Погода на Девятое

с Алексеем. Дело-то серьёзное, фронт – не игрушки, а тем более. Что у него должность не штабная, постоянно на передовой, а там каждый день утром просыпаешься и не знаешь, доживёшь до ночи или на ужин кому другому твой паек достанется. Да…
- Ну и дядька чего? – спросила Власов.
- Послал. И бабку, и врачиху. Бабка потом рассказывала, что ни разу раньше не слышала, чтобы он так ругался. Всегда спокойный был, культурный. Бабка говорила: всё книжки читал. Удивлялась: и в кого он такой? Ведь ни дед, ни она особой грамотностью не отличались. Обычные деревенские… А дяде Леше сама Лепешинская тапочки свои прислала! Ну, балерина. Прима Большого театра! Величина!
- А зачем ему её тапочки-то? – удивился Коробец.
- Балетные! Пуанты, вот! Ему балет очень нравился, он даже специально в Москву ездил, на спектакли, вот ей и написал, что балет любит, ну и всё такое… А она ему – тапочки. На память. Знать, чем-то зацепило её его письмо. Раз прислала. Они у него, бабка рассказывала, над кроватью висели, чтобы
постоянно перед глазами. И когда на фронт пошёл, то их с собой взял… Да, а ведь мог живым остаться…
- Наверно, мог, - тряхнул головой Коробец. – А совесть не позволила. Честь офицерская. Вот какие люди были!
- Да история… - сказал Власов. – Человеку – человеково, Богу – богово, а моей фамилии… -  и криво усмехнулся. - …моя фамилия.  Предлагали сменить! Дескать, слишком она… -  и хмыкнул, - … замаранная. А я их послал. Прямо там, в горкоме. Фамилия-то в чём виновата? Лишь бы к чему прицепиться…
- Вы это о чём? – не понял Андрей.
- А у меня отец и был этим самым власовцем, - спокойно ответил Василий Васильевич.
- Как? – оторопел Андрей. Ему почему-то сразу стало ясно: Власов не шутит. Да и какие тут могут быть шутки!
- Да как же это?
- Молча, - ответил тот и налил не в рюмку - в стакан.
Да уж, ситуация. Власов и власовец…Как нарочно… Только смеяться не хочется… Какой уж тут смех…
- Это как же? – повторил  Андрей и понял, что задал самый глупый вопрос, который мог бы сейчас задать. Но, честно говоря, он и не ожидал от Василия Васильевича такой откровенности. Тем более в такой день!
- А очень просто, - пожал тот плечами. – Перед войной отец закончил Омское танковое, воевать начал уже лейтенантом, командиром танка. Под Смоленском танк подбили, загорелся, они, экипаж, еле успели вылезти, сами обгорели…Попали в плен, оттуда -  в лагерь… Там как раз добровольцев в РОА набирали. Ну, вот отцу и предложили: или здесь сдохнешь, или иди воевать против Советов. Он и пошёл.
- Но ведь он наверняка просто прикидывался! – не поверил Андрей. – Хотел таким способом к нашим перейти!
- А кто его знает, чего он хотел… Отец, как из лагеря в пятьдесят пятом вернулся, ничего про мысли свои тогдашние не рассказывал. Говорил только, что в любом лагере – что в фашистском, что в нашем -  надо было быть каждому сам за себя. И ничего не придумывать. Показывать себя таким,  какой ты есть на самом деле. Там, в лагерях, таких актёров, которые пытались чужие роли исполнять, не жаловали. И что если бы не согласился на власовца перекрасится, точно бы сдох. В том лагере не выживали.
- Ты рассказывал. Лагерь смерти… - и Коробец кивнул, вспоминая. – У нас в Польше рядом с аэродромом был. Мы как-то между вылетами сходили, посмотрели. Жуть. Особенно печки эти.
- А как же вам-то, Василий Васильевич, в председатели подняться удалось? – не понял Андрей. – С таким…такой… - и запнулся, пытаясь подобрать слово поделикатнее.
- Разрешили… - не стал объяснять Василий Васильевич. – Что ж ты, Андрей Иваныч, думаешь, в партии умных людей в то время не было? Ошибаешься.
Настоящих коммунистов тоже хватало. И сейчас хватает. Которые без гнилья. И если лижут – то по делу, а не потому, что они с рождения такие вот…лизуны.
- А ещё, Андрей, я с самых малых лет уяснил себе одну простую истину, - продолжил он. – Слушать нужно всех, и соглашаться тоже со всеми. А вот поступать – по своему. Заметь, не наперекор, а именно по своему! Бывает, что люди и дельные советы дают. Вот ты всегда и примеряй: устраивает он тебя или нет.
- Лицемерить, значит? – усмехнулся Андрей.
-А иногда и не грех, - спокойно согласился Власов. – Игнат Степаныч, как считаешь?
- Не по мне это, - сказал Коробец. – Лучше уж сразу в морду!
- Здесь не фронт, - возразил Власов. – Здесь и промахнуться можно. Или как сейчас молодёжь говорит – лопухнуться. Тем более, что дураков как было полно, так и сейчас не уменьшилось.
-Вот это точно! - иронично хмыкнул Коровец.-  Этих орлов всегда хватает. Которые, например, вот этот свой дурацкий сухой закон устроили, -  и повернулся к Андрею. - А ты, доктор, партийный?
- Маленький ишо! – дурашливо засмеялся Андрей, но ни Коробец, ни Власов шутки не приняли, смотрели серьёзно.
- Да предлагают… - вмиг посерьёзнев, сказал Андрей.
- Ну и…?
- Не знаю… - пожал он плечами. -  Вся эта политика меня как-то не… - и поморщился. – У нас на курсе парень один учился, Сашка Винер. Такой, знаете…гнилой, в общем. Вечно с ехидцей, вечно с подколами. И всё любил к политике сводить. Интеллигента из себя корчил, а сам фарцевал у планетария! Там рядом магазин есть, комиссионный, радиотехнику принимает. Ну, «Соньку», «Филипс», «Грюндиг», другие марки. Одно из главных мест сбора московской фарцы. Так вот там этот самый Саня, диссидент поганый, был своим человеком. А, помню, как выжрет – такую хрень начинал нести, прямо давился своей злобой! Я с ним подрался один раз. Чего ж ты, говорю, сука диссидентская, страну поганишь,  которая тебя, козла, и кормит, и поит, и учит бесплатно. А он: ты ничего не понимаешь! Все вы здесь, комсомольцы поганые, только врать умеете и показухой заниматься! Ну, я ему и показал…показуху. По всей его наглой морде! Еле растащили… Меня уже хотели из института исключать… Татаринов вступился, Андрей Иванович, «препод» с кафедры политэкономии. Во мужик! Всю войну от звонка до звонка! На рейхстаге расписался! Вот он меня и отстоял…А Винер сейчас в Израиле. Шкура сионистская. А-а-а! -  и Андрей махнул рукой. – Да и хрен с ним! Давайте выпьем, что ли!
Налили, чокнулись, выпили, закусили. Всё по делу, всё по уму. Хорошо! За другими столами тоже не дремали. Ветераны оседлали своих любимых коньков – воспоминания. То с одной стороны, то с другой слышалось: « Помню, выбирались мы из-под Ельни. Такая каша!…А у нас на Рыбачьем немцы государственную границу так и не перешли…Танк горит. Земля горит. Где наши, где немцы – х…разберёшь! Мы к речке спустились -  а там ещё экипаж. Думали наш, а ближе
подошли – мать моя, гансы1 Ну, мы их в ножи… Да мне сам командир дивизии, полковник Мыловаров, Иван Иваныч, благодарность перед строем объявил! – Ох ты, ух ты! Покос какой скосили! Полковник! Да мне сам командующий третьей танковой армией Рыбалко сказал: м..дак ты, старшина! Генерал, а не какой-то там полковник!»
- А насчёт партии Игнат Степаныч тебе правильно сказал, - продолжил уже Василий Васильевич. -  В начальниках-то нравится ходить?
- Ничего. Жить можно.
- Вот! -  и Власов поднял вверх указательный палец. – Если можно, значит нужно! Тогда надо вступать. Молодой, с головой, самое оно! Хочешь, рекомендацию напишу?
Андрей хмыкнул.
- Прямо сразу так?
- А чего тянуть? Ну, не сейчас, конечно, не здесь. Давай в понедельник.
- И ко мне заедешь, - вмешался в разговор Коробец. – Я тоже напишу. Найдёшь меня в Совете ветеранов.
- Ну, спасибо, мужики… - растерялся Андрей от такой оперативности. Вот уж действительно не знаешь, где найдёшь – где потеряешь…
- Спасибо… - хитро-весело хмыкнул Власов. – Бутылка, а не здрасьте! И Степанычу не забудь!
- У нас тоже замполит был, - сказал Коробец. – Кличка – «Три Ваньки». Потому что Иван Иваныч Иванов. Между прочим, Герой Союза. Пятнадцать фрицев сам завалил и за двадцать – в паре. И в партию, между прочим, верил! Не по разнарядке вступил, а ещё на Халхин-Голе, когда япошек давил. А как нас, желторотых, берёг! Хлеще отца родного! И таких вот, партийных именно по убеждению, а не по выгоде какой поганой, на фронте много было! И никому, Андрей, не верь, кто политруков поганит! Да, и среди них козлы попадались -  а где их не было-то? Их и сейчас полно! Вот и с этим…балабоном меченым, вот увидите, мы все ещё ох как наплачемся!
- Игнат Степаныч… -многозначительно понизив голос, сказал Андрей. – Не место тут…
- А мне пое…ть! – разошёлся тот.- И дело даже не в том, хорошие коммунисты или нет. Давай представим, что вот завтра проснёмся -  а партии нет. Исчезла! Совсем! Представил? А теперь вопрос: а дальше что? А дальше другая партия тут же появится. И, скорее всего, не одна. Штук сто, как перед революцией. И каждая начнёт народу на свой лад мозги заси…ать. И чего получится? Правильно: ничего хорошего. Полная неразбериха. Так что это ещё очень большой вопрос: лучше с ними, другими, народу будет или  хуже, чем с коммунистами. А они появится. Обязательно. Свято место пусто никогда не бывает. Поэтому все эти козлы-диссиденты, вражьи голоса… - и вдруг замолчал, задумался.
- Мне один очень мудрый человек однажды сказал: слугами не становятся. Слугами рождаются. Как и хозяевами. Вот и недовольные эти, они кто? Слуги, шавки подзаборные. Только на кого гавкают? На страну свою, на Родину! Это же
как надо мозгами набекрень завернуться, чтобы землю, на которой и ты родился, и отец твой с матерью, и деды с прадедами, гавном поливать! И, больше того, этим поливанием гордиться! Ну это разве не уроды, а?
- Народ другой был, - помолчав, сказал Коробец. – Нет-нет, Андрей – ты уж позволь мне по-стариковски без отчества тебя называть? – не собираюсь я вас, сегодняшних, хаять, что и бездушные вы, и чёрствые, и идеалов у нас нет. Нет. Просто мы были одни, а в  -другие.
- Да, Игнат Степанович,  понятное объяснение, - хмыкнул Андрей. – Только таким вы тоном это произносите, что нетрудно догадаться, что не особенно-то вы нами, сегодняшними, довольны.
- А я и не скрываю, - согласился Коробец. – Вот идеалов у вас сейчас действительно нет -  а они нужны, нужны обязательно! Без веры жить нельзя! Хоть в партию верь, хоть в Бога, что в чёрта, но верить надо! Правильно говорят – бойся равнодушных и тех, кто ни во что не верит и никого не боится!
- Бояться тоже радости мало, - поморщился Андрей.
- Мало, - кивнул Коробец. – Но надо. И в первую очередь самого себя бойся.  Бойся, что нагрешить можешь. Будешь бояться, тогда и грешить не будешь.
- Чего-то тебя, Игнат Степаныч, на высокие материи потянуло, - хмыкнул Власов.
- Брось, Вась, при чём тут материи! Я как-то на днях вражий голос послушал. Ну, «Голос Америки». Так ведь они же прямо лютой злобой исходят, слюнями своими погаными захлёбываются, только бы нас в гавно лишний раз окунуть! Был я в этих самых Штатах, ездил от области. Посмотрел на оплот, мля, цивилизации и демократии. У них у самих там хер чего творится -  а нет, про себя плохого не говорят. Всё хорошо, все довольны, все смеются! Великая держава! Никого сильнее в мире нет! А когда их немцы в декабре сорок четвёртого в Арденнах начали драть как последних сучек, то Черчилль с Рузвельтом сразу в ноги к Сталину бросились: отец родной, выручай! Не дай погибнуть, наступай! Они нам тогда все оперативные планы спутали этим  своим позорным драпаньем!
- Да, вояки из них… - продолжил Коробец, приняв на грудь очередную рюмку. От воспоминаний и от