Началась война и действительно, вся рваная обувь из-под крыльца пошла в ход.
Потом, когда сестры подросли, Зою отправили учиться швейному делу, а Катя уехала в город Кизел и стала там работать в санатории. Зою выучили и трудоустроили в швейной мастерской. Там она и проработала всю жизнь до выхода на пенсию.
Когда началась война, баба Катя вернулась на родину, не захотела оставаться там, где у неё не было родных. Она вернулась и устроилась работать на лесохимический завод. Завод этот имел стратегическое значение, какая-то лесохимическая продукция использовалась для производства взрывчатки, поэтому на нём были какие-то льготы для работников, а главное, можно было стащить немножко грязной, технической поваренной соли. Даже такая соль была большой ценностью, её можно было потом обменять на продукты. А баба Зоя работала там же, в швейной мастерской. С самого начала войны в мастерскую стали поступать целые горы рваного, окровавленного обмундирования. Работницы швейной мастерской отстирывали от крови и копоти тысячи шинелей, гимнастёрок, маскировочных халатов, штанов, снятых с раненых солдат. Зашивали дырки от пуль и осколков, сшивали куски ткани, разрезанные немецкими штыками. Потом упаковывали и отправляли обратно в армию.
Хлеб выдавали по военной норме. На работающих давали семьсот граммов хлеба в день, на служащих – четыреста, на детей и иждивенцев – двести. Баба Зоя и баба Катя считались служащими.
-Пока несёшь свой кусок хлеба домой, да по дороге весь и съешь. Как говорится, в среду съел, в четверг глядел. Иногда продавали хлеб «коммерческий», то есть тот, что можно было купить за деньги. За этим хлебом нужно было стоять в очереди чуть ли не с ночи.
Жили они тогда в подвале под мастерской. Куда в то время девалась тётка, я не знаю. Однажды им выделили быка, чтобы съездить в лес за дровами. Быка дали, и санки дали, а вот упряжи никакой к быку не дали. Пришлось санки за хвост привязывать, Хорошо, что хвост оказался крепким. Так и довезли дрова на бычьем хвосте.
Сажали картошку. Даже из семенной картошки вырезали серединки на еду, а на посадку оставались одни очистки с глазками. И ничего, и из очисток вырастала картошка. Когда картошка вырастала, её нужно было караулить, чтоб не украли. Иногда приходилось ночевать в борозде возле своих грядок. Баба Катя однажды так сидела, да и уснула. Когда проснулась, часть картошки уже кто-то выкопал.
Бабу Катю отправляли учиться в город Кинешму. Руководство завода решило повысить квалификацию работников, тех мальчишек и девчонок, что пришли на завод вместо ушедших на фронт мужчин. Бабе Кате сделали разрешение на проезд (без такой бумажки во время войны в поезд не пускали) и отправили. Приехала она в училище, посадили её в один класс - она ничего не понимает, в другой привели – тоже не понимает. Так её назад и отправили, написали «малограмотная». Отправить – то её отправили, а продуктов на дорогу не дали. Хорошо, что поезд остановился посреди капустного поля. Катя нарвала капусты и ею всю дорогу питалась. Если бы не эта капуста, она бы и до дому не доехала.
Всех старообрядцев отличало удивительное трудолюбие. Это было следствием жизни в изоляции, когда рассчитывать на кого-то кроме себя было нельзя. Труженицей была и баба Зоя. Однажды её за трудолюбие наградило начальство. Подарили платье американское. Тогда по ленд-лизу поставляли нам не только продовольствие и оборудование, но и кое - какие предметы роскоши, чтоб немножко скрасить наши суровые военные будни. Кстати, тушенку американскую видел даже я. Однажды откопали мы банку из каких-то старых запасов. Большая банка, желтая с черными английскими надписями. Когда её открыли, у мяса, пролежавшего больше тридцати лет, был вполне съедобный вид и запах. Но мы не решились её есть, выкинули в огород.
Когда пришел победный май, все плакали. Не запомнила баба Зоя ликований, только плач. Радость со слезами на глазах.
В конце войны баба Зоя вышла замуж. Дед мой Борис Павлович Егоров происходил из семьи зажиточной. Только вот не повезло ему в детстве. Его в младенческом возрасте откуда-то уронили. Из-за этого у него развилось искривление позвоночника и эпилепсия. Дед был инвалидом с детства. В молодости он мог еще работать, был весовщиком, архивариусом, работал в пожарной команде. Во время войны даже на фронт просился, но его, конечно, не взяли. У прадеда моего Павла Георгиевича и прабабушки бабы Тани детей было трое: Валерий Павлович, Кира Павловна и Борис Павлович. Валерий, брат моего деда ушел воевать в сорок первом году. И сразу погиб где-то в Белоруссии. Говорят, даже и выстрелить ни разу не успел по врагу. В его поезд попала немецкая бомба. Потом Кира Павловна ездила в Белоруссию и привезла оттуда горсточку земли с могилы брата. Эта земля захоронена на рудянском кладбище между могилами прадеда и прабабушки. Брат моего деда Валерий Павлович Егоров занесен в Книгу Памяти Свердловской области, его имя выбито на обелиске, который стоит в Нейво-Рудянке, среди имён погибших земляков. А в общей сложности их погибло в войну более трёхсот. Очень много для посёлка, где в лучшие времена проживало четыре тысячи человек.
Говорят, что бабушка вышла за деда по расчету, Такой вывод сам напрашивается. Она была красавица с правильным, немножко аскетическим лицом, а дед был богатый, да ещё инвалид. Не думаю я, что уж точно по расчету. Дед был человеком очень добрым и красивым на лицо, несмотря на инвалидность. К тому же они были одной веры. А расчет, если он и был, впоследствии не оправдался. Обычно в русских семьях больше любят того ребёнка, с которым приключилось несчастие. Болезного, увечного всегда жалеют. Но не таковы были мои предки. Они были люди деловые, поэтому из детей любили самого «перспективного». Дед таковым быть не мог из-за болезни, а брат его погиб. Поэтому из двух детей Бори и Киры родители предпочли Киру. Ей, как говорится, досталось всё, а ему ничего. Родители стыдились Бори и даже в праздники его за стол вместе с гостями не сажали. Эта неприязнь распространилась и на бабу Зою. Впоследствии это привело к вражде между нами, потомками деда Бори и потомками Киры Павловны. Отголоски этой вражды чувствуются даже теперь, спустя годы и годы. Правда, такое объяснение давней вражды поколений бытует только в нашей семье. Потомки Киры Павловны наверняка объясняют это как-то иначе.
Прадед и прабабушка купили для Бори и Зои дом по улице Медведева. Дом этот цел и сейчас. И четвёртого июня сорок шестого года у них родилась дочь Елена – моя мама.
А вот у бабы Кати семейная жизнь не заладилась. Она вышла замуж за Василия Кузнецова. У неё родился сын Валерий. Всей сути семейных неурядиц сестры мне баба Зоя не рассказала. Сказала только.
- Пришла Катя домой, а Васе родители уж другую бабу нашли.
Баба Катя пожила на родине немножко, а потом двинула вместе с сыном и тёткой в тёплые края. Тогда было небольшое «переселение народов», и многие люди уезжали туда, где не нужны валенки, шубы, шапки, тёплые дома, и где продуктов побольше. Приехали они в город Тюлькубас в Южном Казахстане. За двести рублей купили землянку и стали жить в ней. Потом на эту землянку наехал трактор и раздавил их хрупкий домик. Тогда они купили избушку побольше, а потом им дали жильё в каком-то бараке. Так уж получилось, что баба Зоя всю жизнь жила на одном месте, а баба Катя всё летала. Сначала Тюлькубас, потом Чимкент, а потом она жила в городе Ангрене, недалеко от Ташкента. Ангрен – шахтёрский город, показался мне довольно большим. Застроен он был вполне современными пятиэтажками и мне не понравился. В парке были какие-то экзотические деревья и небольшое строение, увенчанное голубым куполом, тоже маленьким. Это мне показалось жалкой пародией на «Голубые купола» - известное кафе в Ташкенте. Красивым был тот дом, где жили они. Небольшой, двухэтажный, построенный раньше «хрущёвок». Перед ним росло настоящее персиковое дерево. Можно было сорвать персик прямо с балкона. Баба Катя и Валерий прожили в Узбекистане значительную часть жизни, и он для них был гораздо милее голодного и холодного Урала, где, как они говорили, ещё и люди злые. Потом, под конец жизни, судьба привела их обратно.
К этому времени относится «поход» бабы Зои в город Новоуральск. В это время Кира Павловна уже была замужем за Юрием Александровичем Глюковым. Он работал инженером на УЭХК и жили они в деревянном двухэтажном доме по улице Ленина. Баба Зоя, вооружившись Иисусовой молитвой в сердце и кошелкой для продуктов в руках, пошла к своим родственниками на территорию «объекта». «Зоны» тогда ещё не было, всё находилось в хаосе созидания. Зоя шла мимо каких-то глубоких котлованов, мимо великих строительных работ, мимо солдат на вышках. Новоуральская «стабильность» тогда уже начинала складываться и для создателей ядерного щита, людей элитных, уже были в продаже кое-какие продукты и промтовары, недоступные неэлитным нейворудянцам. Вот за ними-то баба Зоя и пошла. Добралась благополучно, села пить чай у родственников. И тут какой-то бдительный сосед сообщил в «органы», что пришла «чужая». Бабу Зою схватили и ввергли в кутузку, где она и просидела некоторое время. Потом нарушительницу выпустили.
Кстати, сама баба Зоя никогда не хотела перебраться в город. Вероятно, она понимала, что с мужем-инвалидом жилья ей тут не дадут, и придется долгие годы жить в бараках, малосемейках. Так что, лучше уж свой дом в своей деревне.
Баба Зоя много ездила по разным местам, где жили её единоверцы. Для людей, принадлежащих одной вере очень важно молитвенное общение. Особенно важно, когда люди эти живут далеко друг от друга. А единоверцы бабушкины жили в разных местах Урала и даже в Узбекистане. Потом, когда бабушка в старости стала плохо ходить, в эти поездки её стал сопровождать я. Конечно, далеко мы тогда уж не ездили, ограничивались пределами Свердловской области.
А время шло, моя мама выросла, вышла замуж, потом родился я. Со мной маленьким водился дед. Бабушка всё была на работе, родители тоже. В садик я не ходил. Дед тогда ходил плохо, давала себя знать его болезнь. Я убегу куда-нибудь, а он стоит на крыльце и зовёт меня. « Эх- то Сашенька».
Когда умерла баба Таня, мать деда, у нас с родственниками случился конфликт. Дом, в котором жили дед и бабушка, был записан на бабу Таню. Завещания она не оставила и после её смерти нужно было поделить оба дома, дедушкин и тот, в котором жила она сама, между наследниками. Наследников было двое – дед и его сестра Кира Павловна. Спор разгорелся из-за того, кому владеть домом бабы Тани. Почему-то баба Зоя считала, что этот дом лучше, чем тот, в котором она жила. А у Киры Павловны видимо были на этот дом свои планы. Баба Зоя считала себя и деда обделёнными, значит, достойными лучшего дома. И вот, сначала она ночью перевезла в спорный дом деда, потом кое-какое барахло. Разгневанная Кира Павловна хотела судиться с братом. Но дед дал доверенность своему зятю, моему отцу. И отец, и Кира Павловна стали собирать справки, ходить по инстанциям. Дело до суда не дошло, дом достался бабе Зое, а вот вражда между нашими семьями была
