Синие трусы

наваждением, Алевтина не знала. Но в том, что это не было реальностью, проходя над Иорданью, она была теперь непоклебимо уверена.
   Решительный замах – и оба сапога полетели через ограду церковного сада. Чтоб вы, как Иуда, но осине повисли, окаянные! Осин, правда, в саду не было, одни только голые заледеневшие яблони. Злосчастная обувь на плодовых деревьях виснуть на манер предателя отказалась, рухнув куда-то глубоко вниз. Вновь послышался знакомый обиженный вой, и пришибленный Кабыздох, едва нашедший себе место упокоения в пустом перевёрнутом набок улье, метнулся в сторону девушки. Сия внезапная неожиданность была уже выше всяческих сил. Покачнувшись назад себя, не устояв на краю кряжа, Алевтина птицей спорхнула вниз, неловко взмахивая руками, вздымая облако снежной пыли. Падение оказалось удачным, благо на реке под берегом снег был наметён самою природой, а не дядей Гошей, в мягкую пуховую перину. Неудачным оказалось то, что, отерев с раскрасневшегося лица ошмётья перины и проморгавшись залепленными снегом ресницами, несчастная увидела надвигающиеся на неё Синие трусы.
   Спасительная Иордань была рядом, надо было побрызгать на неотвязного изверга, и наваждение тотчас бы исчезло! О, как часто не умеем мы рассчитывать свои порывы! Разбежавшись по мягкому снегу, Алевтина не учла предательски скользкой окрестности проруби, и, не сумев затормозить быстрый бег, с головой ушла в ледяную мглу. Течение подхватило судорожно сжавшееся тело. Дыхание не перехватило насмерть, но ровно настолько, чтобы не хлебнуть сразу и навсегда полной грудью воды. Последнее, что уловила гаснущим сознанием, широко открытыми от удивления и ужаса глазами Алевтина, были мелькнувшие в непосредственной близости от неё Синие трусы. Цепкие водянистые пальцы ухватили её и потащили куда-то в вязкое небытиё.
   Впрочем, нет, это было не последним видением. Душа, видать, и вправду вечна, хотя при жизни не очень-то верилось. Хоть и чаю воскресения мертвых, а дальше гроба себя увидать не умею. А тут – открыла глаза, и видится жаркое пламя, а внутри него вращается чёрная кочерёжка. Ад, чисто ад! Прав был отец Анатолий! Надо было сразу снимать сапоги, и босиком, покаянно, домой по снегу. Простыла бы, это конечно, да! Но на то и епитимия! И чёрт с ним с архиерейским праздничным концертом! А чёрт... Ох, как он на сторожа Иннокентия похож. Видать, тот тоже был – оборотень. Так подумала под конец несчастная Алевтина, обволакиваемая жарким, похожим на мучительную Вечность, сном...

***

Василий Иванович Просвиркин бежал, слегка задыхаясь, по заснеженной улице. Синие трусы. Да-да, синие трусы. Они непрерывно маячили перед его глазами. Статус беженца позволил ему рассчитывать в этом городе всего лишь на дачный домик где-то посреди пустующего зимой окраинного посёлка. Дров не было, зато была машина, старенькая "четвёрка", ею и занимался сын Феофилакт в железном, отстоящем километра за два от домика, гараже. Дверь слабоватая, замок хлипкий, а всё-ж под крышей спасительница, не сгниёт. Надо её беречь, как-никак, из-под пуль вывезла. Вот, приходится таскать инструменты туда и обратно, чтоб не своровали. Сегодня меняли в полу одну шпалу, сгнившую, на засмолённую, посвежее. Укорачивали, притараненная со старой железки по длине чуток не подошла. Потом решил сбегать домой, завалить старый обрубок тополя на дрова. Поленница-то вся сгорела, в неё на Новый год прилетела шальная петарда. Стоящий рядом тополь всё равно обуглился, по весне не отживёт. А дрова из него выйдут хотя и сыроватые, но всё ж свои, не купленные. Одно беда – упал тополь неудачно, на сарайку. Видать, полый был с одной стороны, оттого и не рассчитал Василий Иванович верный угол падения. Ствол придавил в сарайке хряка, так что подломил тому ногу. Пришлось прикончить бедное животное разом, чем под руку подвернулось, чтоб не мучалось. Пять пудов мяса с салом, можно было бы погодить валить свина, а тут вот такой случай, одно к одному. Хорошо хоть старуха больше не выходила, не ругалась, махнула рукой – дескать, совсем ты, дед, с глузду съехал, да и ушла в дом, единожды отбранившись. Сам к сыну побежал, звать тушу свежевать, так вот с инструментом в руках, по дурости. Вдруг бы кого встретил – вот бы напугал! Но никого не было, только кот Банзай, тоже беженец вместе с ихней семьёй, по помойкам промышлял, сиротина. Ничего, теперь и ему перепадёт свиной требухи... Забавно, кстати, сегодня вышло: кот прибежал не просто с сытной добычей, а сам обёрнутый синим пакетом, зацепившимся за хвост, видимо, в мусорном баке. Василию Ивановичу даже показалось: это кошачья дразнилка на синие трусы! Ну, тут не на что обижаться. Безсловесное животное!

А всё ж день-то не напрасно прошёл! Девку вот эту спас, один раз собаки напугалась, дурища, другой так и вовсе в прорубь с головой сиганула. Хорошо хоть сапоги перед тем сбросила, на дно сразу не пошла. Иннокентий сказал, она не сумасшедшая, просто в церкви поёт, а с этими всякое бывает... Сам-то он мужик неплохой, хорошо, что познакомились. Спортивный костюм вот обещал из приносимого прихожанами подобрать. Тогда уж старуха не будет у виска пальцем крутить. Да и заниматься русским закал-бегом можно будет не по тёмному времени, чай не голышом. А пока из всей спортивной формы у Василия Ивановича – одни сыновы белые кеды да синие трусы. Очки вот ещё сберёг, чтобы не поскользнуться да не споткнуться. Без них никак. А шапки вот тоже нету, лысина мёрзнет. Беженцем-то Василий Иванович сподобился стать не зимой, а летом. Не всем ещё нужным обзавёлся, не всем ещё хозяйством оброс. Не беда! Были бы кости, мясо нарастёт!

Однако, бегай Василий Иванович в костюме да в шапке – успел бы он нырнуть за глупой девкой в эту самую прорубь? Нет, верно всё-ж таки сказал напоследок новый знакомец, церковный сторож Иннокентий: "На всё – милость Божия!"