Послушница

безмятежно отдыхала.
- Ну и как мы поступим с нашей дамой?- проговорил подошедший мужчина, много ниже ростом, чем первый, но гораздо плотнее его, да и, пожалуй, постарше. Его влажные полные губы, казалось бы, улыбались, но Катеньке казалось, что шевельнись она невольно и кинется он на нее голодным оборотнем, отрывая куски живой еще плоти.
-В орлянку разыграем или на спичках?- Он прошелся по ее волосам короткополой, пропахшей табаком ладонью, и снизу вверх зло и настырно посмотрел на своего товарища. Юную послушницу трясло от страха и она, прикрыв глаза, запричитала первую пришедшую ей на ум молитву:
« Отче наш, иже еси на небесях, да светится имя твое, да…»
Мужчины, казалось, не обращая больше внимания на молящуюся девушку, присели рядом с валуном и закурили, неспешно выбирая длинные папиросы из цветастой пачки с золотистой надписью «Дюшесъ №30».
Сладкий запах табака казалось разбудил послушницу и она привстав на колени взмолилась сквозь слезы разглядывая мужиков.
- Дядечки, миленькие. Отпустите вы меня пожалуйста. Нет у меня ничего с собой. Ей Богу даже грошика за душой нет. Ничего еще не успела вымолить.…Отпустите.…А я за вас в Лавре свечи поставлю, и всю жизнь за вас молится, буду…
…- Эх, милая.- Проговорил весело высокий, и щелчком далеко от себя отбросил недокуренную папиросу.
- Да на кой ляд нам твои молитвы, когда товарищ Ленин на каком-то там съезде всенародно объявил, что Бога то и нет вовсе…Фантазия, дескать, и поповские байки…
Они рассмеялись, а коренастый из наплечного мешка прямо на траву начал выкладывать продукты. Дружки явно собирались перекусить…
- Ты милая лучше не переживай особливо, покушай с нами, а уж потом, не обессудь, решай, под кого первого ляжешь. Под меня (кстати матка меня Гришкой прозвала), или вот под товарища Охлобыстина? Ты не смотри, что он маленький такой, он, коренастый. В корень, стало быть, пошел, товарищ наш Охлобыстин…
Они снова расхохотались, но смех Охлобыстина звучал зло и наигранно. Шутки Григория ему явно пришлись не по вкусу…
…- Я. Я не хочу кушать…Я не буду с вами кушать…- пролепетала Катя, съежившись на камне.
- А и ладно…- легко согласился длинный.
- Какая любовь на полный желудок? Так, отрыжка одна.Да и нам больше достанется.
Он налил остро пахнувшего самогона из литровой бутыли в граненые стаканы (предварительно выдохнув из них невидимые соринки), себе и товарищу, и острым ножом раскромсал пару больших огурцов - переростков.
- Дрянь огурцы!- выдохнул он, отбросив огуречную жопку в траву и захрустел наскоро очищенной луковицей.
- Нормальные огурцы, даже и не горькие…
Возразил Охлобыстин и снова потянулся к самогону.
- Эх, паря, что ты можешь в этом понимать…
Протянул Григорий.
- Видел бы ты, какие огурцы были у моего бати,…Что б он был здоров, прохиндей.…В самый Париж подводами возил. Да и не раз, не два, а раз пять за сезон оборачивался…
- Он у меня в управляющих в поместье у барина числился…
Обращаясь отчего-то к послушнице, проговорил он понизив голос.
- В какой Париж? – зло ощерился коренастый вытирая слезу выступившую от самогона. – Да они бы у него повяли…Гадом буду, повяли бы…
- Нет... – Долговязый лег на живот, поправив мешающий наган в кармане.
- Он кажный огурчик иголками натыкал, а после – в бочку с родниковой водой укладывал.…Так и перевозил.…И огурцы свежие оставались и вес мало-мало прибавлялся…
- А где ж твой папаша? Никак товарищи расстреляли?- У Охлобыстина покраснели глаза, и язык заметно начался заплетаться.
- Отчего ж непременно расстреляли?- возразил нехотя Григорий, оценивающе поглядывая на девушку…
- Он сука, как почувствовал, чем дело пахнет, так с последним обозом там и остался.…И меня и мать мою здесь бросил. Гад. И барина своего тоже кинул.…Хотя вот уж кому тогда не до папаши моего дело было, так это барину нашему…Его уже через месяц после переворота взяли…Шлепнули должно быть…Я так думаю…Впрочем я этого точно знать не могу. Я из имения еще раньше убрался.…Береженого Бог бережет, а не береженного конвой стережет…
Он хохотнул и потянулся к папиросам.
…Они снова выпили и закурили. В стремительно надвигающимся вечере, в пряном, настоянном на разнотравье, и дикой мяте, воздухе, отчетливо пахло табаком, и плохо прикрытой мужицкой враждой…
- Ладно, Гришаня. – Пробурчал Охлобыстин, упаковывая в мешок остатки водки и закуски.
- Перекусили, пора и за основное блюдо приниматься.…И так уже скоро роса выпадет. Страсть как не люблю по сырой траве елозить…
Он приподнялся, и двинулся было к Кате. Та, вдруг, с неожиданной силой оттолкнулась от пьяненького мужика ногами и, слетев с валуна, помчалась к темнеющему рядом лесу.
- Ох, б**дина!- хрюкнул опрокинувшийся на спину Охлобыстин, а девушка не разбирая дороги, мчалась уже по зарослям папоротника и черники, зайцем петляя среди чернеющих стволов.
- Держи, держи суку!- услышала она чей-то крик позади себя, и тут заметив с корнем вывороченную поваленную сосну, юркнула в темную, остро пахнувшую муравьиным уксусом и сырым песком нору.
Мимо нее, вжавшуюся в землю всем телом, прошуршали чьи-то осторожные шаги, и вдруг совсем рядом с собой она услышала два громких, страшно громких выстрела…
- Ох, и гад же ты Гришаня…
Отчаянно больно, на предсмертном надо полагать выдохе выдавил из себя невидимый Катериной коренастый, и над лесом повисла звенящая тишина.
Послушница в ужасе потопила собственный крик, судорожно забив рот монашеским, грубой ткани платком и словно в детстве крепко, крепко зажмурилась. Казалось, тресни поблизости ветка, шевельнись былинка какая под тяжестью холодной росинки, и она не выдержит, закричит, изойдет на вопль и визг, столь велик был страх перед этими незнакомыми ей людьми, страх, до последней клеточки пропитавший все ее девичье естество…
…Сколько просидела в этой прохладной воронке с влажными податливо - песчаными стенками, пять минут или целую вечность Катерина не знала? Но то, что Бог по той или иной причине отчего-то отвернулся, забыл про грешную и недостойную дочь свою, она поняла сразу, как только попыталась приподняться и оглядеться вокруг....
- Ну, наконец-то…- услышала она рядом с собой язвительный смешок Григория и только сейчас заметила его, сидящего на поваленном дереве.
- Я уж думал, ты там уснула.…Ан нет…
Он снова рассмеялся, схватил послушницу за руку и с силой вытащил, выдернул ее из норы.
Потом закурил и словно нехотя, до обидного небрежно и спокойно овладел девушкой.
Катерина, впервые почувствовав в себе мужчину, дернулась было, но тот, выдохнув ей в лицо табачным дымом, проговорил, не выплевывая даже папиросу.
- Не трепыхайся, милая…Больнее будет.…Я знаю…

6.
В лиловом, утреннем небе еще болталась круглая, полупрозрачная луна, когда Григорий, разбудил истерзанную, раздавленную, уничтоженную Катерину.
- Вставай мамзель, вставай.
Хитрым узлом связанная, тонкая и прочная веревка стреножила толком еще не очнувшуюся девушку.
- Пора уходить отсюда.…Слышь, стреляют недалече. Верст пять будет, не больше…Мне, если честно ни с красными, ни с белыми, ни с еще какими встречаться что-то уж больно не хочется.…Не по пути мне ни с теми, ни с другими.…К херам собачьим эту политику…»Паны дерутся - чубы летят»…Так что хорош спать, вставай, как там тебя?
- Катя. – Девушка поднялась, как смогла, причесалась, оправилась, и с трудом передвигая спутанными ногами, двинулась вслед за мужиком.
- …А тот, который Охлобыстин…вы его что, убили?
- Да пес с ним. – Проговорил насильник не оборачиваясь.
-…Было и нет,…Он если честно, то и слова доброго не стоил…Гнида. Я давно уже подумывал с ним разбежаться, да все предлог приличный не находился.…А тут ты подвернулась…
Он закурил, и уже казалось, не обращая больше внимания на послушницу, направился по тропинке, ведущей к небольшой речке, с севера огибающей поляну.
… «За рекой Ляохэ загорались огни,
Грозно пушки в ночи грохотали,
Сотни храбрых орлов
Из казачьих полков
На Инкоу в набег поскакали».
Сквозь равнодушный шорох высокого осота, потревоженного широким шагом Григория, услышалось Катерине.
Тучи комаров, из помятой травы облепили девушку и та, на миг, забыв и про ночное надругательство над собой, и про убийство Охлобыстина, отчаянно отмахиваясь ольховой веткой от нудных насекомых, поспешила вслед за мужиком.
- Ты не грусти Катюха,- Долговязый обернулся и, оглядев искусанную комарьем девушку снисходительно улыбнулся.
- Недельку, от силы две я тобой еще попользуюсь, а потом глядишь и отпущу.…По натуре я мужик не злобливый. Можно сказать что и добрый…
-Правда отпустишь?- усомнилась послушница приостонавливаясь.
- А то.…Вот за Златоустье добредем, а там у меня в казачьей станице, что возле самого Таганая, сродственники… Братовья да свояки…Хорошие мужики.…А вот с бабами в селе, напротив полный напряг…все какие-то кочерыжки коротконогие.…Я так полагаю что в основном татарки – полукровки.… А ты другая. Ты красивая.…Из благородных, небось?
- Из них… Mademoiselle Voropaeva. Генерал-губернатора дочь. – Уронила Катя и расплакалась…
- Хотя какая я теперь mademoiselle? Так…Подстилка не поймешь чья.…Без имени и фамилии.
- Как чья?
Григорий приостановился и, дождавшись, когда Катерина подойдет к нему, осклабился, запустил руку ей под одежды. Между ног.
- Моя ты подстилка, моя покамест…
Григорий выудил ладонь у нее из-под рясы, понюхал, и небрежно выдав девушке пощечину, вновь зашагал по извилистой тропке, чуть заметной среди нагромождений разнокалиберных валунов и широких сбрызнутых росой лопухов.
«…Пробиралися там день и ночь казаки,
Одолели и горы и степи.
Вдруг вдали, у реки,
Засверкали штыки,
Это были японские цепи»...
7.
…Уже больше двух недель пробирались Катерина и Григорий по лишь ему известным тропам, шли в неведомое доселе девушке Златоустье. Иногда, на их пути вырисовывались деревенька или небольшое сельцо, но Григорий обычно только завидев ближайшие избы, тут же круто забирал в лес. В такие дни, он становился необычайно хмур, и неразговорчив, и лишь бесконечная песня о геройствах казаков на японской войне хоть как-то разряжала гнетущую тишину.
«… И без страха отряд поскакал на врага,
На кровавую страшную битву,
И урядник из рук
Пику выронил вдруг:
Удалецкое сердце пробито»….
Котомка с припасами Григория уже давно опустела и лишь благодаря тому, что зверье вокруг было непуганым, а стрелком он был хорошим, голод путешественникам не грозил, хотя первое время Катерину и мучило отсутствие хлеба в ее рационе.
На каждом привале, Григорий во все той же странной, с ленцой манере насиловал девушку, молча и отрешенно, иногда и по несколько раз. Обычно послушница сносила близость, молча, закрыв глаза и закусив губу, в молитвах и мыслях своих, желая мужику всяческих напастей – по опыту зная, что за любое даже пусть и незначительное оскорбление, сказанное вслух, будет бита. Бита больно, обидно, по лицу.…Но с каждым днем, с каждой их близостью, молитвы ее становились все короче, а напасти рождаемые в ее голове, все безобиднее.… К самому же мужику, к Григорию, Катерина (хоть это и казалось для нее самой и необъяснимым), начала относиться если и не хорошо, то хотя бы со странной смесью