека плёткой поперёк груди. Эрган увидел, как лопнула рубаха и потекла кровь. Джунаид-хан что-то сказал, вскочил на коня и умчался, а командир достал кинжал и ловким движением перерезал человеку горло. Он отпустил волосы несчастного, и тело рухнуло к его ногам, заливая землю кровью. Командир разогнулся и увидел застывшего в ужасе Эргана.
- Зарой собаку, - приказал он.

Эрган сходил за лопатой и верёвкой, накинул петлю на ноги и потащил тело за кусты. Почти отрезанная голова моталась и билась об кочки, грозя оторваться. Он остановился прямо за кустами и стал рыть яму. В своей жизни Эргану множество раз приходилось резать горло баранам, но человека с перерезанным горлом он видел впервые, и это было страшно.
- Ну и что, что неверный, - бормотал он, долбя лопатой неподатливую землю, - Убей, раз провинился, но мучить и резать горло, как барану, зачем?
Эрган никогда не видел этого человека, не знал ни его вины, ни того, чего требовал от него Джунаид-хан и за что казнил, но сама эта казнь и, главное, та лёгкость, с которой она была совершена, привели его в смятение.

Он вырыл яму и уже хотел сбросить в неё залитое кровью тело, но вдруг решил, что это будет неправильно и тело в могилу надо положить аккуратно. Отец говорил, что задрал пропитанную кровью рубаху, обхватил тело руками и приподнял, но почувствовал под ладонью что-то твёрдое, зашитое сзади в подштанники. Он вырезал ножом кусок ткани, спрятал его под халатом, опустил тело в могилу, засыпал землёй и пошел помыться.
Там, у реки, где он пытался смыть с себя кровь неверного, отец и достал из испачканной кровью тряпицы этот Перстень.

- Сколько же мыслей я тогда передумал, сидя на камне у реки, - вспоминал отец, - их было  больше, чем овец в отаре. Сначала я понял, чего добивался Джунаид-хан от неверного, и восхитился стойкостью этого человека, выбравшего смерть, но не отдавшего Перстень. Потом я подумал: а не отдать ли Перстень Джунаиду и попросить, чтобы он в награду разрешил мне вернуться домой, но быстро прогнал эту мысль. Он мог взять перстень, а меня наградить ружьём и послать убивать неверных. Нет, лучше буду в обозе, решил я.
А потом я стал думать вот о чём: если бы Аллах хотел отдать Перстень Джунаиду, он бы отдал, но Он зачем-то отдал его мне. Зачем? Почему? Для чего? Я думал об этом, когда шёл от реки к лагерю, и потом, когда намертво пришивал мешочек с перстнем к изнанке халата, и бессонной ночью. Под утро я заснул и услышал голос: «Храни перстень, Эрган!»

Теперь ты знаешь всё. Храни перстень, Керим! Я думаю, что Аллах не отдал Перстень в руки Джунаида потому, что посчитал его не тем воином, который сможет соединить оба знака, и отдал Перстень нам, до тех пор, пока не появится Достойный. Храни его, Керим, и жди, когда получишь знак Всевышнего.

- А что было потом? – несмело спросил Керим.
- Что потом? Ничего хорошего. Утром, после намаза, мы и вправду перешли границу, и началась странная жизнь. Мы то захватывали какой-нибудь город и убивали попавшихся неверных, то неверные гнали нас и мы убегали, бросая раненых моджахедов, коней и ружья. Так мы бегали несколько месяцев, а потом наш отряд разбили на мелкие группы и мы, как голодные шакалы, стали бродить по кишлакам в поисках пищи. Я никого не убивал, только ездил за всадниками на арбе, запряжённой старым ленивым ишаком, в которой возил мешок риса и ящик с патронами. А всадники много крови пролили, даже вспоминать страшно.

Однажды на всадников  неожиданно напали всадники неверных, кого порубили на месте, а за оставшимися  погнались. Я тогда отстал сильно – с ишаком воевал, никак он идти не хотел, и всю драку наблюдал издали. Как они все ускакали, поблагодарил я Аллаха, что он мне жизнь сохранил, оставил арбу, отбежал подальше и спрятался. Неверные вернулись, увидели арбу и увезли с собой. А я домой отправился. Далеко было идти, но я дошел.

Старый Керим вспомнил тот день, когда вернулся отец, и он перестал быть старшим мужчиной в семье.

Солдаты из нижнего кишлака пришли утром, забрали отца и увели с собой. Навсегда.
Керим снова стал старшим мужчиной в семье, но на этот раз до конца своих дней.
Он занял место Эргана среди чабанов и вместе с ними погнал отару на выпас.
Теперь они батрачили на нового бая – старый куда-то исчез, а новый, со странным именем Колхоз, в кишлак не приезжал.

Они успели отогнать овец только до