«Третий путь или Охота на овец - 2»

Не просто ходить. Их должно наказать нечто более властное, чем закон или твоя ненависть. Ты должен  не позволить им уйти, не пережив страха. Все… особенно такие…с-сат, когда приходит последний час. Все хотят уйти с миром».  оН растеряно взглянул на собеседника, который смотрел на нЕГО без всякого сочувствия и даже с некоторым презрением. «Так самому жить же не хочется, - развел свои руки, такие же нетрезвые, как и оН сам. «Не ной, для слез времени всегда хватает.… - брезгливо протянул Чужой. - Смени свои… сопли на  ожидание… и  придет  на твою улицу праздник …. «Праздник? Какой еще здесь может быть праздник? – подумалось еМУ, но уточнить не посмел - прозвучавшее было больше похоже на тезисы,  и совершенно не соотносились с обликом говорящего, словно его устами говорил некто другой. оН оторвался от тарелки и взглянул на лицо своего вчерашнего спасителя.  Это была скорее маска, Чужой не говорил, он давал ему установку  на всю оставшуюся жизнь. Но это еще предстояло осознать. Молчание продолжалось  с минуту, еМУ показалось дольше. Затем маска за столом напротив него начала плавится, крошиться, и снова перед нИМ сидел пожилой  мужчина, неизвестно где обитающий, не известно чем занимающийся, неизвестно ради чего живущий.
«А эти все твои фантазии – убью, задушу, повешу…. Оставь, не смеши…»
«Но я даже не знаю, кто из них неп–п–пос–с-редственно,… а кто – нет… - запинаясь, пытался возразить оН, разводя перед собой руки. Как у большинства алкоголиков, а оН был близок к достижению этого звания, руки у него стали очень подвижны. Нелепые судорожные движения, в которых участвовали плечи, предплечья и кисти сопровождали еГО слова, обращенные к Чужому. оН сам обратил внимание на диалектику  развития своих конечностей  в свете злоупотреблений  горячительными напитками впервые, так как общался с людьми в последнее время очень редко, и эта их подвижность неприятно поразила еГО. «Не надо!» - ответил Чужой. «Что, не надо? – он  уставился на мужчину. «Не надо, - повтори Чужой,- Не надо знать, спорить, не надо искать,  кто прав, кто виноват. Надо просто всех их похоронить». Последовавший за этим его вопрос: «Как это?», остался без ответа.
Ближе к обеду Чужой собрался и ушел.
Позже, гораздо позже, когда оН уже, можно сказать, «стал на ноги», оН пытался отыскать Чужого. Но с трудом смог найти даже ту остановку, где с нИМ приключилась эта встреча.
…………………………………………………………………………………………
На следующий день, после произошедшего, оН по своей инициативе имел разговор с шефом, которому сказал, что нормальная жизнь у нЕГО пока не получается и, что оН не хочет дождаться того момента, когда еМУ просто предложат уйти. Предложение было встречено с пониманием и даже облегчением. Дела свои оН сдал очень быстро.
В это же время оН продал свою трехкомнатную квартиру и купил более скромную однокомнатную в стороне от центра. Процедура  продажи, а затем и купли неожиданно вызвал у нЕГО отвращение от  проявления сторонами процесса какой-то мелочности: мелкие выгоды, ни к чему не приводящие хитрости, незначительные уступки, жалобы на собой разумеющееся. Вполне деловой подход.
В итоге, оН, конечно, продал дешевле, чем мог бы по ценам того времени, а купил дороже, но разница все равно была более, чем заметной. Позже оН возвращался  мыслями к этим не слишком удачным своим  операциям с недвижимостью, но анализу подлежали не просчеты. Об этом оН никогда не думал.  Уже тогда присутствовало понимание, что происходящее, объективная его оценка  и  еГО восприятие были отличны. На самом деле он понимал - все то, что еМУ виделось мелочным, неприятным в том процессе, вполне отражало утлость жизни его участников, из которой еГО самого вырвало, и вполне вероятно, с корнем,  произошедшее с семьей. В этом процессе, в сопровождавших его мелких уловках, хитростях, недомолвках не было ничего неожиданного, унижающего или позорящего участников. Все это было человеческое, слишком человеческое, чтобы презирать….
Но, к тому времени, когда  оН  оказался способен  отделить в себе рациональную оценку от  эмоционального  восприятия  Он уже стал другим.
В квартиру, которую оН переехал после тех событий, были перевезены все необходимые вещи, но не более того. Прочую мебель и разные мелочи оН отдал родственникам,  и это была его последняя встреча с ними.
…………………………………………………………………………………..
На то, чтобы скорее «разбросать», чем расставить  по приличествующим ему местам привезенный скарб, у неГО ушла не одна неделя.  «Дизайном» своей квартиры  оН занимался большей частью по утрам,  потому как по вечерам, уже отягощенным «принятой на грудь» дозой спиртного был поглощен другими сюжетами.
Напитки не отличались разнообразием -  это была дешевая водка, которую оН покупал в близлежащих магазинах. И так как закупки делались ежедневно, то ради конспирации своего пристрастия, оН посещал их по очереди. В супермаркете постоянно оплачивал покупки у разных кассиров. На кассе не поднимал глаз, словно ожидая встретить понимающую улыбку  наблюдательных работников торговли. Мысль о том, что еГО слабость будет замечена и станет предметом обсуждения, была еМУ не переносима.
Соседям тоже старался не попадаться на глаза. И если, возвращаясь домой, после покупок, или бесцельно шатания по улицам,  подходя к подъезду, замечал восседавших на лавочках при подъезде жильцов, то кружил неподалеку, в ожидании, когда они разойдутся.
еГО опасения были явно преувеличены. Появление нового жильца занимало умы обитателей подъезда  крайне не долго, интерес к неМУ был дискретным.
оН сам это осознавал, но поведения своего изменить не стремился и не мог.
Понемногу  все  еГО имущество было расставлено, уложено и повешено в  места и  емкости более или менее пригодные  для выполнения ими  своих «функциональных обязанностей». Мысли о ремонте или других мероприятиях по улучшению быта не появлялись.
…………………………………………………………………………………..
В скромной однокомнатной квартире оН был среди своих «призраков»…  Это слово иногда всплывало  в том сложном переплетении воспоминаний, размышлений и фантазий,  которым оН предавался  все это время. Но оно никогда не выносилось внутренними  течениями, по которым все перечисленные процессы подталкивали его наружу, в  ту пограничную, но все еще внутреннюю область, где эти лишенные ясности, на уровне ощущений и смутных образов, виденья  разрешались  символами второй  сигнальной системы. В слове «призрак» было что-то обидное для ушедших из еГО жизни. Позднее оН увидит  в этом переходе от физического ощущения потери в новый  ее статус – в потерю метафизическую, в потерю, которую нельзя ни забыть, ни избавиться от мыслей о ней, а лишь ее исполнить. Сочетание  «исполнить потерю» – звучало не  нормативно, потребовало  бы разъяснений для стороннего, не принадлежавшего его пространству человека – выражайтесь проще -  но оН принял его, еще до того как стал Наблюдателем.  Еще до того как еГО пространство  обустроилось во  вселенную.
Призраками становились  не только ушедшие, но и чувства, переживания, мысли, предметы тех дней.
Предметы же обстановки, перенесенные иМ с той квартиры, были скромны по количеству и достаточно дорогими по цене. Будучи приобретенными еще «тогда» для долгой и счастливой семейной жизни после переезда во вновь приобретенное жилище, они казались больно замысловатыми  для этой неухоженной квартиры.  И так как пространство нового жилища ограничивалось одной комнатой вместо трех, для которых предназначалась  эта мебель, приобретавшаяся в гарнитурах: спальном, кухонном, детском, то отдельные предметы  выхваченные из тех гарнитуров в новой обстановке неухоженной квартиры выглядели неуместно и эклектично.
оН  долго  присматривался  к модному дивану  из гостиной «той» квартиры. Здесь придвинутый к стене,  заклеенной  вытертыми, потерявшими краску  обоями, утратив свое гарнитурное окружение,  диван выглядел  обиженным, оскорбленным в своих лучших вещных чувствах. Вещь, единственной целью существования которой было служение достойным людям в окружении таких же достойных собратьев по сфере услуг, для которых она была предназначена своим порождением, должна был чувствовать себя деклассированным  элементом. И оН ощущал  эти рефлексии неживой материи, находя в них нечто родственное себе.  Вполне сознавая их надуманность,  присаживаясь или готовясь ко сну, иногда похлопывал диван  по  его плоти, приговаривая: «Ну-ну… Все будет хорошо». Хотя прекрасно знал, что ничего хорошо уже не будет, оН лгал. Дивану.
Постепенно свыкаясь  с создаваемым без особой фантазии и усилий пространством,  оН обживал его.  
……………………………………………………………………………….
Некоторое время он жил на  средства, которые остались после еГО операций с квартирами. Основной формой еГО жизни  в этот период  являлось выживание. Так долго продолжаться не могло.  Единственной реальностью для нЕГО оставалась месть, при этом еМУ, постоянно нетрезвому, пребывающему в кровавых фантазиях в этой реальности места не было. Но кто тогда все это осуществит? Иногда приходила ясность, она скорее мелькала, но не оставалась. После таких осветлений пути своего, оН мучительно пытался восстановить, что же еМУ привиделось, откуда пришел зов? Нельзя ли  расширить это мгновение ясности?… Может быть, в них нечто другое, а не только отмщение? Иногда же наоборот цель виделась еМУ столь отчетливо, что становилось страшно от того,  что выступало в его сознании в обнаженном виде, без компенсаций, извинений и алиби. Но с будущими угрызениями совести оН справится, еМУ так виделось.
……………………………………………………………………………………
Сны стали занимать в еГО существовании все больше места. Если жизнь начинает подчиняется только последовательности дурного сна, то сон привлекает отсутствием необходимости в осмыслении произошедшего в его лабиринтах. Первое время по утрам оН пытался как-то соотнести увиденное во сне с перспективами своего пути.  
Судя по всему, дорога еМУ предстояла  длинная, но не широкая.  Сны  постепенно становились все однообразнее. Перед тем как лечь в постель оН настраивался на пространство своих горизонтов.  Сны становились все однообразнее. В них появилась кровь и боль. оН даже расчленял кого-то, но, просыпаясь, понимал, что расчленение еМУ видится, так же как и  подавляющему большинству людей, совершенно не приемлемым и  по праву пользуется дурной славой среди них. К тому же оно довольно жестко пресекается под влиянием общественного мнения, Уголовный Кодекс был не в счет. Впрочем,  в светлое время суток и вплоть до ухода в сон, оН не испытывал желания совершить то, что оН считал должным, по отношению к своим «подопечным», с какой-то особой физиологической жестокостью. Тогда что? Впрочем, далеко не все сны оН мог  вспомнить в образах и динамике, которую можно было бы выразить в вербальном поле.
Однажды еГО приговорили к смертной казни через повешенье. За что, не объяснили. Исполнять не торопились, свободой в том пространстве не ограничивали.  Привезли какой-то жидкий супчик, которым надо было накормить еГО перед казнью. Пояснили, что это еГО употребление должно