Алька

   В летнем лагере на крутом берегу Молочного лимана жизнь шла своим чередом и ничего не предвещало беды в этот прекрасный солнечный день. Дети купались, загорали, веселились.
   Алька уже накупался и пришёл встречать почтовую машину. У него сегодня день рождения. Он отмечал своё двенадцатое лето далеко от родного дома. Тут совсем не то, что привычное с детства село. В лагере все по-другому: два ряда дощатых домиков выстроены по обе стороны просторной поляны между лесом и отвесным очень древним обрывом. Образовался обрыв, наверное, с времён сотворения Земли. От соленых ветров и солнца красная глина его потемнела, и вся побуревшая стена избита черными оспинами дыр. В этих норках каждое лето поселяются юркие стрижи и оживляют бурую глину.
Никогда ещё Альке не доводилось так остро испытывать чувство сиротства. Одна беспредельность лимана радует глаз. Широта разлива напоминает родную степь с той лишь разницей, что нет на ней зелёной травы, и в тихую погоду гладь воды сияет так, что глазам больно смотреть.

  Вторую неделю донимали безветрие и невиданный зной. Духота, сухость казались нескончаемыми. Уже никому не верилось, что бывают дожди, сырость, прохлада.
   Сегодня Альку освободили от всех лагерных обязанностей. Он сидел в тени вековых акаций, поджидая почту и удивлялся, почему до сих пор нет машины. 
   "Тяжелый июнь..." - ворчали старожилы. По добрым временам в такую пору, когда ночи короче воробьиного скока, рыбаки целыми днями пропадали далеко от берегов. Они с зарёй уходили на моторных баркасах за горизонт и до заката работали там: вытряхивали пойманную рыбу, переставляли целые и заменяли порванные или запутанные сети. Возвращались в сумерки, а иногда и затемно. На другой день всё повторялось. Но безветрие и жара переиначили привычный уклад жизни. Рыба залегла и в сети не идёт. Ветры и волны не путают снасти, и в море делать нечего. Рыбакам пришлось косить траву. Обычно этим занимались женщины и подростки. Они обкашивали лесополосы, гнилую балку, территории лагерей, а сегодня рыбаки косили и проклинали всё на свете. Трава пожухла, загрубела, спуталась, точно проволока, и косить ее нет никакой возможности. Они часто садились на измученную жарой траву, отбивали косы, и жаловались на тяжёлое лето. Рубахи на косарях взмокли. Пот выедает глаза, а на линялой синеве неба опять нет ни одного, даже крохотного облачка.
   - "Ох, и пекучий выдался нынче июнь," - басил седой рыбак и совал черный указательный палец в рот, слюнявил его и поднимал высоко над головой, пытаясь уловить хоть малейшее дуновение. Но напрасно: воздух был неподвижен.
  - Во, печет!.. во, шпарит!.. точно беду накличет, - пыхтя чубуком, не унимался старик.
  - Да, припекает!.. Кабы бурю не напекло... - поддакивал долговязый парень в тельняшке. - Такое уже было раз! Так дунуло, что вмиг все крыши сдуло.
  - Ох, не дай, ни приведи!.. Сохрани и помилуй... - размашисто крестясь, запричитал седой рыбак.  Алька слушал их разговор и тоже задирал лицо вверх, вертел вихрастой головой, и очень волновался, чтоб погода не испортилась. Он мечтал о другом.

  Вдали, на плоской воде тонким штрихом темнел небольшой островок. Его почему-то все называли Птичьим. Изредка оттуда прилетали белоснежные чайки. Они кружились над лагерем, прижимая красные лапки к белому брюшку, кого-то жалобно окликали и улетали обратно.
  "Эх, добраться бы туда, посмотреть как там птицы живут..." - размечтался он. Но все перепутал его величество - случай.

  Машина с почтой приехала поздно. Для Альки письма не оказалось. Поселковый почтальон Татьяна Павловна, разбирая газеты, журналы и письма, поминутно смахивала ребром ладони с лица пот и жаловалась водителю:
  - Жарынь такая, а тут телеграмма срочная от военкома бакенщику Платону. Как в такую спеку тащиться на маяк?..
Хотя Платон Афанасьевич был смотрителем маяка, его почему-то все называли бакенщиком. 
  У Альки сердце сжалось от жалобы Татьяны Павловны. Он не раздумывая, вызвался доставить депешу. Аккуратно сложил ее, сунул в свою линялую кепку, натянул ее козырьком назад, и с благословения воспитателя и благодарной Татьяны Павловны помчался на маяк.

  Бежать по кромке воды мелководной лагуны - сплошное удовольствие. Жемчужные брызги, искрясь и переливаясь всеми цветами радуги, осыпают приятной прохладой. И жары, как не бывало. Добежал он быстро, но невольно задержался у тропинки, поднимающейся к маяку. Перед ним красовался одноместный катамаран с красной надписью – «стрим». Надписи были везде: на серебристых понтонах, на спинке сидения и даже на спасательном круге. Они были яркими и еще пахли свежей краской. «Стрим» очень отличался от лагерных двухместных катамаранов на пластиковых понтонах с двумя сидениями и неудобными педалями. На "стриме" все по-другому: продолговатые понтоны из баков для самолетного горючего скреплены прочной рамой с полумягким сидением, настоящим штурвалом от самолета и удобными педалями. За сидением ящик для инструментов и якоря. Якорь надежно закреплен к раме капроновым канатом. Одним словом всё, как надо.
  "На такой штуке можно запросто на остров сходить", - прикинул Алька и побежал к дому бакенщика.
Он вручил Платону Афанасьевичу телеграмму и попросил разрешения покататься на "стриме".
  - У меня сегодня день рождения - негромко добавил он.
Платон Афанасьевич, улыбаясь, окинул добрым взглядом крепко сбитого мальчишку, поблагодарил за телеграмму, пожал ему руку, и сипловатым голосом добавил: - Ты, хоть и крепкий малый, но далеко не ходи. Вода не спросит, кто за рулем. Вдоль мола катайся. Там нет глубины. Случай чего, якорь бросишь. Ишь как восток насупился?.. - и, чтоб добраться засветло, заторопился на попутную машину к городу.

  Терпеливо выслушав наставления, Алька в один миг слетел по тропинке вниз и забрался в удобное сидение «стрима». К причальному канату привязал спасательный круг, бросил его на воду и резко крутанул педали. Гребные колеса, вспенивая воду, весело зашлепали лопастями, осеребряя брызгами круг на буксире. "Стрим", набирая скорость, послушно пошел вдоль мола в сторону острова.
   А вот и пролив. Теперь остров был совсем близко. Около одной морской мили отделяли Альку от мечты.

  Запад по-прежнему припекал раскаленным добела солнцем, а с востока бесшумно надвигалась чернота. Незаметно для себя Алька одолел половину пролива. Под ним темнела глубина, над ним ещё сияла безмятежность неба.

  На острове кипела жизнь. Уже было хорошо видно, как суетятся птицы. Их было много: одни кружились над водой, стремительно падали, ныряли и снова взлетали, другие плавали у берега, затем выходили и, важно покачиваясь, расхаживали по песчаному берегу.

  Ослепительный зигзаг молнии одним росчерком раскроил черноту востока. Алька вздрогнул. Гром катился долго, будто обегал всю водную равнину, потом запутался в камышах, притих, а когда выбрался на волю, угрожающе заурчал с новой силой. В один миг птицы исчезли.

  Порыв холодного ветра сморщил глянец воды. За ним последовал второй, но крепче и холоднее. А следующий хватил так, что Алька едва не задохнулся. Вместе с порывами ветра заскользили по лиману темные полосы ряби. С острова в воду тучами полетели перья, сухие листья и всякий другой сор. Катамаран остановился. Алька поспешно развернул "стрим" и, что было духу, завращал педали. Чёрная туча огненным краем наползала на солнце. Сизый шипящий туман уже висел над островом. Алька старался изо всех сил успеть к мелководью. Попутный ветер помогал парнишке удирать от взбесившейся стихии. Внезапно воздух закружился, и резко сменил направление. С неистовым гулом он понесся с моря. Вода раскачалась бегучими буграми, и потащила «стрим» в открытый лиман. На потемневшей воде заплясали белые буруны. В лицо летели брызги и клочья пены. Теперь «стрим» совершенно не слушался. Алька бросил якорь, но канат оказался коротким. Катамаран с каждой волной уходил все дальше от спасительной суши.

  Огненный край черной тучи погас, и ясный день померк без просветления. В наступившем сумраке небо сделалось седым. Оно опустилось до самой воды и разразилось студёным звенящим ливнем. Стрелы молний с шипением и оглушающим треском пронзали гудящую тьму. Грома слились в единый гул и сотрясали все на свете. Дождь ледяными струями безжалостно хлестал мальчишку. Холод пронимал до костей.

  Горячие слезы потекли по настывшим щекам крепыша. Он уже искренне сожалел, что спасательный круг болтается на привязи за катамараном, а катамаран, как назло, все опаснее кренится и раскачивается.

  "Только бы не сорваться!.." - тревожился Алька. Доходя до изнеможения от холода и усталости, он крепко держал скользкий руль и отчаянно сопротивлялся.
Вдруг невиданной силы рывок поставил «стрим» вертикально. Руль будто вырвали из рук и Алька полетел в темноту бурлящей воды. 
   
   С губительным шелестом вода сомкнулась над ним. Погружение длилось. Тяжелый спазм сжал горло. В ушах зазвенело. Все существо мальчишки горело жаждой воздуха. Сквозь плотно стиснутые губы настойчиво вырывались пузырьки последних запасов. Помутненное сознание явило радужные блики. Алька резко взмахнул руками. Потом ещё и ещё. Силы таяли с каждым взмахом.

  Словно пробка, почти по пояс вылетел Алька из воды, как раз там, где якорный канат был туго натянут. Холодный ветер отрезвил мгновенно. Алька успел ухватиться за канат. Руки стыли, немели, но держали. С большим трудом вскарабкался он на пляшущий катамаран. Рискуя быть сброшенным в бурлящую пучину ещё раз, Алька все же вытащил спасательный круг, надел его на себя, привязался к спинке сидения веревкой и только после этого успокоился.

  По рывкам он догадался, что якорь за что-то зацепился. Катамаран больше не дрейфовал. Он нырял в набегающие волны, дергался, подпрыгивал, раскачивался из стороны в сторону, как поплавок, и создавалось впечатление, будто плывет навстречу волнам.

  Неожиданно ветер замолчал так же внезапно, как налетел. Сполохи зарниц засверкали далеко и все реже и реже озаряли растрепанную черноту неба. Водяные валы округлились. Пропасти между ними сгладились и посветлели. Теперь волны катились широко и спокойно. Они больше не пенились и не швырялись липкой пеной.

  Тревогу в лагере забили еще до шторма. Воспитатели с фонарями и запасной плащ-палаткой, отправились по берегу лагуны к маяку. Но лишь промокли зря. Альки не было нигде.

  Смирившись со своим положением, Алька задрал ноги на сидение, прижал их к груди и обхватил настывшие голени руками. Покачиваясь на убаюкивающих волнах мертвой зыби, он забылся тревожным сном.

  На рассвете рыбаки пошли на своих просмолённых баркасах к проливу спасать сети. Это была их привычная работа, и косить ненавистную траву им сегодня не придется.

  На том месте, где стояла первая сеть, они в рассветных лучах еще издали заметили что-то серебристое, а когда приблизились - нашли пропажу.

  Алька все еще был в забытьи, когда крепкие руки седого рыбака распутали веревку и сняли мальчишку с промокшего холодного сидения.

  Мальчика уложили на ватник, растерли крепким горячительным напитком, и хорошенько