Будешь рядом - заходи!

                                            А может там у них дыра?
                                            И не фильтрует ни хера?

…Я шел по крутому обрыву, когда увидел внизу у воды Сашу Тумпа. Он сидел между двумя большими камнями и смотрел, как вода плюхает по ним прозрачными котлетками из сырого фарша. Сейчас закат, сейчас время плюхать. Он услышал или почувствовал меня. Напряжение всегда чувствуется. Спустился, скоро ночь. Пусть сидит не оборачивается… Мне что?... Он и со спины он… . Другая проекция на сетчатку… и всё.
- Ты?
- Я.
- Давненько…
- Чего уж там.
- Живой, значит?
- Что мне будет? Меня палкой не убьешь. Вру, конечно. Умер я тогда всё-таки.  Сердце остановилось. Четко так знал, что умер, уверенно. Ненавижу так, с бухты-барахты… . Потом вернулся.
- А смысл?
- Не знаю, мне не объясняли. Вот тебя увидел, как споткнулся.
- Люди, они рождаются от бога, как лучи от Солнца в разные стороны. Через какую же кривизну пространства жизни надо пройти, чтобы вот так, перпендикулярно вдруг …
- Лучше уж так… . Не люблю я параллельных людей. И вроде бы в одном направлении идешь и в согласии, а не пересекаешься до бесконечности. Уж лучше перпендикулярно, кратчайшим путем, лоб в лоб.  Стендаль, кажется, говорил: «Опираться можно только на то, что оказывает сопротивление».
- Плюнь на своего Стендаля. Он Москву поджигал.
Саша поднял голову и стал смотреть вдаль, туда, где должен быть тот берег.
- Там, на том берегу, - он поднял руку, - живут люди, родник есть хороший, они эту воду набирают и пьют… .  Им вода нужна и посуда, чтобы пить.  У тебя  одна посуда, как в музее. Красивая…, много… Посуда без живой воды зачем?
- Что ж? Посуда, она того..., не ладошками же... . Вот собрал, показываю…
- Приходят?
- Бывает, кто забредет. Я ж ее для себя собирал, так, показываю, просто. Заходи, попользуемся, воды или чего покрепче нальем, как тогда, три семерки в Сайгоне. Помнишь?
Он вздохнул, - Зайду, пожалуй.
- Ты вот что скажи. Чем баобаб от березы отличается? Оба одинаково естественны, только березы больше.  Разница только, сколько рубить придется. А так… дерево и дерево. Я вот Ницше в котомке таскаю. Не популярный он. А евангелие все читают. А посмотришь, говно  литература.
- Это ж благая весть,  не газета…
- Оно, да…
- Выкинь ты этого немца. Наизусть ведь помнишь. Возьми Маразма,  тьфу!...  Эразма Роттердамского «Похвала глупости». Она тоньше, таскать легче… .  Есть хочешь?
- Что у тебя?
- Бобра печеного будешь?
- Какого бобра, что ты выдумал?
- Там в фольге в углях, - мотнул головой Саша.
Я бросился к кострищу, схватил палку и лихорадочно стал разгребать  уже поседевший уголь.  Не верил. Зашуршало.
- Так ты его убил, убил… . Ты же маленького человека убил. Ты, ты…
- Не убивал я бобра, я дерево защищал,…веслом…, так вышло, – поежился Саша.
- Он, может быть, это дерево семьдесят лет грыз, чтоб память оставить, чтоб потомки видели, как надо, с какой стороны… Дерево всё равно ведь того...
- Дело не в дереве, дело в лесе. Нагрызут, навалят, пройти невозможно. Ни грибов, ни животины. Того и гляди, зашибет. Расчищать надо, да-а-а-а.
-  Вообще-то, я о литературе…
- Я тоже…
- Значит, ты сказал дереву «да», а бобру «нет»?
- Что ты понимаешь в бобрах? Иди, почитай сначала.
- Я не пойду сейчас в библиотеку читать про бобров. Ты сказал ему «нет». Мне больше о бобрах ничего знать не нужно.
- Так ты есть будешь?
- Ладно, давай. Печеный бобр на бобра не похож… .  Особенно, когда есть хочется.
Мы разломали тушку, разорвали фольгу, положили на каждый кусок фольги по куску запеченных останков и уселись на два камня  смотреть закат.
Последний луч солнца и последний кусочек вкусного мяса закончились одновременно. Я собрал кости, и направился к костру, чтобы выкинуть их в угли, убив надежды мух на пиршество.
- Стой, - сказал Саша, - Ты, что, забыл, как воняют  жженые кости? Дай-ка мне. Надо их по-христиански захоронить.
- Ты уверен, что он был христианином?
- Христиане особенно вкусны,  - рассудительно заметил Саша, - Сочность, вот, что выдает.
Я согласился. Всё-таки аргумент… .  Пока Саша искал свою маленькую саперную лопатку, Я оторвал от уже ненужного Ницше обложку и на чистой стороне написал:
_______________________________________________________________________
Бобр Борис
Погиб при исполнении «9» октября 2012 года
Был съеден двумя приматами «9» октября 2012 года
Погребен по православному обряду «9» октября 2012 года.
_______________________________________________________________________
Снизу пририсовал крестик с перекладиной вознесения. Мы недалеко отошли. Саша захоронил останки, а я поставил изготовленный памятник. Постояли, попросили прощения. Саша что-то бубнил под нос.
- Ты что, отпеваешь покойного?
- Нет, - мотнул он головой, - вспомнил «Земляничные поляны».  День рожденья все-таки и у Джона тоже.
Когда шли обратно, я подумал, что все-таки притча о роднике и посуде, рассказанная Сашей, она не совсем легла…, не до конца она как-то…
Вернулись, вымыли жирные руки, подкинули пару дровишек и уселись, защищаясь дымом от назойливых комаров и мошки.
- Я всё-таки про родник хочу…, про тот берег…
- А что родник? – удивился Саша, - Жизнь она то грозой накроет, то бурей, а то как  дождь серых будней заладит, как заладит… Сам знаешь. И пошло это через душу, через жизнь твою, как через почву.  И фильтруется и очищается и добавляется к водоносному пласту жизни твоей. И бывает так, что давление души растет, растет и вдруг пошло обратно  вверх, и вдруг начинает сочиться твоя мысль через пласт души снова в жизнь, обратно как бы, маленьким родником, чистым таким, невинным. И каждый хочет припасть к нему, чтобы напиться.  Вот, значит, и родился писатель, забил родничок-то. И вправду народ говорит: «Достояние это общее, родник тот».
- Ох, не знаю, Саша. Разное бывает.
- Так бывает, конечно. Бывает, что и лужу за родник выдают. Вот что было, тем и поят людей. А бывает, яму неглубоко выкопают и думают, колодец у них. А там почвенная вода, нефильтрованная ни хрена, та же лужа. Истинный родник чистоты божественной  с большой глубины раздумий идет, редко много воды бывает. А потому возьмешь глоток в рот и болтаешь и смакуешь. Так-то. А ты вон, сам-то глянь, поразливал, порасплескал. И что? Многие напились? И когда снова соберешь, да и соберешь ли?
- Может быть, ты и прав…, может быть. Я про посуду хочу сказать. Привыкаешь постепенно к своей чашке. Только из нее и пьешь.  Может это кто и самобытностью называет, а получается что?  Допустим, что-то в голову взбрело. Сразу чашку берешь свою и вот: приехали, посидели, выпили, ну, там собака пришла-ушла. Потом, бац! – главная фраза и мягкий слив, чтобы порельефней. Другой просто диалоги чешет, как думает, так и чешет сам с собой наедине. Тоже чашка. Вот говорят: «Откомпромиссить надо».  Это как? Что-то с чашкой сделать? Или в пиалу наливать? Вот и получается, ага…
- Мы что, по-твоему, для младенцев еду готовим: на вот, за папу, за маму. У них у самих и чашек и воды полно. Им только справиться помочь надо. Вот мы и показываем на своих реквизитах, а уж дальше они сами. Ты, что думаешь, Пушкин очень умный был? Знал все и вещал, а все слушали с открытыми ртами. Молодой, нахальный, самоуверенный, не без способностей, конечно. Ключи у него были к нам … .  Он гениальным ключником был. У нас разные с тобой Пушкины.  Каждый свою воду пьет из своей чашки и в этом его гениальность. И нет у него самобытности, потому что мы все разные, а с нами и он.
Я сидел и думал: «Чего это я всё на него  навесил. И эту хрень тоже. Он же про Салют спрашивал, про умирающего лебедя не из балета, про мою мечту обойти Ладогу, а я опять про посуду. Наверное, какой дефект в башке, раз в кои веки встретились, а я вот так…»
Саша сидел спокойный, в глазах играли отраженные всполохи костра. Я вспомнил, как, лежа в открытой палатке, смотрел на горящее пламя свечи. Вокруг витали мотыльки, а некоторые оплывались горячим воском. Мотылек в парафине. Вот! Я и он – мотыльки в парафине. Летели на свет…, блин, и запарафинились.  Другие уже того, отлюбили, отдумали, а мы вот так вот, в раскаряку, усики в разные стороны, взгляд мутный: то ли выбраться пытаются, то ли к свету тянутся…
    Когда настал рассвет, я собрался, мы попрощались, и я пошел. Решил не оборачиваться, плохая примета – не свидимся. А  ведь надо, и парафин этот растопить надо, а может быть просто выжрать его вокруг себя…  , или внутри… . Ну, да мы что-нибудь придумаем. Бля буду, придумаем.