приехал фокусник с помощницей.
Дима мигом приклеился к нему с вопросом:
– У нас тут научный спор: кошачий гипноз существует или нет? Вы как
специалист знать должны.
Фокусник, не желая видно связываться, ответил уклончиво:
– Существует всё, что бы ты пожелал, чтобы оно существовало.
Димка поморщился, обиженно сказал:
– Мы не дети, не надо от нас отмахиваться.
– Прости, мне нужно идти. Время.
– Да времени полно. Когда представление только началось – кошка обвал
устроила. А покажите какой-нибудь фокус…
– Сядь в зрительный зал, и вскоре увидишь чудеса...
И тут Димка, который всегда отличался импульсивностью, взял фокусника
на «слабо», упрямо сказав:
– Что, слабо показать прямо сейчас один фокус?
Фокусник неодобрительно прищурился.
– Ты со «слабо» осторожней. Взрывная штука, похуже динамита.
– «Слабо» – это вопрос чести. – Дима глядел на фокусника с усмешкой. –
Так чё, слабо любой фокус?
Фокусник вздохнул, выпустил ящики, сделал знак помощнице, чтобы
шагала к сцене без него. Сказал:
– Фокус-покус.
Он демонстративно выпрямил ладонь, оттопырил большой палец, потом
ухватил этот палец другой ладонью, сжал в кулаке и дёрнул. Сам, конечно,
согнул большой палец к ладони: будто пальца уже нет.
– Эй-эй, – закричал Дима, – это для детсада.
– Ты говорил: любой. – Фокусник безмятежно «прилепил» палец на место,
подвигал им и сказал Диме: – Я сделал, теперь ты обязан исполнить моё
«слабо». Когда на сцене выну кролика из шляпы, слабо выскочить ко мне и
на четвереньках бегать вокруг и лаять. Слабо?
– Я чё, идиот? – растерялся Дима.
– В точку, – кивнул высокой шляпой фокусник. – Умные люди на «слабо»
других не берут, потому что могут в ответ заработать такое «слабо» – мама
дорогая. Предупреждал, не балуйся, эта штука опасней динамита.
Он поднял чемоданы и тяжело потащился к сцене.
А Катя, глядя ему вслед, раздумчиво стала рассказывать:
– Вчера старшие ходили компанией в кино. Конопатый говорит Наташе: «А
слабо мне сунуть мороженое из стаканчика целиком в рот?» Наташа
поддержала, смеётся: «Слабо». Он засунул и держал холодное во рту минут
пять, пока не смог прожевать…
– Наверное, зубы застудил.
– Наверное, – без энтузиазма согласилась Катя. – Затем он Наташе говорит:
«А теперь мой черёд: тебе слабо меня поцеловать?».
– И что?
– Поцеловала.
– А что Натан, просто смотрел?
– Он с ними не ходил, сказал, что болеет.
– Ты откуда знаешь?
– Моей сестре рассказала Трындычиха, сестра Натана. Говорит, когда Натан
узнал, так заревновал, так рассвирепел – свет не мил.
– И справедливо рассвирепел, – закивал Дима, – когда любишь, чужих не
целуешь.
– Она же не по-настоящему! – возмутилась Катя – Ну, как бы по-дружески
чмокнула, хотя и в губы.
– В губы – совсем не по-дружески, – возразил Дима. – В губы целуют по-
настоящему… или не целуют вообще.
– Чепуха, – сказала Катя и призналась: – Мы на море играли с мальчишками
в бутылочку – по много раз целовались, и что с того?
Дима с подковыркой предложил:
– Раз ничего, давай с тобой один на один сыграем!
– Дурак. – Катя страшно надулась.
Серёжа понял, чему недавно был свидетелем, спросил:
– Так Натан не знает, что целовались не по-настоящему?
Катя пожала плечами:
– Откуда мне знать, чего не знает Натан…
Дима предложил, как ни в чём не бывало:
– Шут с ним, с Натаном. Побежали на фокусы глядеть.
Катя, сияя, поддержала:
– Вот посмеёмся, когда будешь пёсиком вокруг кролика прыгать. Охотиться,
Тузик! Гав! Гав!
– Не буду я.
– Ещё как будешь! – Катя была непреклонна. – А-то всем расскажу, что ты
«слаб на слабо». Сам заварил, а не исполняешь.
– Понятно, мстишь за бутылочку один на один! Чтоб знала, ни за какие
коврижки не стал бы с тобой целоваться. – Внезапно Дима перекосился
лицом, схватился за живот. – Уф, аппендицит разболелся, пойду-ка домой.
Он медленно побрёл к своему подъезду.
– Врун! – гневно крикнула Катя. Затем обратилась к Серёже: – Ну что,
пойдём к сцене вдвоём.
Серёжа встал со скамейки, но отказался:
– Извини. Ты смотри на фокусы, а я тоже домой.
Катя изумлённо округлила глаза:
– Да не расстраивайся так из-за кошки.
– Я не из-за кошки…
Серёжа вошёл в подъезд. Поднялся подневольный на площадку, постоял
напротив двери в свою квартиру и вдруг… решительно зашагал вверх по
лестнице. На третьем этаже вдавил кнопку звонка.
Дверь открыл Натан. Ошеломлённо оглядел, спросил:
– Ты чего такой, в перьях?
– Не перья это, листья. Не важно. Разговор есть серьёзный.
Серёжа смолк, не зная, с чего начать.
– Ну? – поторапливал Натан.
– Я видел, как ты Наташу оттолкнул. Ты просто не знаешь правду. Наташа
Конопатого поцеловала не по-настоящему, он её взял на «слабо» и она…
– Постой-постой, – нахмурился Натан. – Тебе-то что за дело?
– Помочь тебе хочу.
– А не надо…
Но Серёжа не сдавался:
– Надо. Ты – мой кумир.
Натан холодно застыл, затем улыбка разлилась по лицу:
– Это с чёго бы?
– Только не ржи. Помнишь, я переехал сюда в конце августа, перед вторым
классом. И в первый день в школе никого не знал. А братья Трутни…
– …Трутни? – рассмеялся Натан.
– Да, толстые наглые близнецы, поймали меня в туалете и собирались
головой в унитаз макнуть – фильмов насмотрелись. А ты заступился, хотя
меня тогда не знал. Так отбрил Трутней, что они и теперь издеваются над
всеми, а меня в упор не замечают.
– Знаешь, я и не помню…
– Зато я на всю жизнь запомнил.
– И ладушки, – сказал Натан. – Ну что, пока?
– Значит, вы с Наташей помиритесь? Сегодня? У вас такая настоящая
любовь – мать говорит, весь двор на вас налюбоваться не может.
Вдруг Натан поморщился, задумчиво сказал:
– Вижу, не отстанешь. – Оглянулся в квартиру, крикнул: – Мам, тут ко мне
пришли. Я на минуту в подъезд выйду.
Он в тапках вышел на площадку, сам гибкий, на три головы выше Серёжи.
Прикрыл дверь, глянул вверх-вниз по лестницам подъезда и спросил
полушёпотом:
– Тайны хранить умеешь?
Серёжа кивнул.
– Клянись!
– Клянусь, – Серёжа опять кивнул. Он ничего не понимал, но слышал
сердце, что опережало слова Натана: худо, ох, худо.
– Ты ко мне по-взрослому и я тебе разжую по-взрослому, – сказал Натан. –
Этот Наташкин поцелуй мы с Коляном специально подстроили, чтобы
повод был…
Сердце заплакало, ум отворотился не веря ушам, голос задрожал:
– С каким Ко… ляном…
– Да с Конопатым.
– …зачем?
– Ты пойми. Не хочу Наташке жизнь ломать… она умная, ей учиться надо.
А у меня денег нет на университеты – мать одна нас троих кормит. Так что,
поеду далеко-далеко, во Владивосток в мореходку, а там – в море, на
хорошие заработки, деньги стану матери и сёстрам высылать.
– А как же… любовь?
– Что за любовь, если не здесь буду жить, а в море… Наташа любовь новую
найдёт, в университете тьма стоящих парней. Так что примирения не будет.
Пойми, я Наташку люблю, но меня ей в ссоре будет проще забыть. Да и
тягостно мне объясняться…
– А если…
– Всё! Растреплешь, сам тебя головой в унитаз макну.
Он ушёл в квартиру. Замок на двери хищно клацнул, точно капкан сработал
на Натане.
Серёжа выбежал на улицу, прочь, прочь от капкана.
Праздник Двора был в самом разгаре, оттуда лился смех и аплодисменты –
люди благосклонно принимали фокусника. Серёжа быстро прошёл вдоль
дома и нырнул в последний подъезд.
На межэтажной площадке между первым и вторым этажами сидела на
широком подоконнике Наташа.
Серёжа приблизился и сказал:
– А я иду, гадаю: дома ты или нет?
– Я не дома. – Она на него не смотрела.
– Я тебе вот чё хочу сказать.
– Говори что хочешь.
– Только ты никому не говори.
– Тогда и мне не говори. Неинтересно.
– Я про Натана.
– Натана? – она удивлённо посмотрела на него. Глаза были красные,
зарёванные.
– Ну да. Видел вас во время концерта. Потом к нему сходил, поговорил.
– Поговорил, – Наташа обиженно фыркнула. – Мне твоего заступничества
не нужно.
– Почему?
– Подрастёшь, поймёшь.
Серёжа вздохнул: как трудно говорить с женщинами.
– Натан тебя бросил, потому что денег нет на университет. Он в мореходку
поедет во Владик. Он тебя по-прежнему любит – а обидел потому, что так
тебе легче будет его забыть.
– Правда? – В глазах Наташи что-то засветилось вмиг. Тогда Серёжа не
догадался что это – только много лет позже, вспоминая, понял: это была
надежда. Не лучик – а надежда.
– Чтоб мне солнца не видать, – поручился Серёжа.
Наташа слезла с подоконника, подошла и вдруг… поцеловала в щёку.
– Ты чего? – попятился Серёжа. – Я это не для тебя делаю. Мне про тебя
всё равно. Я для Натана делаю. Он мой кумир.
– Как хорошо, что этот недоумок твой кумир.
– Почему хорошо?
– Иначе бы мне – труба.
Она торопливо развернулась и быстро пошла вверх по лестнице, видно,
домой.
– Эй, – окликнул Серёжа, – чего делать-то будем?
С лестницы донеслось:
– Ты – не знаю. А я сейчас гляну, какие университеты есть во Владивостоке.
Мне всё равно где учиться: здесь или там.
– Помнишь уговор? Натану ни-ни, ни полслова.
– Ладно.
Серёжа отправился домой. Странно, но на душе спокойней не стало, он
шёл и ощущал в груди какое-то беспокойство, точно незримая тяжесть
по-прежнему лежала там комком. Будто бы комок повозился-повозился
и остался, только повернулся на другой бок.
***
В кухне мать стряпала пирожки. Увидев его, сказала:
– Хочешь, с капустой?
– Да, только руки вымою. Мам, а какая она, любовь?
– Ну, разная. Я вот тебя люблю.
– Нет, я о настоящей любви.
– Настоящей? – изумилась мама и рассмеялась: – Это моя-то любовь не
настоящая? Да чтобы знал, серьёзней материнской любви ничего на свете
не бывает.
– Ну тебя. – Отмахнулся рукой и вновь спросил: – А клятвы можно
нарушать?
– Смотря зачем.
– Ради спасения любви, например.
– Любви – это хорошо. Но за нарушение клятвы всё равно придётся понести
наказание, только принять его надо с хорошим настроением, старательно
думая о любви.
– Как это?
– Ну, принимая наказание как высшую справедливость… – Мать вдруг
глянула на него в неприкрытой тревоге. – Так, быстро признавайся, чего
натворил.
– Ничего не натворил… – И прибавил: – Пойду руки мыть.
Он прошёл по длинному коридору к ванной, но открыл соседнюю дверь – вошёл в туалет.
Откинул крышку на унитазе. Опустился перед ним на колени. Поколебался
с минуту и решительно сунул голову в унитаз. Ощущая физически холод
фаянса и тонкий холодок в заколотившемся в груди комке, протянул руку
и дёрнул слив, пуская воду в полный напор.
При этом он усердно думал о хорошем: о Кате.
Конец рассказа
