этим взглядом. Будто мясник трясущегося ягнёнка.
Юрка видел по телевизору, как вот точно так же огромный лев смотрит на опостылевшего шакала, в надежде, что тот уберётся сам, по добру по здорову, и не придётся марать об него когти. Какое-то время ничего не происходит – шакал глупо таращится на царя зверей, словно в его несмышлёной голове так же пощёлкивает невидимый Сверчок, – после чего в воздух взмывают тучи пыли, а перед самым объективом кинокамеры проносится тень от огромной лапы...
Юрка тогда не на шутку испугался и закрыл глаза. А когда открыл – всё уже закончилось. Лев медленно удалялся в дрожащем мареве, а под покровом осевшей пыли подёргивался рыжий бугорок.
Именно так посмотрела на него Светка сегодня после ужина. Как на недоразумение, к которому не хочется прикасаться. Издохло бы само – вот было бы славно!
А Юрка сидел возле кровати на корточках, прислушиваясь, как в груди надсадно ухает испуганное сердце. Вслед за сестрой, через порог переступил аромат её духов и чего-то ещё, так похожего на дым от сигарет.
Юрка никогда не видел, чтобы Светка курила, да и просто не придавал этому значения. Только сейчас он вспомнил, что похожий микс «приносила» из туалета детсадовская воспитательница Оксана Григорьевна. Во время коротких переменок она выскакивала из общей группы, хлопала дверьми уборной и тут же затихала, словно опасаясь, что её кто-нибудь услышит или учует. Через пару минут воспитательница возвращалась, сопровождаемая этим самым сладковатым шлейфом, который почему-то вызывал у всех тошноту и отвращение. А, между тем, все знали, что Оксана Григорьевна курит.
Светка посмотрела на притихшего Юрку, как на что-то мерзкое, совершенно не пригодное к жизни. Она с неимоверным трудом заставила себя пройти мимо, не толкнув и даже не зацепив брата.
Юрка перестал дышать. Нутром он уже чуял, как Светка берёт со стола что-то тяжёлое – скорее всего вазу – и медленно заходит сзади, старательно прицеливаясь, дабы прибить неугодного СПИНОГРЫЗА – иначе она его никак и не называла – одним махом. Одновременно сестра уже думает, как избавится от маленького, скрюченного тельца. Трупика. Хотя чего тут думать – задвинул ногой под кровать, все и дела! Он мелкий, от него вряд ли будет сильно вонять. А если запах и объявится, его можно запросто списать на мышей.
«Что ж, вазой – значит, вазой», – подумал тогда Юрка и зажмурился что есть мочи, молясь, чтобы не так больно.
Сверчок отчего-то тоже молчал, не предпринимая никаких решительных действий, – может просто сбежал? Хотя, скорее всего, тоже напуган. Юрка представил, как съехал с головы насекомого цилиндр, трясутся усики, летит в сторону трость, а пенсне и вовсе катится под кровать, кроша стёклышки.
Но ничего не произошло.
Светка взяла со стола плеер и с размаху бросилась на кровать – она так умела. Затем быстро повернулась к Юрке спиной, застыла в скрюченной позе.
«Так дети сидят в животе у мамы, пока ещё совсем маленькие и им опасно снаружи...»
Юрка хотя и был мал, но кое-что уже знал.
Он машинально поднялся, позабыв про недавний страх, и, на ватных ногах, заспешил к выходу, понимая, что никогда в жизни не сможет заставить себя снова переступить порог этой страшной комнаты. Потому что в её тёмных углах шевелятся вовсе не страхи, а жуткая нежить, способная породить из ничего самый настоящий кошмар!
А Светка сказала ему вслед:
- Ненавижу. Почему тебя нельзя засунуть обратно...
И как раз вот это-то – и было самым страшным.
Юрка засел у телевизора и до сих пор не мог заставить себя думать о чём-то ещё... А благодаря каналу «Россия» уже вся страна, в это время, рыдала в едином порыве, не в силах оторваться от жизни на экране.
Юрка подобрал под диваном заводную машинку, сел на колени, отвёл игрушку назад, послушал, как захрустели, приходя в движение, шестерёнки и, подождав пару секунд, чтобы механизм окончательно подготовился к действию, резко отдёрнул руку. Колёсики аппетитно хрупнули зубчиками, и машинка унеслась под шкаф, напоследок озорно подмигнув фарами: мол, здорово я, а?!
Юрка засопел, принялся медленно раскачиваться. Он не обратил внимания на осторожные шаги, замершие на пороге, подумав, что это кто-то из родителей. Однако он ошибался.
7.
- Не понимаю, как это вышло... – Глеб сжал двумя пальцами переносицу, искоса посмотрел на склонившуюся над раковиной жену.
Та промолчала, отчего на душе стало ещё хуже.
Глеб прекрасно понимал, что ему необходимо извиниться перед дочерью. Причём сделать это нужно как можно скорее. Иначе – край! Светка и без того уже далеко. Да, разделявшая их пропасть пока ещё не переросла в бездну, но противоположного края уже не видно... как не видно и дна.
Глеб поморщился. В голове до сих пор густела переваренная каша. Она была уже сродни пузырящемуся битуму. А жар от наломанных им же самим поленьев всё не иссякал. Более того, он продолжал возрастать, отчего сознание вспучивалось волдырями совершенно незнакомых чувств. Страшных чувств! Потому что обращены эти чувства были к дочери, которая сегодня отчего-то перестала выглядеть ребёнком. И случилось это вовсе не из-за того, что он впервые в жизни ударил её. Истинный ужас заключался в том, что ему это понравилось! Понравилось бить дочь. Ощущать тепло прикосновения, фруктовый запах волос, синтетику теней, дыхание, которое именно сегодня перестало вызывать отвращение, что вилось все эти годы над головой, пока приходилось менять Светке подгузники, катать на спине и таскать по зоопаркам.
- Мне кажется, я схожу с ума, – Глеб залпом осушил стакан воды, который уже битый час внимал радужными гранями его сосредоточенный взгляд.
- С чего бы это? – Марина не обернулась, продолжив машинально мыть посуду. – Я с этими извергами побольше твоего общаюсь. Изо дня в день одно и тоже, – так ведь здорова же до сих пор.
- Думаешь?
- Что? – Марина перекрыла воду и теперь испытующе всматривалась в лицо мужа.
- Что?
- Это я у тебя спрашиваю: что ты имеешь в виду?
- Имею ввиду?.. – Глеб растерялся, поставил стакан на стол. – Если бы я знал.
- Послушай, я ведь не дура! Или ты снова пытаешься меня обидеть?.. – Марина нервно вытерла дрожащие руки – хотела было повесить полотенце на ручку двери, но почувствовала на себе внимательный взгляд притихшей собаки и мгновенно передумала, ретировавшись к окну. – И этот ещё тут так некстати... Насвинячил, хоть и не свин!
Умка благоговейно посмотрел на измусоленную газету, завилял хвостом – да, он всё съел! Можно, конечно, ещё, но если нет: ничего страшного, до утра и этого хватит.
Глеб по-детски засопел.
- Такое ощущение, что с нашей семьёй происходит что-то нехорошее.
Марина пожала плечами.
- Я не понимаю, о чём ты. По-моему, всё обстоит, как и прежде.
- А мне кажется, как-то иначе.
- Да? И что же тебя беспокоит?
- Не знаю. Дети. Светка. Чувства... Всё какое-то другое. Не такое, как раньше.
- Бред, – Марина покачала головой, уселась на подоконник, демонстрируя мужу подтянутые голени. – По мне, так ничего и не поменялось. А дети – что дети?.. Растут просто. Или ты хочешь всю жизнь их ползунки стирать?
- Да, наверное, ты права, – Глеб кивнул, чувствуя, как его желание медленно перекидывается с дочери на жену.
«Лучше уж так! Это, по крайней мере, правильно!»
- Эй, да у тебя никак кризис среднего возраста, – Марина усмехнулась, игриво задвигала бёдрами, стараясь, чтобы разрез халата сполз именно в сторону мужа.
- Да ну, скажешь тоже...
- Я, конечно, ничего утверждать не берусь, но со стороны очень на то похоже, – Марина закатила глаза, явно что-то припоминая, затем рассмеялась.
- Что ещё? – недовольно проворчал Глеб.
- Да так, ничего, – Марина закусила фалангу пальца. – Ты ведь раньше её никогда не бил. Понравилось?
Глеб вздрогнул – заметила! Конечно заметила, потому и ведёт себя так развратно!
- Что ты имеешь в виду?
- Да ладно увиливать, – Марина мгновенно изничтожила улыбку, одёрнула подол халата: мол, цирк окончен. – По твоей роже и так всё понятно.
- О чём ты? – глубоко в душе Глеб отчётливо понимал, что с каждым новым оправданием его авторитет в глазах жены резко падает, но признать её правоту он просто не мог. Как-то уж совсем не хотелось осознавать данность, потому что, в этом случае, пришлось бы принять ещё и собственные чувства. А последние и без того стремительно скользили в пустоту, лавируя на самой грани обречённости.
- Не бойся – это временно. Дети вырастут. Мы ещё больше состаримся. Появятся другие проблемы. Например, как бы всё же дотянуть до этой треклятой пенсии и, при этом, не угодить в дом престарелых. Сегодняшний вечер просто забудется. Как сказал бы классик: за чередой будней. Ведь, правда, забудется?.. – Марина говорила на пороге слышимости, отчего было не так-то просто распознать её интонацию, а соответственно, и понять: всерьёз ли она всё это.
Глеб непроизвольно мотнул головой.
Марина, по-видимому, расценила движение, как кивок. Во всяком случае, больше ничего не сказала.
Из своего угла прикосолапил Умка. Недолго думая, уткнулся холодным носом в ладонь.
- Чего, осмелел, наконец? – Глеб улыбнулся, потрепал скулящего пса по остроконечным ушам. – Прости за сцену. Как-то само собой всё вышло. По крайней мере, теперь знаешь, какие мы тут все дружные.
- Ага, прям пример для подражания, – лаконично заметила Марина, содрогаясь от вида текущих из пасти чудовища слюней. – Аааа, какая мерзость!.. – Она поспешила укрыть рот руками и отвернулась.
Умка ничего не сказал – ведь он по-прежнему оставался псом – и только дружелюбно помахал хвостом.
- Ты на него намордник не собираешься надевать? – спросила Марина из-за плеча, поспешно отодвигаясь к оконной раме.
Умка недовольно заворчал.
Марина ойкнула.
- Десятый этаж, – Глеб кивнул за спину жены; та лишь беспечно отмахнулась, поудобнее устраиваясь на подоконнике.
Умка гавкнул – и впрямь опасно так откровенно вжиматься в темноту, которая только и ждёт момента, чтобы поскорее утянуть!
Марина всё же ударилась затылком об стекло и злобно посмотрела на мужа.
- Там балкон – не страшно! Так как на счёт намордника?.. – повторила она, будто всё остальное её совершенно не волновало.
- На ночь обязательно надену. Пускай пока так посидит, а то у него, вон, уже шерсть протёрлась на затылке.
Марина назидательно кивнула.
- Только не забудь.
- Не забуду.
- Так на какое время ты планируешь его оставить?
Глеб задумался. Жена говорила как-то необычайно спокойно, отчего складывалось впечатление, будто на подоконнике раскачивалась вовсе не она, а совершенно другой человек. Та стерва, что встретила его на пороге квартиры, куда-то бесследно исчезла.
«Наверное, смирилась. Хотя теперь её, куда в большей степени, беспокоит совершенно иное...»
Возвращаться к неприятным мыслям не хотелось, и он не стал.
- Да я, если честно, вообще не собирался этого делать. В смысле, привозить его сюда. Как-то спонтанно вышло... – Глеб замолчал, посмотрел в раскосые глаза пса, который, не мигая, следил за его губами, словно пытаясь осмыслить человеческую речь. – Ему и впрямь лучше за городом. Без суеты, машин, вот этих наших сцен. Просто у матери голова сейчас совершенно другим занята, так что на него элементарно не остаётся времени. Даже на то, чтобы бросить кость. Как только мать немного отойдёт ото всего ЭТОГО, я
