Дом на Советской.

      Рудянка – страна поворотов. Так сказал отец Константин, один из трех священников, с которыми я когда-либо был знаком. И ведь верно. Пока её проедешь, эту Рудянку, восемнадцать поворотов встретятся тебе на пути. Так и вьётся, выписывая замысловатые коленца и меняя названия улиц, дорога от креста до креста. Один крестик стоит на въезде, другой на выезде. Дорога спускается с длинной-предлинной горы, проходит мимо магазина со странным названием Китай и поднимается в другую гору поменьше. Почему этот магазин, деревянный домик, обложенный кирпичом, так экзотично называется – об этом история умалчивает. Баба Зоя говорила, что в тех краях жил какой-то дедушка Китаев. Но я что-то слабо верю в этого мифического дедушку. Тогда почему магазин назвали Китаем?
         Может быть, его так назвали из-за  китайцев. Воевал здесь на Урале в гражданскую красный командир Чжэнь Фучень со своим отрядом. На Урале и погиб он, невообразимо далеко от своей родины. А в двадцатые, как рассказывала бабушка, ходили по уральским сёлам китайцы-разносчики. Чем уж там торговали эти китайцы, не запомнила баба Зоя. Помнила только, что бегали за ними ребятишки и дразнились:
-Ходя, на соли!
«Ходя» - это кличка такая, так китайцев называли. А про соль кричали потому, что китайцы всё без соли едят, и им должно быть противно и обидно, когда кричат про ненавистную соль.
         Нейво- Рудянка – это моя малая уральская Родина. У нашего новоуральского поэта Михаила Белоусова есть стихи о Рудянке. Он тоже родился здесь. Мне кажется, что до него никто не посвящал Рудянке поэтических строк. Может быть,  он не обидится, если я буду изредка вставлять в свой рассказ и его строчки.

Я сегодня напьюсь, видно, пыл не угас
И в Рудянку влюблюсь, может, в тысячный раз.
Здесь родные друзья, здесь любимый покос,
Здесь Россия моя, здесь родился и рос.

          Дорога  поднимается в маленькую горку  и выпрямляется. Здесь она носит название Советской улицы. А дом на улице Советской, бабушкин дом,  вот и он. Обыкновенный деревенский дом на три окна. Светло-розовые ставни с рисунком.  Коричневая железная крыша, почерневшие от времени ворота. Палисадник, где растут оранжевые лилии–саранки. И две таблички над воротами. На одной по трафарету написано просто «Советская 21». На другой более подробно. Сверху «№21», а пониже «Улица Советская». Чугунная дверная ручка. Она старинная и очень гладкая. Отполирована прикосновением множества ладоней.
          Вот, в этом доме и живут мои герои. А кто они, эти самые герои? Это мои «сродники и предки». Бабушка моя, баба Зоя, дед Борис, сестра бабушки, баба Катя и её сын Валерий, прабабушка, баба Таня и прадед Павел Георгиевич. И ещё более далёкие предки, вплоть до пра-пра-прадеда Потапа. Хотя, конечно, далёкие предки в этом домике не жили, но они тоже жили здесь, в Рудянке. И ещё, конечно, мои отец и мать, жена и сын, да и я сам тоже.
       Все они – мои герои, обо всех я расскажу или просто упомяну в своих рассказах. Вот я сказал – живут. Но многих из них уже нет с нами. Люди-то умерли, а литературные герои, те живут. Живут на бумаге.  Живут, пока кто-то о них читает. Я хочу, чтоб они жили долго, мои герои.
       Правда, живут мои герои уже в чужом доме. Продали мы его, теперь у этого домика другие хозяева. Помните одного персонажа из фильма «Гараж», который «Родину за машину продал»? Родину, значит дом, в котором жили его предки. Вот и я такой же. Продал дом, купил машину, а теперь езжу мимо, да оглядываюсь.
       Однажды не осталось в живых никого из наших, из тех, кто жил в этом доме. И дом надо было продать, пока его не разворовали, не разграбили. На родине предков у нас было два дома. Вот этот, который я описываю, и ещё один, наш, который мы с женой купили сами. Продать решили тот, что был  менее защищён от воров.
      Урал, как сказал один умный писатель, это место встречи. Это заметно во всём, и даже в типах  уральских построек. Здесь встретились два традиционных типа застройки. Северный тип, когда и дом, и все хозяйственные постройки стараются сделать под одной крышей. Такой дом удобен зимой, потому что не нужно чистить от снега дорожки в хлев, сарай или в баню. Зато в таких домах нет дворов, нет солнца и всегда темно. А вот  тип построек, характерный для центральной России. Снега там зимой гораздо меньше, поэтому все постройки стоят отдельно друг от друга. Отдельно дом, отдельно сарай и всё остальное тоже на некотором расстоянии друг от друга. Традиционный уральский дом взял что-то и от того, и от другого.
      В бабушкином доме всё тоже вместе, всё под одной крышей. Дом и сени, чулан, крытый двор и две стайки, где сначала жили козы, потом кролики. Дровяной сарай, в конце которого был выкопан погреб. Всё это расположено по трём сторонам небольшого и солнечного открытого дворика. С четвёртой стороны двора, соединяя дом и дровенник, стоят массивные ворота на трёх толстых лиственичных столбах. Ворота – гордость дома. Вот и весь он, уральский дом. От северного жилища взял он свою компактность, а от центрально-русского – небольшой двор, где изредка живёт солнце. Из-за этого-то дворика и оказался бабушкин дом хуже защищённым от воров. Ворам достаточно было залезть во двор, а там они могли орудовать как угодно, не опасаясь, что их увидят с улицы. Второй наш дом, наглухо закрытый со всех сторон, да ещё и с решётками, был гораздо надёжнее.
       Воры деревенские – это такая порода людей, которых почему-то не сильно разыскивает милиция. До наступления рыночных реформ их или совсем не было, или они были какими-то другими. Раньше их и не боялись. Вставит баба Зоя вместо замка какую-нибудь щепочку или веник и идёт по своим делам. Люди ходят мимо, видят – веник, значит, хозяйки дома нет. И стучаться незачем. Да и что было воровать у пенсионерки? Деньги все на книжке, а золота, магнитофонов, хрусталя, фотоаппаратов и прочих ценных вещей у бабы Зои сроду не было.
         К магнитофонам у бабы Зои отношение вообще было резко отрицательное. Однажды я приехал к ней с этюдником на ремне. И она уже готовилась отругать меня, приняв этот этюдник  за магнитофон. Зато бабушка охотно слушала радио.
-А чтобы знать, если война начнётся – объясняла мне она.
          С наступлением же «новой эры» тащить стали всё, что раньше никогда ценностью не считалось. Ковры и старые плоскогубцы, эмалированные вёдра и алюминиевые ложки, умывальники, электрические плитки  и железные тиски. А если удастся, то и проводку со стен обдерут. На любом рынке есть неприметный такой контейнер или прилавок, на котором торгуют старьём. Скорее всего, именно туда и поступает всё украденное.
         Если что-то украдут – это полбеды. Беда, если что-то в доме разломают или сожгут. У Михаила Белоусова есть хорошие стихи о заброшенном отцовском доме.
Вот тут-то бы и вставить эти строчки. Но я перерыл весь Интернет, а строчек Белоусова не нашёл. А ведь он написал самую лучшую, самую красивую песню о Новоуральске. В сети же только одни упоминания: «Был Белоусов, пел песни о Новоуральске, о Рудянке, о доме, был встречен бурными аплодисментами». Но самих текстов нет. Может быть, автору и неудобно выставлять свои стихи в Интернете. Но почему этого не сделают какие-нибудь деятели, отвечающие за развитие и популяризацию  культуры в городе? Ведь эти стихи были опубликованы. Если когда-нибудь где-нибудь я их обнаружу, то непременно вставлю сюда.
           Говорят, что прочитав эти строчки, воры перестали лазить в его дом.  Так что вот я пишу, а сам потихоньку думаю. Вдруг и мне свой дом удастся обезопасить. Прочитают воры мой рассказик, и проснётся в них дремлющая совесть. Но это вряд ли. Не получится у меня как у Белоусова. Поэтическая строка действует гораздо сильнее прозы. А я лучше таймер куплю, чтоб свет по ночам включал, когда нас в доме нет.
        Бабушкин дом построил в двадцать девятом году один «сталинский сокол». То ли прокурор, то ли ещё какой-то начальник. Так об этом говорит семейное предание. Под будущее своё жильё этот «сокол» занял целых два участка.  С одного из участков он якобы согнал какую-то несчастную ни в чем неповинную старушку. Этот злодей даже, говорят, разрушил её домик. За  давний грех неизвестного нам функционера бабу Зою изредка укоряли соседки:
-Вот, два места захапали.
А я до сих пор понять не могу. Неужто в двадцать девятом году в Рудянке были прокуроры? Прокурорам, как я думаю, полагается жить в городах, а никак не в маленьких заводских посёлках. Так что, может и врёт семейное предание.
      Самым грозным для простого жителя начальником в сталинское время был налоговый инспектор. Кстати, то, что Рудянка имела своего налогового инспектора, тоже представляется мне невероятным. Налоговым инспекторам, как и прокурорам, не место в маленьком посёлке. Но инспектор был, и это уже не предание. Баба Зоя его очень боялась, а люди ненавидели  лютой ненавистью. И однажды зимой приморозили ему ворота, чтоб он не мог выйти. Инспектор ходил и смотрел, не занимается ли кто, как бы мы сейчас сказали «незаконным предпринимательством». Например, не шьёт ли чего-нибудь на продажу. А если шьёшь для себя, то как потом докажешь, что для себя, а не на продажу. Баба Зоя шила и для себя, и на продажу. Поэтому она всегда со страхом прислушивалась, не ходит ли кто под окнами. У инспектора была привычка заглядывать в окна и смотреть, не занят ли кто «худым делом».
       А на месте снесённого старухиного домика сталинский злыдень-прокурор устроил сад. Посадил липу, американский клён, сирень и черёмуху. И много-много кустов малины. Деревья разрослись, стали густыми, а по малиннику я ходил как по настоящим джунглям, продираясь сквозь колючие ветки.
        Однажды я рассказывал про этот сад второму из своих знакомых священников, отцу Фоме.
-Ну, какой же это сад? – сказал отец Фома – Если там только малина, то это огород.
Для него, уроженца жаркого Самарканда, садом было место, где растут настоящие плодовые деревья. Мы же, люди северные, были рады и такому.
        Когда началась перестройка я, в то время студент художественного училища, постоянно лазил по саду, собирая малину в банку. Сам не ел, всё в баночку, всё на продажу. Тогда мы всей семьёй со страстью кинулись торговать. Торговали картошкой, луком, хреном, ягодами, горохом. С рассветом отправлялись на автобусе в Кировград  и там располагались на бойком месте, у большого продовольственного магазина. Меня завораживал и сам процесс торговли, и её результат. За два – три часа можно было наторговать двадцать пять, а то и тридцать рублей. Ровно в два раза больше, чем была моя стипендия в училище.
        Иногда, когда нас уж очень одолевали практические соображения, мы хотели вырубить свою сирень, так как она  только «место занимает», да ещё и «затеняет всё». Якобы из-за этой сирени  и картошка плохо растёт. Каждый год хотели, да всё у нас до топора дело не доходило. Руки не подымались на эту благоуханную и кратковременную красоту. Кстати, сирень для рыбака – дерево важнейшее. Она показывает, когда клюёт окунь. Так и говорят: «Сирень цветёт – окунь клюёт».
       А ещё в саду у нас был зарыт клад. Отец говорил мне, что под старой калиной земля проваливается. И вода там не задерживается, быстро уходит в землю. И если раскопать это место, то