Доля казачья глава 3. Отец Никодим
Шли казаки сплавом по Амуру на своих плотах, да лодках и с ними Василий Иванович Бодров со своей семьёй. И порой невольная мысль холодила сознание казаков: -Кому всё это надо? Тут смерть за каждым деревом прячется, и следит за тобой, как за своей добычей. И красоты всей не надо, жизнь ведь одна! И зачем же её так неразумно транжирить.
Но тут, бунтует непокорная душа казака: - Так было из века в век, шёл казак навстречу своей погибели с Божьим именем на устах – и жив оставался! Хранил его Господь Бог, как сына родного. Ведь, делал он Божье дело, по сыновьи, без ропота. И хранил его Отец для дел больших и ратных. Только казачеству под силу было сломить силу великую басурманскую, и веру свою утвердить не силой, а славой своей.
Вот и поп Никодим с ними в этом походе великом. Ведь ему-то и дома, в казачьей станице, в Забайкалье, дел нашлось бы. И его, никто бы не осудил за то, что остался там. Но этот поп, ещё тот поп! Его казаки так и прозвали Семижильным, что вскоре и стало ему вроде фамилии: Семижильный, и Семижильный! – один он такой был!
Не ведал он страха никакого, даже великого, не то, что малого. И в поле мог работать за троих.. И везде он был первым.
– Так Господь Бог велел, - усмехается Семижильный.
И роста великого, и силы был поп, необычайной. За пояса двух мужиков отрывал от земли, и бросал, что снопы в разные стороны. Я вас научу, как шкодничать, пьянствовать, да сквернословить. Враз поумнеете! Племя антихристово!
И особо нуждающимся добавлял такого тумака, что гул шел от удара поповского. Редко кто поднимался от такого пушечного удара!
- Силён батюшка! Судачат так мужики, а попа трогать не смеют, нет на то воли Божьей.
Зато на празднике, где стенка казаков шла на стенку: тут уж, и попу доставалось вволю. Наступал и его час расплаты. Было у него врагов тут немало, на поле битвы кулачной. И все они, волей или не волей, оказывались в сговоре, и уже скопом крушили попа Никодима. Синеглазого и седовласого богатыря, которому лет, уже за сорок было
На что тот никогда не обижался: и в кулачном и в ратном деле, и в других делах, он везде первым был.
- Грешён я дети мои, и не жалейте меня, бейте! А завтра я вас учить буду, уму разуму.
Только и вы, пощады не просите у меня. И у вас грехи есть. Отпущу я вам их!
- Вот так, мы все свои грехи и спишем по-нашему, по-казачьи!
- Так и бились они пока на ногах стояли. А упал человек, и нельзя было его даже пальцем задеть – грех большой лежачего бить.
Утром матушка Ефросинья отпаивала своего батюшку квасом, и примочки ему на разбитые места ставила. А тот весь, как баклажан синий!
- Когда же ты старый угомонишься? Прибьют ведь тебя мужики ненароком. Опостылел ты им.
- Неправда? – поднимался на ноги не добитый поп! – Неправду ты говоришь, матушка моя.
Любят меня дети мои, и тому есть подтвержденье. Весь мой вид о том говорит, и тело моё от того торжествует сейчас, а не плачет! Любят меня!
- Особо казаки, к моей необычной персоне со вниманием и уважением относятся, как и положено мне по иерархии нашей, и по сану своему. Не каждый поп и казак такой чести удостоен! И тут же своим могучим басом ревёт, да так, что вороны на землю падают.
- Любите ли вы казаки, своего отца Никодима, почудил я вчера: ох, и любо мне было!
И валит к нему народ со всех сторон, и с ходу кланяется ему в ноги:
- Любим, батюшка наш, и здоровья тебе желаем! - так говорят ему казаки, которые его били вчера.
- Ты нас прости грешных, за тебя только и молиться будем! Сил своих не рассчитали мы! Погорячились мы!
Доволен поп таким ответом. Ещё бы, каются его вчерашние враги, и ему есть, в чём покаяться перед ними:
- И вы простите меня, казаки добрые. Не прав был я, крепко учить вас вчера надо было, а сегодня поздно уже! Прощаю вас! До следующего раза казаки, други мои!
От такой исповеди у матушки Ефросиньи волосы на голове дыбом встают.
- Двадцать лет с ним мучаюсь, и сил моих нет никаких. Счастливые слёзы наворачиваются на её синие глаза: - Один он такой чудной, да правильный. Добрый он, и лучше всех на свете!
Смеются их дети, а их пять душ: Чудят родители наши; ох чудят старики!
И иноверцы в нём души не чаяли. При виде такого огромного попа, они сразу же, молча падали к его ногам, и с упоением целовали крест и крестились, как умели.
- Царь наш батюшка! Сам к нам в гости пожаловал. Гость дорогой!
Сначала за царя его принимали, а потом уже так и прижилось. Добрые охотники, тащили все самое последнее, что у них есть, такому желанному гостю.
Нищета гольдов, так крепко брала за душу казаков, что у тех, и слёзы порой на глаза наворачивались. Трудно им было представить, что у целого народа, почти ничего нет. Всё при себе, всё на голом теле, - шкуры одни, на собственной шкуре! Как так можно жить – уму не постижимо?
А они живут, да ещё маньчжурским торговцам дань платят. И шаманы неплохо живут, по крайней мере, не бедствуют, как остальные гольды
Взял поп Никодим шаманский бубен в свои огромные руки, повертел его. И отдал распластанному от страха, на земле шаману: Русские надолго сюда пришли – навсегда! И ты расскажи своим людям, что они вам вреда чинить не будут. А от маньчжуров вас казаки оградят, руки им укоротят, вот так! И по локоть показал им Семижильный поп Никодим. – Вот так!
Шаман был не против русского царя-батюшки. А тем более в лице великана попа Никодима.
- Тот еще больше Никодима, настоящий амба, тигр – царь тайги! Могучий он!
И разнёс его бубен важную весть по всей тайге, до самого холодного моря. Поп Никодим наместник самого царя-батюшки. Будет здесь, у них исполнять царскую волю. И рубить всем маньчжурам-торговцам, за их обман….
Гулко стучит бубен, захлёбывается в своём ритме:
Ликуют гольды от радости, шапки свои на землю побросали.
- Так им и надо хунхузам, совсем одолели честных гольдов. Прогонять их надо, подальше от нас! Пусть живут они, как собаки наши, подачками питаются.
Так нажил себе великую славу и уважение среди иноземцев поп Никодим, и ещё большую ненависть среди маньчжурских торговцев. И в конечном итоге эта слава дошла, и до самого великого маньчжурского правителя. Мол, ведёт себя вызывающе, этот миссионер из России, поп Никодим. - Противодействует торговцам. В свою веру легко обращает местные народы, и делает это с воодушевлением и завидной смекалкой. Поморщился правитель. Ясно ему, что русских никак не остановить в их продвижении к океану. Но покидать зону влияния – дурной пример для потомков. Устранить этого попа любым путём, но всё это надо чисто сделать, по-восточному сценарию. И лучше будет, если это произойдёт на почве разного вероисповедания. Тогда и политическая окраска этого явного убийства исчезнет. Ему нет смысла ссориться с русским царём. Зачем мышам злить русского кота, если он из мешка уже вылез. А попортить ему кровь и нервы можно и другим способом. У того есть усы и хвост, вот и надо их постоянно дёргать, лишить его покоя, пока он сам не сбежит оттуда, куда незваный пришёл.
И другой способ тоже есть, но тот более коварен, хотя и очень эффективен.
- Есть Тибетские монахи, они по вере своей: врождённые разведчики и убийцы, их целое гнездо там. И по мастерству им в этом деле, равных бойцов, нет на всей земле.
.И главное тут, что всю эту акцию устрашения надо провести открыто. В назидание местным народам, пусть, те сразу поймут, где их место. И что карающая рука их везде достанет, и им всем неминуемо, наказание будет. И русским тоже!
Пробовали маньчжуры уже устранить Никодима, но пустая, это оказалась затея. Силён поп верой своей, скала он, а не человек. Ударила оперённая стрела в дерево перед самым лицом попа и осыпало его древесной корой. И тут же острый маньчжурский нож, рядом со стрелой присоседился. Не достигли они своей цели, видно силён был оберег у русского попа, его крест. И тут же вторая стрела гулко ударила прямо в этот оберег. Все онемели, и нападавшие маньчжуры, и гольды. Они слышали и видели, как ударила стрела в тяжёлый поповский крест, и как она распылилась у всех на глазах, каким-то искрящимся, радужным веером.
Крест засветился ярким светом, и люди, от такого невиданного дива, погрузились в лёгкий транс. Хотя был день на дворе, но создавалось такое впечатление, что вокруг этого странного свечения сумерки. Настолько оно было ярким. А всё остальное, вокруг: только разрастающиеся тени.
Свечение, не угасало, а, похоже, что увеличивалось, и вместе с ним рос ужас у нападавших.
Они забыли о своём оружии, и теперь, больше походили на стадо баранов, а не воинов, столпившихся у жертвенного огня, куда они должны непременно взойти: живые, или мертвые. Но это, их новое предназначение, уже было им безразлично. И сейчас они были покорны своей судьбе, и ждали своего часа, что воск в руках ваятеля.
Гольды, сопровождавшие русского попа, как упали сразу плашмя на землю, так и не поднимались больше. Хоть режь им головы, хоть кроши их на части, ужас увиденного держал их надёжно в своих путах. И они бы, при этом, не издали ни звука, ни стона: душа их еле теплилась в распростёртом теле.
Лишь один поп Никодим был физически и духовно подготовлен к происходящему чуду. В чудодейственной силе веры Христовой он никогда не сомневался. Он ждал этого грандиозного по своему масштабу чуда, и оно произошло. И главное, что оно произошло на глазах у многих людей, и главное, иноверцев. Это было великое знамение, и не только в его жизни.
А то, что он мог погибнуть при этом, это его нисколько не волновало. Если бы это и произошло, то он только бы с радостью воскликнул: На всё воля Божья! Слава Господу Богу, Отцу нашему!
За него умереть - вот высшее предназначение человека! А для священника радость неимоверная!
Священник обошёл лесную полянку, с распростёртыми на ней телами, и осенил всех лежащих крестным знаменем: своим тяжелым сияющим крестом, как перстом Божьим!
- Поднимайтесь дети мои, не пристало вам лежать ниц, когда тут чудеса происходят: и на то воля Божья! Глядите, дети мои! Во все глаза глядите!
И над Никодимом ореол воссиял, подтверждая его слова. – Не чудо ли это?
Целуют крест: и маньчжуры, и гольды, все без разбора. И на них мир снизошёл по воле разума, а не силы. И забыли они все про оружие своё.
Не к войне, их Отец Господь Бог, готовил сейчас, а к жизни! Потому и пришли они к единению мыслей своих. И разом очистились вечные враги, от своих помыслов грязных!
И тут, медный крест зауросил кровью, которая по капельке стекала из него. Из-под самого распятия Христа, из раны глубокой: места удара, стрелы. Мироточила коварная рана, кровь текла, как из живого тела человечьего. Но постепенно рана затягивалась, уменьшаясь в размерах – заживала.
На глазах у изумлённых людей, происходило это невиданное чудо. И пока совсем не исчезла рана, люди не переводили дыхание. Словно, и они воскресали из мёртвых, а медь снова становилась медью.
Никодим Семижильный, теперь всё больше старался находиться среди аборигенов Амура, понял он, что его место там. Это его ниша в жизни, которую ему и следовало занять. Этот путь был указан ему свыше, но ждало его ещё одно суровое
