Хорошо писать о предках тем, у кого они занесены в «Бархатную книгу», «Готский альманах» и тому подобное. Нужно только открыть соответствующий том, смахнуть с него пыль и посмотреть. Там будет написано, от кого пошёл твой род, каких генералов, вельмож и чиновников он породил, кто из них при каком государе служил, и чем отличился. У меня же в роду дворян не было. Что по отцовской линии, что по материнской, все купцы или рабочие. К тому же, и это, наверное, не у меня одного, дореволюционные предки как бы позабыты. После семнадцатого года жизнь как бы началась с чистого листа, и народ просто отринул своё прошлое, где были рабы и господа, угнетатели и угнетённые.
Но я попробую припомнить и написать о своих предках всё, что знаю. Опишу я своих предков по материнской линии, что жили в посёлке Нейво-Рудянка. Это и моя малая Родина. Нейво-Рудянка лежит на линии старой, горнозаводской железной дороги, как раз на середине пути между Екатеринбургом и Нижним Тагилом. Сейчас это территория, принадлежащая городу Кировграду. Самый ближайший к Нейво-Рудянке город- это расположенный в девяти километрах южнее Новоуральск. Мой прадед Егоров Павел Георгиевич родился в 1895 году. Родители его, Георгий и Муза, были купцами. Вернее, даже не купцами, а торговцами. В чем разница между купцом и торговцем? Купцы жили в городах, а торговцы в населенных пунктах помельче. Они были старообрядцами, как и многие в Нейво-Рудянке. На Урале старообрядцев было много. Сначала они бежали сюда, в глухие леса, чтобы укрыться от преследований царской власти. Потом, с началом индустриальной эпохи специально приглашались Демидовыми. Демидовы оказывали им покровительство для того, чтобы крепче держать их в руках. Люди, укрывшиеся на демидовских заводах, естественно, боялись, что их снова передадут в руки царской власти. Поэтому работали на Демидова не за страх, а за совесть. Сам же основатель заводов был довольно веротерпимым человеком. Например, на вопрос, как креститься, двумя или тремя перстами, он отвечал.
-Хоть кулаком положить знаменование, но с преданностью сердца.
Нейво-Рудянка была основана в 1780 году. Её название происходит от слова «руда». Начало посёлку положил железоделательный завод. Его старые цеха, кирпичные, или сложенные из дикого камня до сих пор стоят на берегу пруда. Дно пруда и берега завалены старым металлургическим шлаком. Иногда это блестящие зелёные, похожие на нефрит, камни. Помните «Хрупкую веточку» Бажова. Вот из такого шлака Митюнька делал листья для своих каменных ягод.
Но, несмотря на название, руда здесь оказалась бедная. Завод захирел, и в 19-м веке влачил жалкое существование. Людей выручило золото. В 1812 году вышел царский указ, согласно которому каждый гражданин России мог добывать золото. Добытое золото надлежало сдавать в казну. В это время его здесь стали активно разрабатывать, как шахтным, так и открытым способом. Ещё и сейчас в лесах встречаются срубы заброшенных шахт, зловещие затопленные ходы в подземелье. А на месте открытых разработок теперь озёра. Маленькие, но страшно глубокие. В некоторых из них люди даже и не купаются. Боятся холодных ключей, от которых ноги сводит судорогой.
Население Рудянки состояло из старателей. В общей массе это была голь перекатная. Много было пришлых, позарившихся на легкие заработки. Жили они от одной старательской удачи до другой. Не зря говорится, что золото моем, голосом воем. Найдут золото – водку пьют, не найдут, ходят т резвые и голодные. Причем, промысел их был сезонным. Нужно было летом намыть золота столько, чтоб хватило прокормиться зимой. Тогда-то вот и появилась у рудянских оскорбительная кличка – жопники. Прошу, конечно, прощения за грубое слово. Тогда у жителей многих деревень были клички. Шуралинских, например, называли «варежки». Почему, не знаю. Зато знаю происхождение рудянской клички. На главной площади посёлка стоит красивое каменное здание. Там сейчас школьные мастерские. А раньше был трактир. Так вот, хозяин его не отпускал старателям водки в долг. А выпить хотелось. И этот эксплуататор говорил незадачливому старателю, который мучился с похмелья.
-Если поцелуешь меня в задницу при всём народе, тогда налью.
Естественно, что сам эксплуататор и окружающий народ осыпали старателя, согласившегося на такое унижение, самыми едкими насмешками и бранью.
Вероятно, немало находилось желающих опохмелиться таким способом, если ко всему посёлку прилипла эта кличка. Потом старателей и трактиров не стало, но кличка осталась. Её стали связывать с «кержацкой жадностью» рудянских. Даже я иногда слышал от людей выражения вроде такого. «Рудянские газет не читают, деньги под кирпич складывают».
Но предки мои были не из тех, кому прилепили вышеупомянутую кличку. Старообрядцы, они степенные, рассудительные. Денег зря не транжирили, да и водку пить с мирскими – грех. Вот и богатели потихонечку. Те старатели, которые побогаче, и предки мои в том числе, зимой на печи не сидели. Они торговали. Ездили по окрестностям, скупали товары, привозили в Рудянку, здесь распродавали. Ездили в Таволги за посудой, в Невьянск за сундуками, в Тагил за туесками. Осколки этой посуды, горшков, что не выдержали зимнего пути, мы потом находили на огороде, копая картошку. Ездили и в Ирбит, на знаменитую ярмарку, самую раннюю из всех крупных российских ярмарок. Она проводилась среди зимы, в декабре-январе. Ярмарка была центром, куда свозились все товары из Европы и из Азии, из России и из-за границы. Там можно было купить всё, что угодно. Как говорится, меняли кяхтинский чай на муромский калач. Кяхта – это если помните, такой город в Забайкалье, на границе с Монголией. Через него шла вся торговля России с Китаем. А хлеб, особенно дорогие его сорта, калачи, булки, в те времена возили на дальние расстояние в замороженном виде. Это сейчас из Камышлова в Ирбит идёт прекрасная дорога, ровная и прямая как стрела. На одном дыхании пролетает её быстрый автобус. А тогда люди ехали по разъезженной, ухабистой дороге, лёжа плашмя на своих товарах, ухватившись руками за рогожку, которой товары были прикрыты. Как бы не вытряхнуло их на крутом повороте. И мёрзли, страшно мёрзли купцы, добираясь от одного постоялого двора до другого. У прадеда был длинный, до пола, овчинный тулуп с широченным мохнатым воротником. Этот тулуп он одевал во время своих поездок.
Недаром, про человека, слишком тепло одетого, говорили, что он как в Ирбит на ярмарку собрался. Ехал Георгий долго. Сначала по старой невьянской дороге через деревню Горушки, через Шуралу, Невьянск, потом по тракту на Реж, Алапаевск, Синячиху, Мугай. Когда ещё добреешься до подножья памятника Екатерине, где начиналась ярмарка. А в самом Ирбите мест, где можно было остановиться, совсем мало. Все гостиницы и постоялые дворы заняты представителями богатых, солидных фирм. Купцам же и торговцам, которые попроще, и моему предку в том числе, приходилось снимать угол у местного мещанина, а сани с поклажей оставлять во дворе. С утра шел купец в промерзшую арендованную лавку и стоял там весь день, колотя валенком об валенок, пытаясь согреться. Распродав свои товары, закупал всё, потребное для своей торговли, то есть то, что надеялся продать у себя в Рудянке. Потом тем же путем ехал в санях назад.
Привозили с ярмарки или из торговых поездок по ближним местам то, что могло понадобиться односельчанам в быту. Гвозди, дверные ручки, топоры, мебель, керосиновые лампы, сундуки, посуду. Торговали в лавке, которая была в самом доме. В то время на весь поселок было пять-шесть крепких купеческих домов. Ярким примером такого старинного дома-магазина теперь может служить магазин «Добрый». На первом этаже магазин, на втором жилые помещения. Купеческие магазины и склады были в основном деревянными. Каменным был только один. Его потом так и называли «каменушка».
Дом, в котором жили мои предки, был в самом центре посёлка. Он стоял на главной улице. Эта улица была главной, потому что по ней проходила старая невьянская дорога. По ней ездили из Невьянска в Верх-Нейвинск и дальше. Дом был большой, двухэтажный с задней избой. Он был окружён какими-то пристройками, конюшнями, сараями, хлевами. Посреди двора был колодец с огромным колесом. Такие колёса ставили только на глубокие колодцы.
Дом нёс на себе отпечаток жизни и характера своих владельцев. Они были старообрядцы-беспоповцы. И дом у них был большой и аскетично-суровый, без каких-то внешних украшений. Сконструирован он был так, чтобы можно было принять и спрятать потаённых «людей Божиих». Только недавно закончилось время, когда правительство прибегало к прямым репрессиям и принуждению в отношении старообрядцев. В центре дома была кухня. Все комнаты располагались вокруг неё. Из одной комнаты гость переходил в другую, из неё в третью. Шёл по кругу, а кухню попадал в последнюю очередь. Если незваные гости придут, они долго будут кружить по комнатам, а «людей Божиих» можно будет в это время тихонечко вывести или спрятать. Под кухней был подпол, который был специальным убежищем на такие случаи. Для хозяйственных целей он не использовался. Если потаённые приезжали, они жили в задней избе, которую с дороги не видно. И, естественно, незнакомых в дом не пускали. С тех пор у всех рудянских есть привычка не проходить внутрь дома. Придет кто-то к хозяину дома за каким-нибудь делом, переговорит на пороге, а в дом не проходит. Иногда и приглашаешь специально человека зайти внутрь, а он не идёт. Не принято, нет такого обычая, чтобы чужие проходили внутрь. Предки старались жить солидно. Не то чтобы уж совсем роскошно. Но и богатства своего не скрывали. В доме была хорошая мебель, добротные венские стулья, сделанные из гнутого бука, диваны, шкафы, этажерки, гардины. Кое-что из мебели осталось и у нас. На этих стульях, сделанных в позапрошлом веке, мы сидим и сегодня. За сто с лишним лет эти стулья нисколько не рассохлись. Была посуда кузнецовского фарфора. Две или три чашки дожили до наших дней. Сохранилась изящная керосиновая лампа из розового стекла, украшенная рельефными белыми цветочками. Но главным богатством купеческого дома были часы с боем. Часы были «из самого Парижу». Циферблат и маятник были покрыты белой эмалью. На циферблате так и было написано. «Le roi a Paris». Такие же часы я видел в невьянском музее. Много было одежды, каких-то сюртуков, чуть ли не фраков, и платьев. Когда мама моя вышла замуж за моего отца, они надевали эти исторические наряды на костюмированный бал в Кировграде. Отец, высокий блондин в цилиндре и накидке как у Пушкина, с тросточкой, и мать русоволосая с косой в пышном старинном платье, расшитом бисером. Они произвели там фурор и получили первый приз. Отец потом отдал все эти наряды в музей той школы, где он работал. Вместе с сюртуками он отдал хрустальную печать. Такие печати служили для опечатывания конвертов с письмами, мешков с товарами. Печать прикладывали к разогретому сургучу, и на нём отпечатывалась надпись. На нашей печати было написано «Торговый дом Егоровых». Однажды я видел в Тагиле печать Клементия Ушкова, прорывшего канал,
