Парафраз об одиночестве, прохудившейся крыше, приближающейся осени и изумрудах

знатный. Глядишь, и жара на убыль пойдет…
Иван удовлетворенно оглядел отполированный дождем двор, и почти было шагнул в прохладную тень сеней, когда до слуха его донесся звук мотора, усталый, надрывно-безнадежный.
- Никак мост все ж таки накрылся!? – Вроде бы даже и обрадовался старик и поспешил в дом, переодеваться.
2.
Когда Иван Семенович, чисто одетый, при рубашке и старой шляпе в мелкую дырочку, появился у просевшего до самой воды моста, на котором лениво хлопала брезентовым тентом, тяжелая грузовая машина, двумя передними колесами застрявшая между прогнившими осклизлыми лагами, то он не сразу заметил шофера. Тот, молодой еще парнишка, понуро сгорбившись, сидел на берегу, в тени высокого, широколистного борщевика.
По костлявой, усыпанной веснушками спине водителя неторопливо семенила крупная божья коровка: парнишка недовольно шевелил лопатками, пытаясь прогнать вредное насекомое.
Старик радостно фыркнул, но скоренько состряпав на лице выражение глубочайшего сочувствия, от моста, бережком, подошел к шоферу.
- Застрял болезный? Или так просто, перекурить остановился?
Иван присел на поросший зеленым мхом валун, закурил сам и протянул папироску парнишке.
Тот, жестом отказавшись, громко зевнул, и обиженно хмыкнув носом, завелся.
- Ты понимаешь дедуля. Какая-то сука нарочно у моста доски подпилила.…Я посмотрел. Легковая машина или положим, телега, запросто прошли бы, ну а у моей ласточки вес сам понимаешь, не игрушечный.…Так что, похоже, именно за грузовой машиной охотились.
Чурсанов выплюнул окурок в воду, проводил его взглядом и озабоченно проговорил, оглядывая худощавую, в красных расчесах спину паренька.
- Ты паря напрасно без рубахи в борщевик полез. Гляди, к вечеру ожоги покруче, чем от крапивы заработаешь. А за мост мне можешь не жалиться. Это я еще третьего дня подсуетился…Ты уж, особливо-то не серчай…
- Ты!?
Парнишка вскочил, в два прыжка оказался перед, казалось даже задремавшим Чурсановым, бессильно потряс костлявым обветренным, в цыпках как у подростка кулаком, но глянув на умиротворенную физиономию старика, в тонких прожилках и темных пигментных пятнах, рассыпанных по вискам и залысине лба, быстро успокоился и лишь вяло поинтересовался.
- Но зачем, дедуля? Ты что ли хулиган? Вредитель?
- Остынь сынок…
Иван положил на плечи парнишки свои тяжелые ладони с удивительно чуткими и холодными пальцами и, вглядываясь в простоватое лицо паренька, доверительно сообщил:
- Пойми меня милок, не знаю как тебя по имени: был рудник, был поселок – была и дорога. Закрыли рудник, поселка не стало и дороги как небывало. Если одна-две машины в неделю пройдут, это считай много.…А мне очень нужна машина. Ну, просто очень…
- …Севка я… Парнишка вырвался из стариковых рук и, отойдя почти к самой воде вдруг широко улыбнувшись, поинтересовался.
- Тебе дедуля машина-то, зачем была нужна? Мебель перевезти или положим картошку?
- Какой же ты пентюх, прости меня Господи.
Иван снова закурил и, разогнав ладонью дым, сердито глянул на Севку
…- Ну, какой дурак картошку в июле выкапывает? Ты мне сынок из Свердловска большой баллон газа привези, да пару рулонов рубероида.…А я тебе за это огромное спасибо скажу.
- Да что мне твое спасибо?
Заворочал глазищами Севка и зачастил:
- Мне дед, твое спасибо на хлеб не намазать. Мне от него не горячо и не холодно.…А рубероид нынче о-го-го…Он кусается рубероид-то, особенно если обсыпной.…Да и газ заправить это снова расходы, про время потерянное я вообще молчу.…Кстати, дед, а разве ты не в курсе, что Свердловск уже лет как пять в Екатеринбург переименовали? Не знал!? Ну, ты даешь…
- Переименовали, говоришь?
Равнодушно буркнул Иван и вдруг с видом неумелого, неловкого фокусника разжал руку перед самым Севкиным носом. На тонкой, полупрозрачной коже старческой ладони, слегка припорошенный блеклой слюдой, лежал небольшой, на солнце сверкнувший темной насыщенной зеленью, кристаллик.
- Что это?
Отчего-то шепотом проговорил парнишка, не сводя с кристаллика завороженного взгляда.
- Это милый, тебе мое спасибо, которое ты, если конечно не дурак сможешь и на хлеб намазать, и в стакан налить. Изумруд это паря, изумруд. Чистой воды кстати.…После огранки, карата на три потянет, никак не меньше.
- А ты не врешь, батя, не брешешь!? А вдруг это вовсе не изумруд?
Севка с видимым трудом спрятал руки в карманы и взглянул на подарок уже почти равнодушно, как бы даже свысока, всем своим видом пытаясь показать что его, Севку, шофера третьего класса на мякине не проведешь.
- Собаки брешут, а я говорю…
Пожал плечами старик и, убрав камешек в кармашек рубахи, поднялся с валуна.
- Прощай Севка. Не получилось у нас с тобой разговора, а жаль.
Высокие верхушки борщевика кивнули вслед уходящему старику, резко пахнуло мышами, раздавленной травой, болотной тиной и еще какой-то дрянью. И вновь, как и полчаса, назад, Севка оказался один на один с этой безымянной для него речкой, каменистым ее бережком, со стойкой мышиной вонью распаренного на солнце борщевика, просевшим мостом и машиной на нем.
- Дед.…Эй, дедуля! Да постой, я же пошутил, честное слово пошутил!
Сначала вполголоса, а потом все громче и громче, срываясь на фальцет, закричал обескураженный парнишка и, не услышав ответа, торопливо ломанулся вслед за ушедшим Иваном.
3.

Эй, Иван Семенович… Дядя Ваня.…Принимайте гостей!
Крутанув вертушку у калитки, во двор вошли Севка и следом за ним незнакомая девица лет двадцати, а быть может и того меньше, одетая пестро и на вкус Чурсанова крайне нелепо: на канареечно-желтые шорты, ниспадала какая-то невообразимо просторная блуза, тоскливого, лилового цвета. Широкая, ковбойская шляпа песчаного фетра, лихо сидела на головке девушки, прикрыв полями почти пол-лица и, пожалуй, слишком коротко остриженные, светло-пепельные волосы.
На плечике девицы болтался небольшой фанерный ящичек с тремя дюралевыми ножками.
Старик, в это время мастеривший лестницу из длинных березовых жердей, отложил в сторону топор, выплюнул в горсть пяток гвоздей и присев на завалинку, не мигая, уставился на незнакомку.
- А это Иван Семенович сеструха моя двоюродная, Верка. Из Москвы на пейзажи приехала. Она у меня художница. Не прогоните, дедуля? А то в городе, какие пейзажи? Одни дома да трамваи.…С вашим-то курортом не сравнить…
Севка подтолкнул Верку к скамейке и, подмигнув старику, заторопился.
- Я Иван Семенович сейчас до машины сбегаю: рубероид обещанный подниму, да продукты какие-никакие: вам с Веркой на неделю…Чай не дурак, понимаю, что на пенсию по нынешним меркам и одному-то прожить тяжко.
Калитка хлопнула, и вскоре внизу раздались его быстрые шаги.
Девчушка сидела на скамейке широко, по-мальчишески расставив колени, с любопытством оглядывая и двор, и дом, и самого Ивана Семеновича.
- Ах! Смотрите, курица!
Вдруг удивленно радостно воскликнула Вера и даже привстала, но заметив насмешливую усмешку старика, внезапно обиделась, покраснела и, возвращаясь на свое место, презрительно фыркнула:
- Ну и что такого? Подумаешь.…И где, где в Москве я могла увидеть живую курицу? В зоопарке? Можно подумать что они, эти самые курицы так запросто бродят по московским улицам. Как бы ни так… Девушка дернула подбородком и вызывающе надвинула на глаза, свою дурацкую, ковбойскую шляпу.
Дед, глядя на Веру, уже откровенно смеялся, откинувшись на посеребренные годами бревна дома. Да и девчушка, сначала недоверчиво разглядывающая смеющегося Ивана Семеновича, его широко раскрытый рот, глубокие темные морщины небритого лица, оттопыренные уши и пегий волос, выбивающийся из-под замызганного, с ломаным козырьком, кепарика, также развеселилась и уже через минуту они оба, столь разные и непохожие, зашлись безудержным, до слез хохотом…
4.
Неожиданно для старика, Верка как соседка, или скажем как квартирантка, пришлась ему по вкусу. И пусть с ее появлением все в доме Ивана Семеновича пошло иначе, чем то, к чему он привык за долгие годы одиночества, пусть с утра до вечера гремели пустые ведра, хлопали форточки, с треском лопались бельевые веревки и бились граненые стаканы, а бедолага-курица охромела на правую лапу, но.…Но, откровенно говоря, именно эти шумные перемены и неудобства отчего-то и стали Чурсанову дороги и необходимы. Как-то само- собой получилось, что Вера, вместо одной предполагаемой недели гостеванья в стариковом доме, задержалась больше чем на месяц. Рано утром она вместе с Иваном Семеновичем выпивала пару стаканов крепкого чая с сахаром, торопливо съедала несколько оладьей, в палец толщиной и перебросив лямку этюдника через плечико уходила в горы. На натуру. Возвращалась Вера под вечер, когда травы, подступающие к стариковскому забору, уже белели от первой, ранней росы. Приходила усталая, счастливая и голодная.
Чурсанов (по причине долгого одиночества), полный, до сих пор не израсходованными отцовскими началами, ожидал молодую художницу терпеливо и стойко: с горячим ужином на столе и целым набором самых разнообразных уральских сказов и легенд.
Глядя, как Вера жадно, почти не жуя, глотает приготовленное им загодя нехитрое угощение, чаще всего жаренную до темной корочки крупно нарезанную картошку с грибами или, к примеру, обычно переваренные макароны: толстые, темной муки, старик, в который раз убеждался, что не так уж легок хлеб у художников, как ему показалось по первости.
В дни, когда из-за каменного пояса залетал холодный северный ветер и приносил с собой нудные дожди, Верка оставалась дома и часами бродила по комнате, с удивленьем рассматривая крупные кристаллы, друзы и щетки уральских самоцветов (многолетнюю Иванову страсть) тут и там расставленные на этажерках, полочках, столе и подоконниках дедова дома.
- Дедушка, а вы что, геолог? –Тонкие пальцы девушки слегка подрагивая скользили по крупным граням довольно большого, со стакан кристалла травянисто-зеленого берилла.
- Да ты что, Вера? Какой же я геолог, с семью-то классами образования? Я камнерез. Всю жизнь либо в артели, либо на себя самого работал. А это так, для души…Я девонька самоцветы с детства люблю. А здесь, на Урале их прорва. Видела, небось, в лесу ямы заросшие? Это хитницкие ямы или иными словами – копи. Здесь где ни копни, везде либо на аметист, либо на флюорит, либо на турмалин напорешься. Он, за шиханом карьер водой полон: видала небось? Так это бывший Мариинский прииск. Здеся повсюду выход слюдистых и тальковых сланцев. А это как ни крути самое место для изумрудов.
- Здесь добывали изумруды!? Настоящие!?- Верка ахнула и, прикрыв полупрозрачной ладошкой удивленно раскрытый рот, опустилась на низенький табурет.
- Ну, специально изумруды здесь не добывали…
Иван Семенович, неизбалованный слушателями завелся:
- На местных рудниках добывали берилл для получения из него бериллиевого сырья. Добывали вольфрамит и тантал, а специально изумруды не добывали, нет.…Хотя конечно если попадался на глаза, да еще если воды хорошей – то тогда конечно, брали.…А специально изумруды в те годы страну нашу особливо не интересовали.…Если б ты только могла знать, сколько пудов первоклассного камня было выброшено в отвалы.
Вот и бродят сейчас людишки кто поумнее, по