Лунная соната.Питер.
Женщина, сидевшая чуть в стороне от присутствующих в зале, тщетно пыталась скрывать своё волнение. Оно сквозило во взгляде, в напряжённом выражении лица, в фигуре замеревшей в шикарном кожаном кресле, в котором она казалась - неуместной и чужеродной. Но волнение было вызвано не переживанием за свой, мягко говоря, скромный костюм, не причёской или прочими мелочами, которым придают значение женщины. Она не спускала глаз с мальчика слушавшего музыку.
Сама она, мало что понимала в музыке, что-то нравилось, что-то раздражало, но Питер… Питер чувствовал её, может быть, как никто иной. Фигурка мальчика чуть покачивалась в такт мелодии. Он не обращал внимание ни на людей окружавших его, со стороны которых донёсся еле уловимый, сквозящий недоверием и любопытством шёпот: - Он сможет сыграть, лишь прослушав запись?..
Вы, шутите..?
Ни на диковинный инструмент стоявший у балконной двери… Казалось его всецело поглотила Лунная соната Бетховена. Закрыв глаза, чему-то улыбаясь, он сопереживал услышанному, иначе это не описать.
Запись закончилась, но он продолжал некоторое время сидеть, всё так же прикрыв глаза. Лицо освещала улыбка, люди наблюдавшие за ним мимо воли тоже заулыбались.
Мари, наконец, взяла себя в руки, и огляделась. Чуть поодаль сидели гости. Профессор Тревор сказал, что они все профессора музыки. Мари несколько смутило то обстоятельство, что почти все они выглядели молодо, да и одеты были не в привычные для её понимания строгие костюмы, приличествовавшие их званиям. Но и сам пр. Тревор одевался в простые джинсы и какие-то нелепые, в её понимании, пёстрые рубашки.
К Питеру, уже поднявшемуся со стула и с любопытством рассматривающего обстановку и огромное фортепьяно, подошла женщина, по-видимому предложившая ему пройти к инструменту и сыграть. Радость вспыхнула на лице мальчика. Радость и жадное выражение глаз, которое выдаёт тайное желание обладать прекрасной, но не доступной вещью. Радость, и робость. Словно он не до конца верил в то, что ему разрешили не только побыть в комнате рядом с таким прекрасным инструментом, но и прикоснуться к нему.
Под его рост подогнали регулируемый стул. Побледнев от волнения он сел, попробовал ногами педали. Но всё не решался тронуть клавиши. Пр. Тревор сделал было движение подойти и подбодрить Питера, но что-то в лице мальчика заставило его оставить эту затею. Тихо переговаривающиеся гости смолкли. Повисла напряжённая тишина. Лишь лёгкий гул улицы едва проникал в помещение, напоминая шум моря или дождя.
Питер ссутулясь оглянулся, поймав ободряющий взгляд Мари, и неслышное «играй», сказанное сами губами, он решительно пробежал пальцами по клавишам. Закрыв глаза, он забыл, что ещё минуту тому он и мечтать не мог, что ему разрешат притронуться к "Стенвею", что в зале сидят много непонятных людей… Он заиграл. Музыка парила, ширилась… затихала и вновь парила. Казалось, живое существо витает в помещении, протяни руку и почувствуешь его, вздохни и вспугнёшь, и оно рассеется, как нечто сказочное и эфемерное.
Мари плакала. Тихо, беззвучно. Крупные слёзы скапывали на одежду и руки, но она и не замечала их, поглощённая игрой сына. Гордость, счастье, радость переполняли её душу. Она оглянулась на профессоров слушающих Питера. Лица многих выражали изумление и те же эмоции, что испытывала Мари.
Стало тихо. Мальчик, окончив играть, сидел, чуть растерянно оглядываясь, превратившись из волшебника в обычного мальчика. И тут ожили присутствующие, встав с места и аплодируя, они окружили Питера, что-то наперебой восклицая, но он сидел и оглядывался, до тех пор, пока не поймал взгляд своей Мари. Неловко протискиваясь среди возбуждённых взрослых, он подошёл к матери, обнял её, и прошептал «люблю». Она, нежно прижимая его к себе, шептала Его слова, прямо ему в ухо, и он счастливо засмеялся. Некрасивое лицо, искажённое болезнью Дауна озарилось. Он чётко произнёс «домой» и потянул Мари к выходу.
