Сатирицид рассказ пятый

никогда не слышал ни одного матерного слова. Ругался он не авторитетно, будто понарошку. Его знания в области арго и городского жаргона выше "японой матери" не поднимались, а скромность, воспитанность и общественное положение требовала "япону мать" часто переименовывать в "японского городового". Разве можно серьезно сердиться или расстраиваться отцу с "японским городовым" на устах?

 Ленька Панин пытался разобраться в этимологии отцовского выражения:

 - Городовых в Японии не бывает, там одни самураи, камикадзе и харакири живут. Следовательно, японский городовой - это миф, вымысел. А, если японский городовой - вымысел, то это - не выражение, а всего лишь междометие, или еще что-то такое, что мы еще не проходили на уроках родной речи. Или проходили, но я не запомнил.

 Старший брат был более категоричен:

 - Если папа упомянул японского городового, то где-то в Японии кто-то обязательно икнет и у него покраснеют уши, потому что папа никогда не ошибается.

 - Если папа говорит, что японский городовой - не миф и не междометие какое-нибудь, то у него тоже могут быть глисты?

 - Не интересовался. Спроси сам у него.

 - У кого спросить? У японского городового?

 - А-а, так ты вот кого имеешь ввиду. Нету у них глистов. Они мало едят, в основном, рис. У них есть палочки. Называются "палочки Коха". Ими они и едят. Палочки Коха есть, а глистов нет. Это точно. Как клятва землей.

 - Мама, купи мне палочки Коха! - домогался вечером Андрейка: - И рису побольше свари. Буду избавляться от глистов!

 - Так, опять к брату с дурацкими вопросами приставал? - начинала заводиться мама, точно по сигналу вечернего горна: - Хорошо. Вон там, в углу стоит палочка Коха с намотанной на ней половой тряпкой - принеси ее. Сейчас я устрою глистам сотрясение головного мозга, и брату перепадет. Дружно сядешь с братом и палочкой Коха в ванну отмачивать задницы ледяной водой и навсегда забудете о милитаристской Японии после экзекуции.

 Отец шутил: Сталина на нас нет. Полнейшая неразбериха всегда царила в российском языкознании уже потому, что у истоков этой бестолковой науки стояли языковеды с нерусскими именами. Эти иностранцы считали высоким штилем в литературном слове то же, что русский мужик слышал от барина рафинированный барский мат и находил ему свое правильное применение. Вымирал народ, но значение заимствованного от барина и адаптированного к интеллигентской среде крестьян черноземья слова оставалось неизменным.

 Андрейка нашел убедительное доказательство тому в книге "Русские народные сказки" под редакцией Шнайдера и Фантоцци, и тыча пальцем в напечатанное слово, требовал у брата разъяснений:

 - Почему "еть" хотят все, а наследники получаются не у всех?

 - Вот, зануда! - злился старший брат на тугодума: - В сказке же сказано: "Не поваляешь - не поешь! То есть, не поваляешь девку - и ее не... Впрочем, тебе рано еще это знать. Читай что-нибудь попроще, например, "Мать" Горького. Он, Горький, даже однажды сказал: "Велик и могуч русский синтаксис!"

 Андрейка быстро в уме сократил непонятное слово "синтаксис" по аналогии с "еть".  Получилось - "сисис". Ни туда - ни сюда. Но, как полноправный носитель русского языка, догадался, что значение слова связано с понятием о существе, страдавшим недержанием мочи и огромной женской грудью, а также - тайным агентом, выполнявшим особо секретное задание в тылу врага по развращению и вербовке учеников младших классов средней школы №13.

 Это озарение подстегнуло его ближе ознакомиться с произведениями пролетарского писателя, чтобы расшифровать коды и обнаружить местонахождение хорошо законспирированного "сисиса".

 Но Горький сразу делиться секретами не хотел, чем возбудил в Андрейке пожизненную неприязнь ко всему творчеству нижегородца. Писал Горький нудно и кисло. Пацаны говорили: "Как моча старухи Изергиль".

 Старший брат часто вводил Андрейку в заблуждения. Испытывал, или воспитывал?

 Подсунет бывало, книжку А.К. Толстого про упырей, вампиров, вурдалаков, или "Песочного человека" Э.Т.А. Гофмана; затаится под дверью туалета, ожидая характерного

стука  Андрейкиной прямой кишки о дно унитаза; подкрадется и вырубит свет в санузле.

 Дикий вой Андрейки можно было остановить лишь знаменитой палочкой Коха. Причем, брату всегда, как старшему и превосходящему в весе, доставалось этой самой палочкой  больше и обиднее.

 Все-таки, несмотря на хитроумные выдумки и отвлекающие маневры брата, Андрейка, как считал сам, близко подобрался к разгадке "сисиса". Нашел нужные строки не у Горького, а в прозаическом стихотворении И. С. Тургенева "Русский язык" (1882 г.)

"Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины, - ты один мне
поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!...Не будь тебя - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома".
Всё сошлось, кроме "синтаксиса" - и сомнения, и тягостные раздумья, и отчаяние при ощущении того, что родители чаще стали возвращаться к традиционным методам
воспитания.

 Мамина палочка Коха желательных результатов не возымела, и маме приходилось внушать отцу, чтобы тот , хотя бы иногда, пытался объяснить детям, что ремни
производились Легкой Промышленностью СССР не только для поддержания штанов, но и в воспитательных целях; что голова ребенка с отбитой ремнем задницей работает лучше и КПД выше, поскольку все части тела худо-бедно, но между собой связаны и представляются ремню единым организмом, пусть даже отец так не считает, пусть вопреки ее профессиональному мнению медика он глядит на поведение своих сыновей иначе, считая, что задницы детей живут отдельно от голов, но все же отцу просто необходимо было ударными темпами восстановить эту хрупкую взаимосвязь.

 -Папа, ты не беспокойся, - утешал отца Андрейка,- мы вырастим и мстить не будем. Мы же понимаем от кого исходит инициатива. Я добровольно просуну голову между твоими коленками и штаны спущу. Может быть, традиционные методы воздействия и правда помогут избавиться от глистов?

 - Боже мой, где ты слов таких нахватался? - удивлялся отец, будто пытался распознать в Андрейке слабые признаки своего сына: - А теперь переведи на русский язык и скажи нормально:"Папа, я хочу, чтобы меня выпороли!"

 - Может, нам выписать журнал "Семья и школа"? - науськанный старшим братом предлагал Андрейка, намекая на бессилие родителей в воспитании подростков: - Все таки ремень - тупиковый путь.

 После ремня ответной мерой  ребенка с покалеченной задницей и психикой могли стать папиросы и портвейн, мелкие кражи из дома и прозябание на улице до полуночи... А некоторые дети, как рассказывал всезнающий брат, уходили из отчего дома навсегда под защиту какой-то "анальной пруденции" (ювенальной). Правда, это происходило у капиталистов во Франции. Но дети - они в любой стране дети.

 Ленька Панин и Лешка Пончик, братья Марфины и братья Макаровы... да почти все пацаны двора совершали такие попытки.

 Ленька Панин постоянно грозился:

 - Уйду из дома. Сеструха замучила. Все жалуется и жалуется матери. То ей не так, это не этак. Уйду! Построю шалаш в лесу и буду жить как Робинзон Крузо: коз разведу, свиней; печку у егеря  на зиму возьму - я уже договорился - рыбы наловлю, грибов насобираю, картошки два мешка возьму в поле, на свалке кое-что доберу. Кто со мной? Тот герой! Кто хочет настоящей жизни попробовать?

 Хотели романтики все, но смелости хватало до первого вечернего напоминания родителей через форточку, что хватит шляться беспризорниками по улицам.

 Андрейка однажды поддался на уговоры. Едва родители ушли на работу, набил в рюкзак посуду, запихнул отцовские ватные штаны, банку варенья, рогатку и позвонил в соседнюю квартиру.

 Ленька сказал, что побег откладывается на время, но рюкзак Андрейка должен содержать в готовности. Ленька ему очень скоро просигналит.

 Вечером мама обнаружила спрятанный под ванной рюкзак.

 - Мальчик у нас в поход собрался, - сказала она отцу: - Совсем от безделья замучился. Ты бы его хоть раз с собой на рыбалку взял. Пусть глотнет романтики полной грудью.

 До выходных от Леньки сигнала не последовало. А в выходной отец загрузил Андрейку с рыбацкими снастями в мотоциклетную коляску и повез сына за романтикой на озера.

По дороге прихватили родственника с двумя бутылками портвейна; доверили Андрейке беречь их, как зеницу ока.

 Из-за страстного желания угодить отцу и продемонстрировать родственнику опытность обращения со стеклянной посудой, на третьей кочке Андрейка разбил обе бутылки.

 Пришлось возвращаться в город и на непредвиденный случай покупать четыре бутылки портвейна.

 Родственник орал в ухо Андрейке, что таких расточительных и бестолковых детей надо использовать в качестве прикорма для рыб, что он и сделает обязательно, если они опоздают на вечерний клев.

 Отец, сосредоточенный на сложной, размытой дождями дороге, молчал; иногда поворачивал голову, чтобы убедиться, что Андрейка не выпал из мотоциклетной коляски, и выкручивал до предела ручку газа. О гнусных замыслах родственника он не догадывался - встречный ветер и завывания мотоцикла закладывали уши и пробивали мозги с мощью артиллерийских залпов.

 На вечерний клев они опоздали. Но родственник попал в затруднительное положение - Андрейка еще по дороге все четко просчитал - ночью на прикорм мальчика пускать родственнику не имело смысла, поскольку с наступлением темноты никто не выходил на озера, а все садились у костра пить и закусывать бутербродами и яйцами.  Да и отцу надо будет держать ответ перед мамой по возвращению домой. А он, как человек не глупый и дальновидный не позволит себя поставить в дурацкое положение.

 "Где сын?" - спросит мама.

 "Мы его на прикорм пустили".

 " Я вам полночи овес отваривала для прикорма. Разве, вам не хватило?"

 "Мы решили большинством голосов. Такова, мать, суровая реальность. Нет у нас больше Андрейки. Пойди, обрадуй Георгия".


 Родственник внешне очень был похож на Фрица - Рыжего Лиса из книжки про войну, которую Андрейка прочитал еще прошлым летом. У Фрица из кобуры торчал кривой пистолет, чтобы стрелять из-за угла, и подлые замыслы.

 Родственник отличался от Рыжего Лиса лишь тем, что мог четырьмя бутылками портвейна напоить отца и, таким  образом, усыпить родительские  чувства привязанности,  и бдительность, пустить Андрейку на прикорм рыбам, а утром объявить отцу, как о неизбежном и свершившемся факте.

 Ночью он не спал: слушал и пытался классифицировать стилистику мужицкого храпа под  лягушачий хор. До Битлов ночная, пьяная какофония не дотягивала, но ритм и основная тема слегка угадывалась. Заканчивая длинный, как английская баллада куплет, родственник резко вскрикивал и замолкал, уступая основную партию отцу, чем вводил Андрейку в радостное волнение. Сдох родственник? Но тот скоро опять перехватывал лидерство и солировал храпом на всю округу так, что Андрейке поневоле приходилось выползать из палатки.
 
 Там, на озерах, в абсолютной тишине блестела серебром вода, отражая звездное небо,