Было ли у нас время для эволюции?

скажем, «жираф». Мало того, что это само по себе представляется маловероятным, но для новоиспеченного вида возникает новая проблема: а как ему, бедняге, размножаться, ведь со своими предками «в ЗАГС он уже пойти не может»? Для того чтобы такая «мегамутация» имела шанс на сохранение, необходимо, чтобы в нужном месте в нужный час возникла точно такая же мутация, причем у особи противоположного пола. Да еще необходимо, чтобы они «соизволили» скреститься, дать плодовитое потомство для закрепления этой мутации, причем новоявленная мутировавшая особь не должна погибнуть «жирафенком». Всё это представляется совсем уж невероятным. Сам Дарвин, смутно догадываясь о проблемах с «мегамутациями», как мог, открещивался от слишком больших вариаций внутри популяции, еще даже не зная, на тот момент, такого термина (он возникнет позже).
Словом, если говорить серьезно, в пределах одного гена должно возникнуть минимум две последовательных мутации, чтобы эффективно оградить новый вид от родительского. Первая мутация способна свободно скрещиваться с родительским геном, поэтому имеет шанс на размножение, вторая мутация может свободно скрещиваться с первой мутацией, но уже не может скрещиваться с родительским геном.

Второе. Предположим, что в рамках нашего единичного гена возникло сразу две мутации, обе полезные, обе совершенно необходимые. Предположим также, что обе мутации имеют безудержную тягу к размножению. Начав свое распространение с двух концов популяции, эти две мутации когда-то обязательно встретятся, возникнет дилемма: кто должен взять верх (так называемая дилемма Холдейна)? Две мутации в одном гене не могут захватить всю популяцию одновременно. Невозможно одновременно лысеть и повышать кучерявость. Если мы хотим сохранить обе мутации, они должны захватить популяцию последовательно, друг за другом.
То же самое относится к мутациям, находящимся в разных генах. Невозможно вести эффективный отбор по двум разным признакам одновременно, иначе получим кашу – в популяции будут присутствовать все гены, как первоначальные, так и мутантные, и все будут укладываться в рамки вида «человек».

Попробуем оценить, сколько поколений потребуется для того, чтобы мутантный аллель вытеснил полностью свой родительский вариант. Как я уже говорил, в популяционной генетике данный вопрос исследован весьма подробно. Но «мы пойдем другим путем». Мы пойдем таким путем, какого в природе не бывает, мы создадим себе самые жесткие условия, которые только можно придумать.

Среди эволюционистов принято придавать очень большое значение фактору изоляции.
Это и понятно. Во-первых, факты говорят о наличии совершенно уникальных видов на изолированных островах, во-вторых, совершенно понятно, что в изолированной (а значит немногочисленной) популяции новый мутантный ген быстрее захватит всю популяцию.
Но опять возникает коллизия: в малочисленной популяции гораздо больше шансов на то, чтобы мутантный ген захватил всю популяцию, но гораздо меньше шансов, чтобы нужная мутация возникла вообще.
Если говорить не об одной мутации, а о целой «команде» мутаций, то сама интуиция подсказывает, что должно существовать какое-то оптимальное количество особей популяции, которое обеспечивало бы, с одной стороны, возможность возникновения нужных мутаций, с другой стороны, возможность их распространения на всю популяцию.
Мы не будем здесь заниматься исследованием этого вопроса, тем более, что кто-то когда-то этот вопрос уже наверняка исследовал. Мы примем без доказательств тот факт, что наиболее оптимальной является численность популяции в 100 000 особей. При вероятности возникновения спонтанных мутаций один к 100 000 на один ген на одно поколение, будем считать, что нужная мутация в данной популяции будет возникать сразу, по мере необходимости, чего в природе, конечно же, не бывает.
Отбросив все математические формулы, предположим, что единожды возникшая мутация будет распространятся в популяции в геометрической прогрессии, с каждым поколением удваивая свою частоту. Между прочим, это будет означать, что когда мутантный ген захватит половину популяции, то уже в следующем поколении он вытеснит полностью родительский ген и останется единственным в популяции.
«Так не бывает! – вскричат эволюционисты. – Такого жесткого отбора не может быть в природе вообще!»
Сам знаю, что не бывает, но у нас пусть будет.
Несложно посчитать, что при таких жестких условиях отбора мутантный ген захватит всю популяцию из 100 000 особей через 17 поколений. Плюс потребуется одно поколение для того, чтобы мутация сперва возникла вообще. Округляем, получаем 20 поколений на полное вытеснение новой мутацией первоначального гена.

Как мы уже установили ранее, новая мутация должна полностью вытеснять первоначальный ген – только тогда будет обеспечено эффективное видообразование, при этом новые мутации не могут захватывать власть в популяции одновременно, они должны следовать друг за другом. Если в природе будут сохраняться все гены, как мутантные, так и родительские, то мы получим полную кашу, которую, по-видимому, сейчас и наблюдаем в природе на примере вида «человек».
Если все эти рассуждения были верны, то в популяции вида «человек» в течение одного миллиона лет могло закрепиться (с полным вытеснением генов Адама и Евы) максимум 2500 мутаций (результат деления 50000/20).

Достаточно ли мутаций для видообразования?

2 500.
Это вторая цифра после 0,60, которая лично у меня вызвала просто потрясение.
2 500.
Много это или мало?

Еще и еще раз хочу напомнить, что 2 500 мутаций – это те мутации, которые полностью вытеснили из популяции первозданные гены. Общее количество всех остальных мутаций, конечно же, огромно. Они миллиардами вбрасываются в популяцию, но также миллиардами из нее вымываются, не оставляя следа, вместе со своими немногочисленными, зачастую единичными, носителями. Либо сохраняются в качестве аллелей первозданных генов, обеспечивая огромное разнообразие внутри вида «человек», но обладатели всех этих мутаций остаются в рамках вида.

Итак, много это или мало?
Попробуйте на одной странице энциклопедии сделать 2500 осмысленных замен, так, чтобы данная страница стала напоминать страницу из другой энциклопедии. Хорошо, одну страницу так изменить можно, но их минимум 30 000 на каждого человека, 30 томов энциклопедий по 1000 страниц – целая библиотека, не каждый человек за всю жизнь столько прочитает.
Можно предположить, что данные мутации являются очень значительными, и каждая в одиночку способна радикально изменить целый ген. Но тогда придется отказаться от идеи «постепенного накопления самых незначительных вариаций». И товарища Энгельса с его «влиянием труда на становление человека» придется отправить на пенсию. Если не куда подальше, пусть отдохнет - заслужил.
И еще. В таком случае придется признать, что не так уж сложно искусственно создать новый вид даже уровня вида «человек». Действительно, неужели настолько сложно было бы при помощи методов генетической инженерии создать эти требуемые 2 500 мутантных генов и ввести их в геном исходного вида?

2 500.
Когда я получил эту цифру, мне стало совершенно ясно, что ни мутации, ни мутации в совокупности с отбором не могут обеспечить эффективного видообразования. Во всяком случае, не могут обеспечить постепенность видообразования.
И вспомнилось студенчество.

«Воспоминания о студенчестве»

Когда-то, еще будучи студентом, я поделился с одним своим товарищем (прим. П.М.: речь идет обо мне, автор подкалывает — таким было первоначальное название моей книги «Встретимся на «Сковородке» (воспоминания о Казанском университете) мыслями, что при изучении дарвинизма (эволюционной теории) у меня возникают те же ощущения, что и при изучении научного коммунизма, а именно: что-то здесь не так.

После того, как он в очередной раз добросовестно взахлеб пересказал мне основные положения Дарвина, я спросил его:
– Ну, хорошо. Представь, что ты пришел в огромную библиотеку. Миллионы томов. Ты спрашиваешь директора: откуда такое богатство? А он тебе говорит: «Вы знаете, любезный, у нас раньше всего этого добра не было. Была только одна книга – «Война и мир». Но у нас были миллиарды машинисток и несколько миллиардов лет в запасе. Машинистки перепечатывали и перепечатывали «Войну и мир». Естественно, иногда ошибались. Глупые ошибки мы отбрасывали, но подающие надежду – оставляли. Затем машинистки перепечатывали уже ошибочные, но «подававшие надежду» варианты. И... опять ошибались. И все это повторялось и повторялось. «И так постепенно, за миллионы лет эволюции, в результате постепенного накопления самых незначительных изменений», из одной книги «Война и мир» родились и «Евгений Онегин», и «Братья Карамазовы», и даже «Идиот».
Я спросил товарища: ты бы в это поверил?
– Никогда бы не поверил.
– А вот в теорию Дарвина ты, дружище, веришь…

И еще одна мысль не давала мне покоя в отношении теории Дарвина.
Правильная идея, если она действительно правильная, сразу же дает революционный взрыв открытий и изобретений. Полвека прошло с открытия радиоактивности – и уже взорвали атомную бомбу. Не прошло и ста лет с открытий Менделя – уже расшифровали структуру ДНК и генетический код. Считай, всего «позавчера» обнаружили радиоволны – как, глядишь ты, уже тебе и цифровое телевидение, и сотовые телефоны.
Книга Дарвина была опубликована более 150 лет назад, а мы и сейчас                топчемся на том же самом месте. Кроме суперзаумных слов и громоздких терминов ничего нового не придумано. Ни-че-го. Между прочим, зачастую сама по себе сложность терминологии говорит о слабости идеи…      
       
Новое прочтение старой информации

Будем условно считать, что нам удалось доказать, что временного отрезка в один миллион лет совершенно недостаточно для того, чтобы мутации, даже в сочетании с отбором, могли существенно изменить популяцию человека или другого живого существа, время одной генерации которого сравнимо с временем генерации человека.
Могут возразить, что достаточно лишь расширить временной интервал и тогда все встанет на место.
Но не все так просто.
Во-первых, слишком уж сильно расширить временной интервал не удастся – ведь самые первые млекопитающие возникли всего около 70 миллионов лет назад.
Во-вторых. Представим, что нам удалось доказать, что какое-то событие (скажем, падение метеорита на определенный остров) совершенно невозможно за период длиной в один год. Можем ли, мы в таком случае, ожидать, что временного отрезка длиной в 70 лет будет достаточно, чтобы на этот остров упали тысячи и тысячи метеоритов? Нет, конечно.

Могут возразить, что человек – существо уникальное. То, что справедливо в отношении человека, не является справедливым для других живых организмов.
Тоже очень спорный вопрос. Скажем, для таких животных, как слоны, носороги, жирафы ситуация выглядит еще более безнадежной. Этих животных только в силу их размеров никогда не могло быть много, их поколения меняют друг друга также очень медленно. У них было еще меньше шансов на «постепенное накопление самых незначительных вариаций». Тем не менее, они все-таки как-то