долгой. Двадцать лет мы с ними почти совсем не общались. Сейчас и сама вражда и предмет её кажутся смехотворными, но тогда все мы были настроены очень воинственно.
Дед стал уж совсем плох. Он с трудом мог передвигаться по дому, обычно все лежал на кровати, иногда сидел перед домом на скамейке. Болезнь прогрессировала, и с каждым годом деда парализовало всё больше. Бабушке приходилось кормить его с ложечки и ухаживать за ним. Изредка мы с бабушкой на носилках носили деда в баню и мыли.
Выше я уже писал про обряд Крещения у старообрядцев. Деда тоже решили крестить. С него не потребовали даже отказа от паспорта и пенсии. Посчитали, что он и так уже очистился своим страданием. Приехали люди, привезли купель и совершили над дедом обряд, погрузив его в эту купель три раза.
Кстати, вы, наверно, все знаете, что у старообрядцев есть такое понятие как «своя чашка». То есть, посуда разделяется на «чистую» и «нечистую». Из «чистой» посуды едят только те, кто придерживается старой веры, из «нечистой» все остальные. У нас своя чашка была только у деда. Своя чашка и своя кружка. Из неё ел только дед. Бабушка считала себя «мирской» и ела из одной посуды с нами и со всеми остальными. Бабушка всегда настаивала на том, чтобы мы закрывали или переворачивали посуду. В незакрытой посуде, как она говорила, «бесёнки купаются». Бабушка пила водки очень мало. У неё была специальная крошечная чашечка, позаимствованная из кукольной посуды. Это была её норма. На всех праздниках и застольях она выпивала только одну такую чашечку. Потом она подарила эту «норму» моей жене Але.
Дед умер на шестой день после того, как меня забрали в армию. Наверно он сильно переживал и думал о том, что мне в армии будет плохо. На могиле деда поставили крест без таблички, как того и требует обычай.
Бабушка жила или дома или у своих единоверцев, которые и её склоняли отказаться от мира, уйти в «странство», как они говорили. Бабушка долго не решалась, и всё советовалась с нами, не зная как поступить. Мы ей тоже не могли ничего посоветовать. Слишком сложный и щекотливый это был вопрос для нас. В конце концов баба Зоя решила пока от мира не отказываться.
А баба Катя всё жила в Узбекистане со своим сыном Валерием. У Валерия был рассеянный склероз, болезнь, которую он унаследовал от своего отца Василия Кузнецова. У всех потомков Кузнецова была эта болезнь. Семьи у дяди Валеры не было, потому что он боялся, что болезнь его перейдет к потомкам. Пока он был здоров, он работал водителем скорой помощи. Сидел в тюрьме за аварию со смертельным исходом, потом работал художником на домостроительном комбинате. Баба Катя, оставив сына в Узбекистане, приехала на Урал, обратно в Рудянку. Здесь она жила со своим последним мужем. Он был тоже уже пожилой человек. Его звали Мордвин Георгий Петрович. Он был родом из Новокузнецка и принадлежал к той же вере, что и все мои предки. Мне запомнилось, как он рассказывал какие-то свои специфические старообрядческие истории. Я был мал, не понимал ещё, о чём они. Запомнилось мне только одно. «Вот приходит дьявол, в гною весь…» Или ещё. «Вот раскроются веки, а что это означает? Богохульство.» Это было что-то о конце света. Вообще, все они часто говорили о конце света. Говорили, что «будет глад велик, будут моры и землетрясения по местам». И когда в мире что-нибудь подобное случалось, они считали это предвестием Апокалипсиса. Бабушка всё пугала нас скорым судом Божиим, ибо уже переполнилась чаша гнева Господня на нас, нечестивцев. Имелось в виду всё человечество, погрязшее в грехах и пороках. Написано, что будут «девицы скверны», говорила бабушка, и показывала на каких-нибудь девушек в коротких юбках или на всяких звёзд на экране телевизора.
-Всего уж человека прожили, остались одни подошвы ног - говорила бабушка. В какой-то книге жизнь человечества была аллегорически показана в виде человека. Голова – это времена древние, благочестивые, а чем ниже, тем всё хуже и хуже. Шея, руки, ноги, а мы, нынешние, уж на самой подошве ног. Бабушка моя много молилась. Читала утром и вечером молитвенное правило. Это называлось «класть начал».
-Благословите мя, святые отцы начал положить на сей день Господень на спасение души пребывать - так начинала баба Зоя утренние молитвы.
-Благословите мя, святые отцы на сию нощь, на сон грядущий на спасение души пребывать – так начинала молитвы вечерние.
У бабушки была специальная молитвенная подушечка и лестовка – шитые бисером чётки. На конце лестовки – сшитая из ткани «ёлочка». Хоть бабушка и была не шибко грамотная, и обычный текст читала медленно, но свои священные книги, написанные на старославянском, читала бойко. От неё и я выучился читать старославянские тексты, правда, из-за недостатка практики не так бегло, как бабушка. Бабушка выучила меня Иисусовой молитве, которая во всех жизненных невзгодах помогает. Она мне рассказывала, что когда загорелся соседний дом, который был метрах в пяти от нашего, она, схватив икону, несколько раз обежала с ней вокруг дома, беспрестанно повторяя про себя слова этой молитвы. И наш дом не сгорел.
К тому времени, когда баба Катя жила в Рудянке, относится и такой вот случай. Однажды я поехал в Крым по путевке в пионерский лагерь. Там, в Крыму я заболел энцефалитом. Родителей вызвали туда телеграммой. А баба Катя поехала за меня молиться в церковь в Верхний Тагил. Немыслимое дело, если вдуматься. Баба Зоя вот не поехала, а она поехала. Они ведь официальную церковь иначе чем «лже-церковь», «названная (самозваная) церковь», «костёл», «блудница вавилонская» и не называли. А тут вот так взять и решиться. Баба Катя попала под какой-то праздник, молилась и ночевала в храме вместе с паломниками. А для меня на вертолёте привезли из Симферополя врачей, меня долго держали под капельницей, но через месяц я вернулся из Крыма живой и здоровый.
В тот раз баба Катя недолго пожила здесь и уехала обратно в Узбекистан. Приехали они окончательно уже гораздо позже, когда Советский Союз развалился. Не то чтоб их там особенно притесняли, но отчуждение и неприязнь со стороны «титульной нации» всё-таки чувствовались. Приведу такой случай в качестве примера. Однажды был там у них какой-то праздник. На празднике всех угощали пловом. Баба Катя тоже сунулась со своей тарелочкой. Но не тут-то было. Какой-то бородатый узбек захлопнул перед ней крышку бака и сказал: «Нету!» Такая вот мерзкая бытовая дискриминация угнетала. Теперь, говорят, в Узбекистане уже нет такого, но тогда, лет пятнадцать назад это было частью их жизни. Национальная неприязнь дополнялась бытовыми проблемами и резким обнищанием окружающего народа. Многие знакомые потянулись в Россию. Поехали и Баба Катя с Валерием, очень дёшево продав свою хорошую двухкомнатную квартиру с персиковым деревом под окном. Только и хватило денег на то, чтобы перевезти в контейнере на Урал свои вещи. Сначала они жили в доме бабы Зои, но не смогли с ней ужиться, всё время ругались. Тогда мы пошли просить для них жильё у председателя. Жильё в Рудянке делится на несколько разрядов. Сначала идут благоустроенные квартиры. Цены на них после перевода котельной с мазута на газ сильно увеличились. Затем идут частные дома и два благоустроенных общежития, где хоть система и коридорная, но есть все удобства. И вот на самом последнем месте стоят бараки. Это длинные строения, тоже коридорного типа, но без всякого благоустройства. Таких бараков в Рудянке несколько. Их строили в войну для беженцев. Отопление печное, вода из колодца и «удобства» во дворе. К тому же барак стоял далеко, примерно в двух километрах от центра посёлка, где жила баба Зоя. Но председатель мог дать только две комнаты в таком бараке. Другого жилья у него не было. И если уж не смогли они ужиться с бабой Зоей, пришлось им ехать туда. Потом они частенько упрекали нас за то, что мы их туда «спихнули». Соседями бабы Кати по бараку были люди, находящиеся на обочине жизни. Они иногда пили водку и включали на всю громкость магнитофоны. Но бабу Катю и Валерия они уважали и никогда не обижали их, всегда старались помочь, чем могли. Автобус ходил раз пять или шесть в день, затем стал ходить ещё реже. Пока мог, Валерий ездил на велосипеде. Мы старались приезжать к ним каждую неделю, иногда два раза в неделю. Чаще мы не могли. Пока отец был жив, ездил он, когда его не стало, стали ездить мы с женой. Мы приносили им воду, ходили за дровами, в магазин за продуктами.
Они частенько говорили, что уральцы злые, наверняка сравнивая нас с жизнерадостными жителями солнечного Узбекистана. Кстати, не от них одних слышал я об этой уральской «злости». Что, правда, мы злые? Я привык к нашему уральскому народу, и никакой злости особенной в нём не замечал. К тому же я никогда не уезжал с Урала более чем на месяц, и не было у меня возможности тщательно рассмотреть жителей других краёв. А по их словам злы были здесь все, и в первую очередь начальники всякие, которые относились к ним так же, как ко всем остальным, не желая оказывать им снисхождения за то, что они инвалиды и беженцы. Может быть, они считали злыми и нас за то, что мало помогаем и не можем взять их с собой в «город-сказку, город-сад» Новоуральск. Статуса беженцев баба Катя и Валерий так и не получили. Вероятно, государственное милосердие распространялось лишь на тех, кто, бросив имущество, под пулями душманов садился на последний самолёт, улетающий в Россию. Наши родственники всё-таки покинули Среднюю Азию в более спокойной обстановке.
Баба Зоя, так и не решившись отказаться от мира, жила в своём доме. Однажды мы приехали к ней со знакомыми на машине за картошкой. Подходим к дому, закрыто изнутри, стучим – не отвечают. Тогда мы выбили оконную раму и влезли в дом. У бабушки случился инсульт. На той же машине повезли её в больницу, там ей поставили укол, но в больницу не взяли. Повезли в посёлок Верх – Нейвинск, там её тоже в больницу не взяли. Мы привезли бабу Зою в дом моей матери, наняли медсестру для ухода и послали телеграмму её единоверцам, чтобы они приехали её крестить. Тех видимо смутил непривычный адрес, Верх-Нейвинск вместо Нейво-Рудянки. Пока они там раздумывали, куда им ехать, бабушка скончалась на руках своей дочери. Потом, когда они приехали, бабушка была уже в гробу. Так вот и умерла баба Зоя, не успев очиститься от мира, который есть дьявол. Похоронили мы её недалеко от того места, где лежит дед Боря.
Мы перевезли бабу Катю и Валерия в опустевший бабушкин дом. Но недолго пришлось пожить им на новом месте. Баба Катя пережила сестру всего на год. Когда бабе Кате стало совсем плохо, Валерий вызвал к ней «людей Божьих». Они совершили над умирающей обряд Крещения, а паспорт её Валерий то ли сжёг, то ли просто написал на нём, что раба Божия Екатерина от мира отказывается. Моя мать до последней минуты была возле бабы Кати, а когда она умерла, мы трое, я, мать и Валерий обмыли её и одели в саван. Кстати, есть у них такой обычай приготовлять для себя саван, как они говорили «смёртное» еще при жизни. Потом у нас из-за того сожженного паспорта были неприятности с властью. К матери приезжал участковый из милиции, её долго ругали в сельсовете, потом всё утихло.
