За верность заплатишь!

Говорят, за всё в этой жизни надо отвечать. Притом, не только за каждое слово, но и за мысль, за мечту о несбыточном. Об этом ли думала семиклассница Тоня, когда, уставшая от занудного бормотания химички, с нетерпением ждала перемены, чтобы узнать, что было дальше с цыганкой Порпориной?
Первую книгу Жорж Санд – «Консуэло» - Тоня уже давно прочитала от корки до корки и, успевшая полюбить главную героиню всей душой, охотно принялась за «Графиню Рудольштадт». Не к добру оказалась гастроль Порпорины в Пруссию. Король Фридрих не простил ей ни отказал стать его фавориткой, ни дружбы с его сестрой Амалией. Обвинил в заговоре, заточил в крепость. Но при этом всё ещё желал наслаждаться её игрой на сцене. Порпорина играла, но никто ей не хлопал. Не потому, что не нравилась – просто, зная, что нынче она у короля в немилости, не хотели себе лишних проблем. Как же Тоня мечтала вдруг оказаться в этом театре! Просто для того, чтобы похлопать Порпорине.
От мыслей девочку отвлёк раздражённый голос учительницы:
- Исламкина, ты что, глухая? Я сказала: к доске!

- Андрей Борисович, расскажите мне про Гавела.
- Что же тебе ещё о нём рассказать? – вздохнул библиотекарь, поправляя очки.
- Ну, например, что делали его друзья и знакомые, когда его посадили за вольнодумство?
- Думаю, по-разному. Кто-то сразу сделал вид, что знать его не знает, а кто-то остался верным до конца. Как и со мной, когда меня посадили за Самиздат.
А Тоня и не думала униматься. Всё ей было интересно: были ли такие, что сразу после ареста не только бросили, но и стали активно поливать грязью? А когда Гавел стал президентом Чехословакии, начали громко за него радоваться, всем своим видом показывая, как они гордятся знакомством. Простил ли их бывший политзаключённый? Или сказал: катитесь к чёртовой бабушке!
- Не знаю, что сделал Гавел, - признался Андрей Борисович. – Но я бы именно так и сказал. Прощать предательство я не умею. Гавел, может быть, великодушнее меня? А может, и нет? Домбровский, например, смог простить стукача…
Оставшееся до закрытия библиотеки время несчастному Андрею Борисовичу пришлось рассказывать Тоне, кто такой Юрий Домбровский.
- Жаль, что меня тогда не было! – воскликнула девочка. – Я бы писала ему письма. И Вам бы писала! Вы такие классные!
Домой она снова вернулась к вечеру, и мать снова ругалась, что Тоня так и не пообедала.
- Школа, балет – нагрузка большая! – выговаривала она дочери. – Тебе надо хорошо питаться. Интеллектуальная пища – это, конечно, хорошо, но всё-таки…

Виллисы, танцуя, надвигались на Альберта, исполненный жаждой мести. Альберт – мужчина, а мужчина – злейший враг. Ни один не должен уйти живым! Так точно, повелительница! Да свершится возмездие!
Тоня двигалась вместе со всеми. Сейчас она – обыкновенная виллиса. Такая же, как все. Кем ты, призрачная дева, была при жизни? Девушкой, любившей всем сердцем и в ответ получившей предательство и бесчестье? Он поиграл и ушёл, оставив тебя с разбитым сердцем. Другие парни стали тебя сторониться, подружки – шушукаться. И ты, не выдержав тягот, утопилась? Или повесилась? Или приняла яд? Или умерла с горя, как Жизель?
Вот она умоляет повелительницу пощадить Альберта, но та и слышать ничего не желает. На мгновение тоска в душе Тони уступила место злобной радости. Зря ты, Маринка, просишь! Ещё попляшет Максим перед нами всеми! Получай, гад, и за Тоньку-пулемётчицу, и за «шлюху госдеповскую»!
Впрочем, это ощущение быстро прошло, и грусть снова навалилась, как снежный ком. Тяжело, когда в один день предаёт и любимый человек, и лучшая подруга.
Зритель продолжал думать, что Альберт обманул и предал несчастную Жизель, чья любовь к нему оказалась сильнее смерти. Всё правильно – так и должно быть. Зачем ему знать, что Максим Анасимов и Марина Балашова – только партнёры по балету? Зачем ему одна из виллис – Антонина Исламкина со своими чувствами к «Альберту»? Тем более зрителю до лампочки потерянная дружба между ней и «Жизелью».
Тоня не боялась ошибиться в движениях – заученные на репетициях, отработанные до автоматизма и повторенные много раз на сцене, они воспроизводились будто сами собой, вне зависимости от того, что было в голове. Даже самое трудное в балете – скрыть прилагаемые усилия, создать впечатление лёгкости – получалось почти без труда. Куда сложнее оказалось не ошибиться в людях. Ещё какие-то три года назад девушка думала, что её коллеги в основной своей массе добрые и порядочные. А получилось, Вася Лапонкин – единственный, в ком она не разочаровалась.
Они никогда не питали друг к другу тех чувств, что захватили Одетту и Зигфрида. Но в «Лебедином озере» прекрасно сработались. Они изображали любовь на сцене, за кулисами же – «привет-пока». Так бы и продолжалось, если бы в один прекрасный день Вася не пошёл на митинг требовать честных выборов. Он был одним из первых, кто попробовал вкус омоновской дубинки, после чего был брошен в автозак – за десять минут до того, как якобы ударил ногой своего потерпевшего. Как ему удалось клонировать себя – следствие не объяснило.
Вопреки ожиданиям Тони, труппа не бросилась возмущаться: не вышли на митинг, не стали писать коллективных писем и даже не пришли в суд заступиться за своего товарища. Они просто вычеркнули его из жизни – забыли, словно Василия Лапонкина никогда и не существовало.
Но Тоня забывать не желала. Никогда прежде не написавшая ему даже эсэмэски, теперь она буквально забрасывала его письмами, где рассказывала о жизни театра, бытовых мелочах и последних событиях. Иногда, в перерывах между репетициями и выступлениями, ей удавалось приходить на судебные заседания.
Вася был рад ей – живо интересовался новостями с воли, передавал приветы коллегам. Только Тоня не могла передать их приветов ему, хотя ни от кого не скрывала, что с ним переписывается.
Роль Зигфрида предложили Алёше Грошкову. И хотя Тоня честно старалась с ним сработаться, он был вечно недоволен своей партнёршей, жаловался директору, что не может танцевать с Исламкиной. В конце концов, роль Одетты и Одиллии отдали Тане Семёновой. Политика ли сыграла роль или Грошков просто желал протолкнуть свою невесту – Бог его знает! Конечно, Тоня горевала о потерянной роли, но недолго. В конце концов, это не конец жизни.
В труппе поначалу относились к её переписке с Лапонкиным вполне терпимо. Но чем больше «патриотическая» пропаганда с антизападной истерией захватывали умы граждан, тем чаще на Тоню стали кидать косые взгляды, упрекая её «коллег из Госдепа» во всех смертных грехах. Даже с Мариной, лучшей подругой, всё больше вырастала стена непонимания. Было горько смотреть, как спокойная и взвешенная когда-то подруга кричала, заламывая руки, что Соединённые Штаты стремятся захватить Россию, сравнять её с землёй и сделать на её месте искусственное озеро, но прежде – уничтожить всех мужчин, забрать в сексуальное рабство женщин, а детей пустить на донорские органы. И только наш президент – жёсткий и решительный – может спасти отечество и народ от этого кошмара.
Поначалу Тоня с улыбкой пыталась привести Марину в чувство: мол, не паникуй, подруга, эти журналюги вечно как нагонят страху – чтоб легче было держать нас всех на поводке, так что поменьше смотри телевизор – и всё будет окей. Но Марина не успокаивалась – напротив, распалялась ещё больше, обвиняла Тоню, что ей нет дела до своего отечества. Так что вскоре девушка стала избегать с ней разговоров о политике.
С Максимом она тоже не касалась этих тем. Да и вообще общалась с ним мало и только по делу. В его присутствии Тоня робела и смущалась, поэтому предпочитала молча созерцать его голубые, как небо, глаза, тёмные, словно смоль, кудри, благородный стан. Она любила его молча. Да и Максим как-то не пытался с ней сблизиться.
Сегодня Тоня решила: будь что будет – заговорю с ним первой. И момент выдался как раз подходящий – она и Максим пришли в театр пораньше. Кое-как преодолев робость, девушка спросила первое, что пришло в голову:
- Максим, а ты был когда-нибудь в Карелии?
Она уже предвкушала, как они будут говорить о крае голубых озёр и сосновых лесов, но Максим вдруг посмотрел на неё сверху вниз и резко спросил:
- Ты хочешь завести со мной разговор?
Тоня опешила, но всё же нашла, что ответить:
- А ты сейчас занят? Извини.
- Нет, просто не хочу общаться с госдеповскими шлюхами. Если я терплю Тоньку-пулемётчицу на сцене, это не значит, что я готов болтать с ней не по делу.
- Максим, ты чего? Ну, какая я пулемётчица? Я и пулемёта в руках не держала.
- Зато Родиной торговать научилась. Твоё счастье, что у нас президент – не Сталин! А то б расстреляли тебя как предательницу, и были бы правы!
И ушёл по своим делам, гордо вскинув голову.
Тоне казалось, что она спит и видит страшный сон. Хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться. В расстроенных чувствах девушка отправилась в гримёрку. Вскоре там же появилась и Марина. Ей, лучшей подруге, Тоня и рассказала о случившемся. Пусть у них разные взгляды, Марина поймёт, утешит. В этом у девушки не было никаких сомнений.
- Всё это грустно, - сказала ей в ответ подруга. – Но ты сами виновата. И эту неприязнь ты вполне заслужила. Ты пойми: общаясь с Лапонкиным, ты убиваешь себя и как человека, и как балерину.
- Это я убиваю себя? – возмутилась Тоня. – Вы предали Васю, так просто поверили, что он вредитель, «враг народа». Хотя давно его знаете. Так кто из нас себя убивает?
- Вася – прекрасный человек, но дурак! Америкосы его использовали. Мне его жалко, но поддержки он от меня не дождётся. Как и от всех нас.
- Дело ваше. А я его поддерживала, поддерживаю и буду поддерживать!
Дальше Марина и вовсе впала в истерику – завела старинную пластинку про западную агрессию, угрожающую суверенитету России, про Майдан и «лихие девяностые». И закончила свою пламенную речь словами:
- Максим прав: таких, как вы с Лапонкиным, надо расстреливать!..
На сцене уже рассвело. Виллисы, завидев дневной свет, вынуждены были вернуться назад, в свои могилы. Следом исчезла и Жизель. Альберт, чудом оставшийся в живых, провожал её печальным взглядом. До конца жизни ему не забыть этой ночи. Будет помнить он и ту, которой, играя, разбил сердце.
Поклон, аплодисменты зрителей, цветы для Марины и Максима. Оба улыбаются – они превосходно сыграли свои роли.
Тоня поспешила переодеться, чтобы поскорее уйти домой. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь из коллег видел её слёзы. Меньше всего – подруга и любимый человек. Бывшие. Не будет Тоня Исламкина за ними бегать, умолять о прощении – не дождутся!
На улице ещё не совсем стемнело. Прохожие спешили по своим делам, не обращая внимания на плачущую девушку. В метро – недоумённо косились, но Тоне было всё равно.
Добравшись до дома, девушка наскоро помылась и, выпив пустырника, легла спать. Но всё же заснуть ей удалось только в третьем часу.

Утро выходного дня встретило Тоню серым небом за окном, подгоревшими гренками и песней по радио:
«Летний дождь, летний дождь
Шепчет мне легко и просто,
Что придёшь, ты придёшь,
Ты придёшь, но будет поздно».
Несвоевременность – вечная драма – это уж точно!
День набирал силу, и вместе с ним возвращалась почти забытая за ночь боль. Как жить дальше, когда тебя будто со всей дури расплющили