Тайна Микулы Селяниновича

бога почитался и балтийскими славянами.
    В основу образа Микулы Селяниновича тоже легли представления о каком-то боге. Но имя это христианское и, скорее всего, оно принадлежало основателю города Микулина или основателю династии ободритских князей, с которым в народной памяти связали языческое предание о князе-пахаре. Некоторые сопоставления приходят на ум из таких строчек былины:

    “Присошечек у сошки серебряный,
    А рогачик-то у сошки красна золота”

    Геродот рассказал скифское предание о том, как на землю с неба упали три золотых предмета: плуг, секира и чаша, доставшиеся некоему Колаксаю, ставшему после этого правителем тех мест (Геродот “История”, кн. IV.5, с. 258, М., 2006). Так не от того ли золотого плуга происходит драгоценная соха Микулы? Ведь скифы не пахали, они были кочевниками, предание о плуге могло принадлежать только осёдлым народам, ставшими предками славян. В видоизменённом виде оно записано в Ипатьевской летописи и приурочено к царствованию Сварога:

    “И бысть по потопЪ и по раздЪленьи языкъ, поча царьствовати <…> Феоста, иже и Саварога <…> въ время царства его, спадоша клЪщЪ c небесЪ, нача ковати оружье, прЪже бо того палицами и камениемь бьяхуся”
                    (Ипатьевская летопись, РЛ, т. XI, с. 200, Рязань, 2001)

    Ну не плуг, а клещи, и не золотые, а железные, но общее содержание сохранилось: дар верховного бога людям, сброшенный им с неба на землю. Если традиция не прерывалась тысячи лет, значит, и население Среднего Поднепровья тоже не менялось. Скорее всего, это были венеты – крупнейший из праславянских народов и прямые предки балтийских славян. А имя Колаксай (Солнце-царь) понятно и по-славянски. И плуг на Руси продолжали почитать: ещё в XVII веке сохранялся обычай в ночь на Крещение “кликать плуги” с пением языческих песен (cхиархимандрит Иоанн (Иван Сергеевич Маслов) “Обрядовая сторона праздника Крещения Господня в Древней Руси” // “Журнал Московской Патриархии”, 1994, № 1, с. 73). Из всего населения Древней Руси наибольшее сходство с жителями Скифии обнаруживают среднеднепровские поляне:

    “На юге европейской части СССР обнаруживается определенная линия преемственности: племена степной полосы эпохи бронзы (исключая трипольцев) — скифы лесостепной полосы — население черняховской культуры — поляне”
                    (Т.И. Алексеева “Этногенез восточных славян по данным антропологии”, МГУ, 1973, с. 256);
    “Поляне являются, по-видимому, той единственной группой славян, в которой проявляются антропологические черты скифов лесостепной полосы”
                    (Т.И. Алексеева “Славяне и германцы в свете антропологических данных” // “Вопросы истории”, 1974, №3, с. 62).

    Перечисляя народы, населявшие Скифию, древнегреческий историк Геродот между ализонами и неврами поместил скифов-пахарей, “которые сеют хлеб не для собственного потребления, а для продажи”, а между Южным Бугом и Днепром – скифов-земледельцев (Геродот “История”, кн. IV.17-18 // “Древняя Русь в свете зарубежных источников”, т. I. “Античные источники”, с. 40, М., 2009). Исследователи высказывали недоумение по поводу использования этих терминов, ведь слова “aroteres” и “georgoi” в греческом языке являются синонимами. Объяснить такую тавтологию можно тем, что греки переосмыслили какое-то местное название, сходное по звучанию с греческим словом, тем более что эти народы и в самом деле занимались земледелием, а собственно кочевые скифы жили восточнее (П.Н. Ушаков “К походам урартийцев в Закавказье в IX и VIII вв. до н.э.” // “Вестник древней истории”, №2, 1946, с. 42; В.И. Абаев “Геродотовские Skythai georgoi” // “Вопросы языкознания”, 1981, №2, с. 74-76).
    Антропологическое сходство полян с населением скифского времени служит доказательством непрерывности заселения Среднего Поднепровья праславянами с глубокой древности. Одно из летописных свидетельств может указывать на аналогов геродотовских георгиев, обеспечивших преемственность между античной эпохой и средневековой Русью: “Славяне, живусчие по Днепру, зовомии поляне и горяне…” (“История Российская”, ч. I, гл. 4 // В.Н. Татищев “Собрание сочинений”, т. I, с. 110, М., 1994). Полян летописец считал пришлым народом: “Такоже и ти СловЪне пришедше и сЪдоша по ДнЪпру и нарекошася Поляне” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 5, Рязань, 2001). То есть, это горяне составляли большинство населения Поднепровья и на них потом перешло имя полян. По сравнению с древними георгиями, в их названии поменялся только суффикс, но оно осталось узнаваемым. Ещё с горянами можно соотнести харинов из сочинения Плиния: “… варинны, харины и гутоны” (Гай Плиний Секунд Старший “Естественная история”, кн. VI. 99 // A.B. Подосинов, М.В. Скржинская “Римские географические источники: Помпоний Мела и Плиний Старший”, с. 179, М., 2011). Различие лишь в произношении, да и жили харины в Южной Прибалтике, в период раннего средневековья сплошь заселённой славянами. В общем, праславяне издавна обитали поблизости от скифов, общались с ними, воевали и торговали, потому-то Геродот и включил их в круг скифских племён.
    Как ещё доказать божественное происхождение Микулы? На Руси существовал обычай завивать пучок несжатых колосьев на бородку миколину или велесову. Видимо, Микулу сопоставляли с Велесом – должно быть, их функции были сходны. Подобный обычай известен и в Германии – там колосья посвящали Одину (А.Н. Афанасьев “Поэтические воззрения славян на природу”, т. I, с. 357, М., 1995), но ведь половина Германии расположена на славянских землях. Так что это обычай именно славян, продолжавшийся со времён древних венетов. Но и различие между Микулой и Велесом тоже заметно.
    В былинах Вольга и Волх считаются тождественными. При этом Микула встречается только с Вольгой, а с Волхом – никогда. Это можно объяснить тем, что сюжет былины “Вольга и Микула” сложился ещё в Южной Прибалтике и попал на Русь уже готовым. Казалось бы – какая разница? Если бы не один нюанс: когда родился Волх – “на небе просветя светел месяц”, когда родился Вольга – “закатилось красное солнышко” (былина “Вольга”), другой вариант – “воссияло солнце красное” (былина “Вольга и Микула”). Видно, что под влиянием Микулы связь Вольги с лунным культом исчезает и вытесняется культом солнца. Микула произошёл от солнечного божества. А Велеса люди узнавали в очертаниях рогатого месяца: это “гнедой тур – золотые рога”, тот самый, в которого превращался Волх. По ночам Велес шествовал по небу, звёзды – это его стадо.
    Не слишком понятна история с лошадью Микулы. То он на ней пахал, а то – сел верхом и отправился в военный поход, при этом обогнав Вольгу со всей его дружиной. На пахотных лошадях не воевали, а на боевых не пахали. Можно бы связать эту историю с культом лошади. Действительно, этот культ достался славянам в наследство от венетов, которые знали толк в лошадях и вывели много пород различного назначения. В Европе только у славян сохранялся культ коня. Исключение – Слейпнир, восьминогий конь Одина, но его следует считать заимствованием. Потому что конь – не паук, двойной набор ног ему не положен. Скорее всего, скандинавы буквально поняли изображение бегущего коня. У балтийских славян при храмах содержались священные кони (“Мифы народов мира”, т. II, с. 420, 524, М., 1992), но и белый конь Свентовита, и белый конь Радегаста, и вороной конь Триглава были боевыми. Пахотных лошадей не почитали. Но кобылка Микулы на пахотную лошадь ничуть не похожа:

    “А тут сели на добрых коней поехали.
    Как хвост-то у ней разстилается,
    А грива-то у ней завивается”
                    (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, т. II, №156, с. 521, С.-Петербург, 1896)

    Больше всего былинная кобылка похожа не на живую лошадь, а на облако или тучу. Вот облака на ветру действительно и расстилаются, и завиваются. Человеческая фантазия находила в изменчивых клочьях тумана привычных живых существ, населяя ими небесный мир. Именно облачная лошадь и должна служить небесному богу.
    Вольга уступил Микуле в конском состязании (хотя никакое это было не состязание, а просто совместная поездка), но Святогор и пешего Микулу не смог догнать. Значит, дело вовсе не в лошади, а в самом Микуле. Во время пахоты он точно никуда не торопился, но Вольга и его дружинники три дня не могли настичь таинственного пахаря. Слышали его голос, слышали звуки работы, торопили своих коней и едва на третий день всё-таки добрались до цели (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, т. II, №156, с. 517-518, С.-Петербург, 1896). Да и то лишь потому, что дружину возглавлял князь-чародей, простому человеку такое предприятие и вовсе не по силам. Сверхъестественная быстрота была характерным свойством самого Микулы, а лошадь появилась уже под влиянием русской фольклорной традиции.
    Другое свойство Микулы – его невообразимая, нечеловеческая сила. Для Вольги-то, может, оно и не особо удивительно, ну так он же богатырь, зато для обычного человека подобное зрелище выглядело как чудо-чудное, диво-дивное:

    “– Да сам-то молодец я садился ровно сорок пуд”
                    (“Онежские былины, записанные – Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, т. I, №32, с. 223, С.-Петербург, 1894)

    “Что пашет ратные,
    Сырые дубья выарыват,
    А пни-де коренья валит в борозду”
                    (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, т. III, №255, с. 317, С.-Петербург, 1900)

    “А тут Микулушка пахал да орал:
    Сосенки да елочки в (борозду) валил”
                    (“Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, т. I, №69, с. 384, М., 1909)

    Микула огромен и его работа несопоставима по масштабам с людскими деяниями. Объяснение тут одно – Микула не человек (как и Вольга), а бессмертная сущность высшего порядка, события былины происходят вне рамок земного мира и недоступны человеческому разумению. Ещё одно наблюдение: хоть Микула и пашет, но не хлеб его интересует. Свои планы он озвучил так:

    “Ржи напашу, в скирды складу,
    В скирды складу да домой выволочу,
    Домой выволочу, дома вымолочу.
    Драни надеру да то я пива наварю,
    Пива наварю, мужичков напою,
    Станут мужички меня покликивати:
    – Ай ты молодой Микулушка Селянинович!”
                    (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, т. II, №73, с. 10-11, С.-Петербург, 1896).

    Кормить людей Микула не собирается, зато он намерен напоить их допьяна. А зачем? Хмельные напитки издавна использовались как ритуальные. Их пили не ради одного опьянения – это был способ связаться с потусторонним миром, чтобы посоветоваться с умершими предками, узнать желания духов природы, а позднее и волю богов. Фантастические видения люди воспринимали как странствия души. Пиво тоже первоначально выполняло роль священного напитка наподобие индийской Сомы или Амриты. И это была важная роль: без общения с богами люди не знали, как построить свою жизнь, скорее можно обойтись без хлеба. В былине опьяневшие “мужички” начинают призывать своего бога (“покликивати”), происходит нечто вроде камлания. Поскольку сам Микула в урожае не нуждался, то